Борейко старательно собирал сведения о действиях германской тяжёлой артиллерии, о её баллистических данных и тактическом применении в бою.

— Наши гаубицы ничуть не хуже хвалёных крупповских пушек и, вероятно, действуют в бою тоже неплохо, — говорил штабс-капитан, поглаживая рукой тупорылые, короткие тела своих пушек.

— Вся беда в том, что у нас их мало. У немцев к каждому корпусу придается тяжёлый артиллерийский полк из трёх дивизионов. Это равнозначно нашей тяжёлой бригаде. А у нас она придается армии, состоящей из трёх-пяти корпусов. Таким образом, мы имеем тяжёлых орудий в три-пять раз меньше, объяснил Звонарёв.

Стоянки эшелона делались всё длиннее. Артиллерийские эшелоны часами простаивали на полустанках и у блокпостов. Наконец пехотные части и лёгкая артиллерия стали сгружаться и двигаться дальше походным порядком. Тяжёлые пушки по прифронтовому бездорожью могли идти только со скоростью трёх километров в час, причём материальная часть от такого способа транспортировки быстро портилась. Поэтому тяжёлые батареи старались подвезти возможно ближе к месту боевых операций.

Наконец батарея добралась до пограничной станции Вержболово.

Была ночь, но ярко освещённая станция блестела огнями. Началась разгрузка эшелона.

Первая армия весь день вела бой с переменным успехом. Штабы переезжали с места на место. Найти их ночью было трудно. До рассвета решено было никуда не отходить от станции выгрузки.

На западе виднелось зарево пожаров, издали доносился глухой грохот канонады. По дорогам к станции тянулись бесконечные вереницы обозов, артиллерийских парков, санитарных повозок с раненными и различный войсковой транспорт. Армейский тыл только ещё устраивался и разворачивался.

С первыми проблесками зари Борейко вышел из палатки и начал осматриваться. Вокруг, сколько было видно глазу, расположились воинские части, организации, большей частью тыловые. Рядом с пакгаузом разбил свои палатки лазарет. Над ним вился белый флаг с красным крестом, вокруг суетились в белых халатах санитары, сёстры, врачи. С запада по шоссе подвозили раненых в санитарных повозках, а больше — просто на телегах. В пакгаузе был развёрнут медицинский пункт, где принимали раненых и после первой обработки грузили в теплушки, на скорую руку приспособленные для их приёма.

Интенданты у наспех сколоченных навесов сгружали продовольствие, обмундирование и тут же выдавали его подъезжавшим интендантским повозкам различных воинских частей. Несмотря на раннее утро, вокруг станции толпился народ, главным образом солдаты. Стоял беспрерывный шум голосов, кто-то кричал, кто-то ругался. Общего порядка и управления всей этой разноголосой, разноликой многочисленной толпой не было заметно. Всё шло самотёком. Каждый добивался своего по мере своих сил и способностей.

— Обычный российский кабак! Каким он был в Маньчжурии, таким остался и сейчас, — хмуро проговорил Борейко и приказал усилить караулы вокруг батареи.

Стало известно, что бои идут верстах в десяти-пятнадцати к западу от границы, у города Гумбинена. Борейко сумрачно прислушивался к отдалённому гулу боя, грохоту артиллерийской канонады. Он понимал, что неповоротливая тяжёлая батарея может без труда стать добычей противника.

Вдруг на шоссе, проходившем мимо станции, показалась группа всадников. Над ней развевался стяг. Борейко понял, что перед ним сам командующий 1-й русской армией генерал от кавалерии фон Ранненкампф со своей штабной свитой. Толстый краснолицый генерал с огромными полуседыми усами и подусниками, выпучив злобные глаза, матерно ругал кого-то из своей свиты. Борейко поспешил к батарее, понимая, что вид тяжёлых пушек тяжёлой батареи привлечёт к себе внимание командующего армией. Так и случилось. Ранненкампф подъехал к артиллеристам. Борейко раскатисто скомандовал «смирно» и подошёл к генералу с рапортом.

— Седьмая батарея первой тяжёлой бригады? — переспросил генерал.

Борейко подтвердил. Один из офицеров штаба что-то доложил командующему. Выслушав его, генерал зычным хрипловатым голосом поздоровался с солдатами, дружно гаркнувшими ему в ответ.

— Будете находиться в распоряжении моего штаба. Для выяснения обстановки свяжитесь с ближайшим штабом дивизии, но это отнюдь не значит, что он может Вами распоряжаться! Вы мой главный артиллерийский резерв, подчеркнул Ранненкампф.

— Слушаюсь, Ваше превосходительство, — ответил Борейко.

Генерал небрежно козырнул и поехал дальше.

— Видал, Филипп Иванович, каков на вид знаменитый Ранненкампф? обернулся Лежнёв к Блохину.

— Видал. Не говорит, а лает, и всё матом! Для русского человека у него других слов нет. От японцев бегал, как заяц, зато безоружных рабочих вешал и стрелял сотнями, если не тысячами.

— И как его до сих пор не убили? — удивлённо проговорил Лежнёв.

— А что толку-то? Одного убьёшь — десять на его место в очереди стоят. Силы только переводить зря. Нет, уж лучше поднапрячься маленько, да всех разом и турнуть. С ветерком, чтоб не воняло. Я так понимаю…

12

Борейко вызвал команду разведчиков — Блохина, Васю, Лежнёва — и приказал произвести разведку местности в направлении фронта.

Через несколько километров артиллеристы-разведчики наткнулись на тыловые части 27-й пехотной дивизии, которая наступала, тесня немцев на запад.

Шум боя с каждой минутой становился слышнее. Вскоре разведчиков остановил тыловой патруль и направил их в штаб дивизии в деревушку Эйдкунен. Там разведчиков принял сам командир 27-й дивизии генерал Адариди, высокий бритый старик с туго нафабренными, торчащими вверх, как на портретах у Вильгельма II, усами, с застывшей на лице надменной улыбкой. Говорил он слегка в нос, растягивая слова и цедя их сквозь зубы.

Узнав, что перед ним разведчики тяжёлой батареи, Адариди приказал тотчас вывести батарею на участок его дивизии. Зуев доложил, что батарея имеет указание командующего армией исполнять только распоряжения его штаба. Генерал вспылил и, топнув ногой, пригрозил:

— Если через два часа батарея не станет на указанное мной место, я расстреляю её командира вместе с таким идиотом, как ты!

Вася набрал полную богатырскую грудь воздуха, чтобы достойно ответить на это «генеральское хамство», но помешала вспыхнувшая поблизости перестрелка. Загрохотала артиллерия, трещали пулемёты, раздавались рвущие воздух звуки ружейных залпов. Казалось, всё кипело, как в огромном котле. Над штабом с визгом пролетело несколько снарядов. Прискакал связной и сообщил, что пехота отходит, а немец «дюже крепко нажимает».

Адариди как ветром выдуло из дома. Забыв о своём высокомерии и важности, он лихо вскочил на коня и широким аллюром поскакал в тыл. За ним устремилась целая кавалькада штабных офицеров.

Оставшиеся на месте солдаты весело заулюлюкали и засвистели им вдогонку.

— Держи, лови, утекут! — озорно кричали они, пока разорвавшийся поблизости германский снаряд не заставил и их рассыпаться во все стороны.

Разведчики тяжёлой батареи впервые попали под обстрел, поэтому любопытство заставило их остаться на месте. Выбрав по возможности укрытое от обстрела место, они начали наблюдать за полем сражения.

Впереди по насыпи шло широкое, обсаженное деревьями шоссе. Прикрываясь его насыпью, быстро двигались перебежками густые цепи германской пехоты. Русские батареи и пулемёты почти прекратили огонь, выжидая, когда германцы покажутся из-за насыпи.

Зато германские батареи рассыпали снаряды щедро, не считая.

— Не знает немец, где наши сховались, и бьёт почём зря по всему, что видит, — высказал Блохин свои соображения.

— Для такой стрельбы надо иметь очень много снарядов. А у нас их мало, — заметил Зуев.

— Однако чего у нас много — это дураков, особливо среди генералов! Пробурчал Блохин.

— Вестимо! Дураков не сеют, не жнут, сами, как грибы после дождя растут, — поддержал его разведчик Лежнёв, ловкий, подобранный паренёк из ярославских.

Он неизменно находился в компании Блохина, который считал Лежнёва своей правой рукой в команде разведчиков.