— Он был индус и несомненно имел право бороться с иностранцем, подчинившим его отечество иноземному владычеству, разве я могу за это ненавидеть его? Но он дерзко встал на моем пути, не соразмерив своей силы, поэтому ему надлежало погибнуть, так как я иду к цели не глядя, кто бы ни оказался на моей дороге.

Теперь капитан испуганно посмотрел на спокойное лицо этого человека, который без ненависти, без мести неумолимо уничтожил противника. Дикий Раху, не боявшийся ни людей, ни тигров, ни змей, посвятивший свою жизнь мщению, дрожал перед Гастингсом, который, как грозный рок, уничтожал своих врагов без злобы и ненависти. Не сказав больше ни слова, он поднялся и вышел, чтобы по приказанию губернатора отвести войска обратно в крепость.

Гастингс снова принялся за чтение. Он читал описание Гебридских островов, присланное ему его ученым другом доктором Джонсоном. Потом он взялся за перо и написал автору длинное письмо; это письмо сохранилось поныне и помечено днем смерти Нункомара. Он занимался около часа, когда вошел мистер Барвель, взволнованный и возбужденный. Гастингс, мысленно находившийся вдали от окружавшей его обстановки, посмотрел на него с удивлением, точно пробуждаясь от сна.

— Я пришел с неприятным поручением, — сказал Барвель, — которое взял на себя, для того чтобы его не передали другому и чтобы вы имели возможность зрело обдумать решение. Филипп Францис…

— Ну, что с ним? — спросил Гастингс.

— Он поручил мне вызвать вас на дуэль за личное оскорбление, нанесенное ему вашим превосходительством на последнем заседании.

— А! — протянул Гастингс с одобрением. — Он проявляет мужество открытой борьбы, когда окольные пути не привели к цели.

— Ненависть толкает его на все, и я взялся за поручение, для того чтобы вы могли обдумать решение и принять мой совет.

— А вы что советуете? — спросил Гастингс.

— Дуэль запрещена английскими законами, и вы не можете принять вызова. По-моему, надо арестовать Франциса и препроводить его к верховному судье, который приговорит его за грубое нарушение закона и признает не имеющим права исполнять обязанности члена совета. Вы не можете ставить вашу жизнь в зависимость от случайного направления пули. Вы не имеете права облегчать победу врагов, давая им возможность убить вас, после того как усилия и борьба были безуспешны.

Гастингс серьезно покачал головой:

— Вы мой друг, мистер Барвель, вы были со мной в тяжелой борьбе, вызвавшей ко мне зависть и недоброжелательство. Как же вы хотите, показать всем, что я трусливее Франциса и даю повод говорить, что я отказался дать удовлетворение за оскорбление? Нет, друг мой, пусть говорят, что угодно, но никто не посмеет обвинить меня в трусости! Если б я последовал вашему совету, я поступил бы, правда, согласно закону, но нарушил бы столь же священный закон чести. А такому человеку не нашлось бы больше места в порядочном обществе и, хотя бы вся Индия лежала у моих ног, я дал бы право каждому джентльмену повернуться ко мне спиной и считать меня ниже себя.

— Так вы хотите принять вызов?

— Непременно.

— Тогда не о чем и говорить, — вздохнул Барвель, зная непреклонность решений губернатора. — Остается только молить Бога сохранить вас, так как, случись с вами несчастье, Индия для нас потеряна навсегда.

— А какое оружие выбрал Францис?

— Он требует пистолетов, на пятнадцать шагов.

— Он хороший стрелок, — улыбнулся Гастингс, — но и я тоже; он стреляет первый и имеет преимущество, но неудобно было бы оспаривать выбор оружия… Я согласен! Кто его секундант?

— Генерал Клэверинг.

— Отлично, а моим будет сэр Вильям Бервик; но я люблю быстрые решения и желаю, чтоб дело состоялось как можно скорее.

— Этого желает и мистер Францис.

— Так через два часа, — заявил Гастингс. — А где?

— Выбор места Францис предоставляет вам.

— Недалеко от города есть лесок на берегу Хугли. Он в стороне от дороги и далеко от предместий. Через два часа я буду там, а вас прошу позаботиться о докторе. Самое лучшее взять военного доктора из крепости.

Когда Барвель удалился, Гастингс велел позвать Вильяма. Молодой человек пришел бледный, с взволнованным лицом. Гастингс в коротких словах рассказал, в чем дело. Вильям испугался, но не решился возражать губернатору. Когда все дела были обсуждены, Вильям все еще не уходил и стоял в нерешительности.

— Нункомар умер! — сообщил он как бы в ответ на вопросительный взгляд Гастингса.

— Рок поразил его, — спокойно объяснил Гастингс, — как поразит всякого, кто пойдет против сил природы или против течения истории.

— Но что будет с Дамаянти? — спросил сэр Вильям.

— Я не веду войны с женщинами, — заверил Гастингс, пристально глядя на Вильяма. — Распоряжения Нункомара относительно семьи остаются в силе. Его вдова — хозяйка в своем дворце и над своим богатством.

— Она беззащитна, одинока… Она несчастна…

— Вдова первого брамина беззащитна и одинока?

— Нет, я не то хочу сказать… Ваше превосходительство, вы были так добры ко мне… Я не могу, я должен вам сказать, что мучит меня… вы сами вызвали то, что случилось… вы велели мне посещать дом Нункомара и не отказываться от его гостеприимства.

— Совершенно верно! — с улыбкой подтвердил Гастингс. — Я думал, что для молодого человека, как вы, будет приятным развлечением ухаживать за красивой бегум, а мне надо было знать через надежного друга, что делалось в их доме.

— Совершенно верно! — воскликнул Вильям, — но чем виновато человеческое сердце, что оно не может быть исключительно орудием политики? Я люблю Дамаянти…

— Индусские женщины опаснее аромата тропических цветов, — заметил Гастингс.

— О, она добра и чиста, как ангел! Она завладела моей душой, я не могу ее забыть!

— Дамаянти свободна, — улыбнулся сказал Гастингс.

— Свободна? — воскликнул Вильям. — Она окружена тысячами слуг, которые следят за каждым ее шагом. Она на глазах всех этих браминов, которые требуют от нее вечного вдовства.

— Дамаянти может быть свободна, если захочет, ей стоит только принять христианство и обратиться к нашей защите.

— Да? — воскликнул Вильям с сияющими глазами. — И вы защитите ее от ненависти браминов?

— Это моя обязанность, — ответил Гастингс. — Индус, принимающий христианство, находится под охраной Англии и английских законов. Если она хочет отказаться от своего положения и богатств Нункомара, то она свободна и может сделаться леди Бервик, если вы, мой друг, решитесь предложить руку индусской женщине.

— Решусь ли я? — воскликнул Вильям, схватив руку губернатора. — Я большего счастья не желаю. Вы возвращаете меня к жизни, примите же мою беспредельную благодарность.

— Только я ставлю одно условие, — продолжил Гастингс. — Я требую, чтобы вы пока не имели свиданий с Дамаянти. На вас и на меня падет тень, если будут заподозрены личные побуждения в деле Нункомара. Если вы хотите жениться на Дамаянти, ее имя и репутация должны оставаться священны для вас, поэтому переждите законное время вдовства, вы всегда будете знать, где находится Дамаянти и что она делает. Когда пройдет срок, необходимый по нашим понятиям, она может прийти просить покровительства баронессы и принять христианство, остальное уладится само собой.

— Вы правы, ваше превосходительство, а все-таки тяжело оставлять бедную одну… Она будет горевать и чувствовать себя несчастной… Так хочется послать ей какое-нибудь известие.

— Для этого может представится случай, — обронил Гастингс. — Я подумаю, но требую, чтоб вы ничего не предпринимали без меня. Если она будет несчастна теперь, то станет тем счастливее впоследствии, когда пройдет срок испытания, а вы убедитесь в ее любви и верности.

Сэр Вильям ушел для приготовлений к дуэли. Гастингс отправился к баронессе Имгоф и провел с ней время в веселой и шутливой болтовне. Только при прощании, уезжая прокатиться, как он сказал, сердечнее, чем раньше, пожал руку любимой женщины и с глубокой нежностью посмотрел ей в глаза. Поцеловав золотые кудри Маргариты, он удалился вместе с пришедшим за ним Вильямом, сел на лошадь и поехал в сопровождении нескольких слуг к назначенному месту. Улицы были пустынны, все население спряталось по домам, только магометане кое-где радостно приветствовали губернатора, а индусы бежали, завидев его.