Для быстрого разрешения всех проблем, которые могут возникнуть в случае беспрецедентного самостоятельного перелета Кота из одного государства в другое, Клаус хотел было ехать в аэропорт в своей полной служебной форме и на бежево-зеленом полицейском БМВ с мигалками.
Но Фридрих попросил его этого не делать, сказав, что с "Люфтганзой" у него полная договоренность по всем пунктам перелета Кота, вплоть до прикрепления к Кысе специальной стюардессы на время полета.
Оказывается, путь в аэропорт лежал по ближайшему отрезку автобана Мюнхен-Нюрнберг, и волей-неволей я вторично оказался там, где поблизости разыгрался тот самый кровавый и трагический спектакль, в котором несколько месяцев тому назад я принимал такое бурное участие...
Волнение мое усиливалось с каждой секундой! Когда же мы достигли именно того места, где мы с тяжелораненым Водилой догнали на своем сорокатонном "Вольво" микроавтобусик "Тойота", на котором удирал от нас этот профессиональный убийца, исполосованный мною -- Алик, и впечатали его в заднюю стенку огромного голландского рефрижератора так, что от его "Тойоты" остался только разорванный металл вперемешку с тем, что было Аликом -- я вырвался из рук Фридриха, истерически заметался по "Роллс-Ройсу" и закричал в голос:
-- Остановитесь!!! Остановитесь, я умоляю вас!.. Да остановитесь же, черт вас всех побери!..
Наверное, мой волевой напор был столь силен, что меня поняли одновременно все -- во всех трех машинах.
Герр Лемке, даже без приказания Фридриха, съехал на обочину. Следом затормозил "Ягуар" профессора. И только "Фольксваген" Клауса и Рэкса проехал чуть вперед и встал перед нашим "Роллс-Ройсом".
Клаус вынул из-под сиденья синюю полицейскую мигалку и поставил ее на крышу своего совершенно "неполицейского" автомобиля. На всякий случай, как мне потом объяснил Рэкс.
Я бросился открывать дверцу "Роллс-Ройса", но это оказалось мне не по силам. Помог мне Фридрих, и я стремглав вылетел из машины.
Вокруг все выглядело совершенно иначе, чем тогда... Было раннее утро. А тогда была ночь...
Сейчас все было покрыто холодным слежавшимся снегом, а тогда была теплая немецкая осень. По существу -- конец лета.
И по автобану сейчас спокойненько бежали машины -- кому куда было нужно.
А тогда все автомобили стояли вокруг нас, рассекая темноту светом своих фар, и в этом свете лужи крови на асфальте были черными, а лица убитых и раненых сине-белыми...
-- Тебе плохо, Кыся? -- спросил меня Фридрих.
-- Нет, нет!.. Постойте. Не ходите за мной!.. -- ответил я.
И я бросился на другую сторону автобана, чудом выскальзывая из-под колес мчащихся автомобилей. Я несся наперерез движению к знакомой полосе густого кустарника и редких деревьев за противоположной обочиной... Слышал, как Фридрих сказал всем остальным:
-- Не волнуйтесь. Он сейчас вернется.
А Клаус негромко добавил:
-- Он узнал это место. Вся та история с кокаином произошла здесь... Помнишь, Рэкс?
А я уже лихорадочно разгребал смерзшиеся пласты грязного снега, разбрасывал в стороны комья обледенелой земли под тем самым деревом, где в ту жуткую ночь закопал золотую зажигалку "Картье", потерянную Гельмутом Хартманном, найденную мною и Дженни. Которую мы так легкомысленно хотели подарить моему Водиле... Но вот из-под мерзлой земли показался кусочек тряпочной ветоши и я возблагодарил Всевышнего, что ветошь была промаслена! Она не сгнила, не рассыпалась, не разорвалась, когда я, упираясь всеми четырьмя лапами, скользя по подтаявшему подо мной снегу, тащил ее из мерзлой земли.
-- Тебе помочь? -- Мысленно спросил меня Рэкс с той стороны автобана.
-- Обойдусь... -- ответил я ему и вытащил этот проклятый комок ветоши.
Раскатал его когтями и выволок из него золотую зажигалку "Картье"!
Прихватил зажигалку зубами и, совершенно обессиленный, вернулся на обочину автобана. Дождался, когда поток машин слегка поредел, и неторопливо пересек проезжую часть.
Подошел к Монике фон Тифенбах-Хартманн и положил эту зажигалку у ее ног. В конце концов, Моника тут совершенно ни при чем...
Аэропорта я практически даже и не видел. Несмотря на то, что все окружающие меня, даже Дженни, накануне прожужжали мне все уши, какой аэропорт в Мюнхене. И по величине, и по комфортабельности, и по инженерной мысли. Последнего я не понял, но сообразил, что это -- что-то особенное!
Однако увидеть аэропорт мне так и не удалось, и только лишь по собственной вине.
Я категорически отказался от поводка с системой ремешочков на фигуру, и попросил, чтобы до самолета меня донесли в сумке, как это делал когда-то мой дорогой Водила. В эту же сумку можно положить и все документы, следующие вместе со мной, и спутниковый телефон с инструкцией, и какой-нибудь жратвы на дорогу. Хотя Дженни уверяла меня, что в самолете обычно потрясающе вкусно кормят, и, причем, абсолютно на халяву. У Дженни был большой опыт полетов...
За свое категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым жестоким образом -- во-первых, сидя в сумке, я так и не увидел хваленый Мюнхенский аэропорт, а во-вторых, Таня и Фридрих настояли на том, чтобы до Санкт-Петербурга я летел в Рождественской красно-золотой жилетке! Они еще хотели, чтобы я надел и манишку с "бабочкой", но тут я решительно положил конец их тщеславным притязаниям и от манишки с "бабочкой" отказался наотрез.
С пограничниками была предварительная договоренность, что я не буду проходить общий паспортный контроль, они и так проверят мои бумаги и меня самого -- на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для всех, садящихся в самолет. И если с этим делом у меня будет все в порядке -Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной замечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесет меня в сумке через Специальный служебный проход по Специальному выдвижному коридору прямо в самолет -- на мое место в Специальном салоне первого класса для очень высокопоставленных Специальных пассажиров.
Я вообще заметил, что словом "Специальный" немцы обожают выделять любое, даже самое незначительное явление, хотя бы мало-мальски отличающееся от обычного. И это должно подчеркивать исключительность положения, доступного не каждому...
Прощание было каким-то расслабленным, грустным -- словно ни у кого уже не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмоций. Да так, наверное, оно и было...
Герр Лемке уважительно пожал мне лапу. Глядя куда-то сквозь меня, Моника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой, и перекрестила меня...
"Полицайхундефюрер" Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом Шелдрейсовском языке:
-- Найдешь своего приятеля -- шофера, передай ему, что он оправдан и свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
-- Спасибо, -- ответил я ему и неловко лизнул его в нос. Рэкс прижался ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею, и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова.
Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы. Дженни тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чего-то вякала о любви, хотя я четко видел, как она "положила глаз" на Рекса...
Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я... И что я принес ей счастье!
А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха, обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал ему что-то бормотать и бормотать по-нашему, по-Животному!.. Я знал, что он не понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию по-Шелдрейсовски, и поэтому я весь в слезах, как какой-нибудь маленький-маленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что мне безумно дорого на этом свете..