-- Ты принял "Бромазанил"? -- спросил я. Фридрих оторвал глаза от книги, посмотрел на меня поверх очков, и ласково улыбнулся:
-- Да, спасибо.
-- А эти полтаблетки от давления?
-- Тоже. Заходи, поболтаем...
-- Да нет. Спасибо. Спать очень хочется, -- и я убрал свою морду из дверей спальни Фридриха. Но не притворил дверь, а оставил слегка приоткрытой. На всякий случай. Мало ли что...
Ночью мне приснился жуткий сон! Зал суда...
Мы только накануне смотрели с Фридрихом какой-то фильм про судебное заседание, и я очень хорошо запомнил обстановку.
У стены стоят, как вещественные доказательства, вскрытая упаковка фанеры с кокаином внутри и "Матрешка" со взрывчаткой. На скамейке для подсудимых, за загородкой -- Гельмут Хартманн, Бармен, живой Лысый, но с кровавой дыркой над бровью, еще не погибший Алик, незнакомые мне люди иностранного и русского вида...
И мой окровавленный неподвижный Водила с остановившимися глазами!
А в зале сидим мы -- Фридрих фон Тифенбах, Моника с Дженни, мой любимый Шура Плоткин, Хельга и Эрих Шредеры, Танечка Кох с профессором фон Дейном, Руджеро Менфреди, Клаус, Рэкс, несколько знакомых уже по Мюнхену Кошек, и мой дорогой питерский друг, бесхвостый Кот-Бродяга... И я.
И вдруг я вижу, что за нашими спинами прячется Франц Мозер и ужасно толстая девица -- его дочь. Я в растерянности -- почему он не на скамье подсудимых?! Почему он в зале?
Судья снимает с головы свой парик с белыми завитушками, вытирает им вспотевшее лицо и стучит большим деревянным молотком по столу. Он вызывает меня как свидетеля... А Фридриха, Таню и Шуру -- как моих переводчиков.
Эрих Шредер тоже рвется в переводчики, размахивает книжками Ричарда Шелдрейса и Конрада Лоренца, на на него никто не обращает внимания...
Я поднимаюсь со своего места на задние лапы, передней лапой сразу указываю на Франца Мозера и спрашиваю, почему он не на скамье подсудимых?
Фридрих, Таня и Шура нестройным хором переводят мои слова на Человеческий язык, но в эту секунду толстая девица и Франц Мозер выхватывают автоматы и начинают нас всех расстреливать!..
Падает Фридрих, падает фон Дейн, Таня, Шура с простреленным животом корчится на полу... Я чувствую, как в мое тело впиваются несколько пуль, слабею, и угасающим сознанием вижу Рэкса и Кота- Бродягу, летящих через весь зал на толстую девку и Франца Мозера...
Слабо вижу рыдающую, почему-то мокрую и очень холодную Дженни... Она старается зализать мои раны, но все время соскальзывает языком с кровоточащих дырок в моем теле -- вниз, к ЭТОМУ САМОМУ МЕСТУ!..
Я хочу сказать ей, что в такой момент это кощунственно и отвратительно, но силы меня покидают, я не могу вымолвить ни слова -- ни по-Животному, ни по-Шелдрейсовски, и я, понимая, что умираю, в ужасе...
...ПРОСЫПАЮСЬ!
Сердце колотится так, словно вот-вот разорвется на тысячи частей! Но, кажется, сон продолжается... Потому что около меня лежит мокрая и холодная Дженни и что-то лепечет мне в ухо!..
Я окончательно открываю глаза. Рядом, действительно, Дженни! Действительно, жмется ко мне, стараясь согреться в моей шерсти... И, действительно, мокрая и холодная!
-- Боже мой... Откуда ты, Дженни?! -- шепчу я ей, боясь, что Фридрих услышит нашу возню и проснется. А у Дженни зуб на зуб не попадает.
-- Ма-ма-ма-мартынчик!.. -- говорит она. -- У ме-ме-меня жуткие новости!..
-- Что?! Что случилось?! -- испугался я и лапой прикрыл дверь в спальню Фридриха. -- Говори!
-- Ма-ма-мартынчик, я так бежала... Дождь, снег, очень мокро, и я пролезла под вашими воротами, а у вас в саду меня чуть не съела какая-то ужжжжасная Собака! Вся рыжая, а кончик хвоста белый... Я чуть не погибла!.. Так страшно... Хорошо, что ты мне показал все проходы в дом!
(Дженни с Моникой позавчера к нам заезжали за чем-то, и я просветил Дженни насчет всех моих входов и выходов в дом и из дома.)
-- И эта рыжая Собака лает таким тоненьким голосом, а зубы у нее! Ты бы видел эти зубы!.. Кошмар...
-- Видел, видел! Это не Собака. Это одна моя знакомая Лисица. Что за новости? Не отвлекайся!..
Дженни лежит у меня под лапой, жмется ко мне, трясется, бедняга, и рассказывает следующее: с вечера Гельмут посмотрел по телевизору какую-то передачу и ужасно разнервничался! А потом сказал Монике, что ему все равно нужно заехать в одно место по делам фирмы и он может выгулять заодно и Дженни. Моника была только рада! Но поехал Гельмут не выгуливать Дженни, а прямо в Берг-ам-Лайм, к своей девке -- дочке Франца Мозера...
-- Она толстая? -- тут же спросил я.
-- Кто? -- не поняла Дженни.
-- Дочка Мозера.
-- Нет, что ты! Тоненькая, с очень хорошей фигуркой. Слушай дальше...
Дальше было вот что: дочки Мозера в квартире не оказалось, а сидел там ее отец -- Франц. Слава Богу, Гельмут взял Дженни с собой, а не оставил ее в машине! И она слышала все-все-все!
Незадолго до начала празднования Рождества Гельмут сделает вид, что у него не заводится его серебристый "Мерседес", и позвонит фон Тифенбаху, чтобы тот прислал за ними Мозера на любой из машин Фридриха. Когда Мозер приедет за ними, Гельмут попросит Монику сесть за руль папиной машины и вместе с Дженни ехать в дом Фридриха. А они с Францем Мозером, дескать, все-таки попробуют завести "Мерседес" и подъедут двадцатью минутами позже... Моника забирает Дженни, садится в отцовский автомобиль и уезжает, чтобы помочь своему папочке приготовить фейерверочные ракеты к началу праздника. Они всегда, еще с детства Моники, делали это вместе...
Гельмут с Францем рассчитают время, необходимое для проезда от одного дома до другого, приплюсуют еще пятнадцать минут на поцелуи и вручение рождественских подарков, а потом запрут Хартманновский дом и выедут на дорогу. Там они на секунду остановятся, Гельмут вытащит свой замечательный пультик, созданный русскими умельцами, и нажмет заветную кнопочку. В гараже фон Тифенбаха раздастся мощный взрыв и сразу же унесет на тот свет и папу, и дочь -- Монику фон Тифенбах! И не нужно будет травить Монику отдельно, чтобы потом имитировать разрыв сердца на могиле отца...
Затем Гельмут с Мозером подъезжают к дому фон Тифенбаха -- охи, ахи, полиция... И так далее. Явная экономия сил и средств. Сведение риска -- до минимума. Во всем виноват этот несчастный взбалмошный старик фон Тифенбах со своими идиотскими ракетами!..
Но для того, чтобы двадцать четвертого декабря "поломка" Хартманновского "Мерседеса" выглядела бы естественно, Хельмут за пару дней до Рождества заедет в Тифенбаховский дом будто посоветоваться с Мозером, и во всеуслышание пожалуется на то, что его машина стала плохо заводиться. А в мастерских перед рождественскими каникулами страшная очередь, и они могут его записать только на конец будущей недели. Да еще и сдерут кучу денег!
Тогда звонок двадцать четвертого вечером с просьбой прислать к ним Мозера с машиной будет самым лучшим алиби, которое можно только представить...
-- Я все поняла, кроме "алиби"... -- сказала Дженни. -- Ты не знаешь, что это такое? Что такое "алиби" -- я не имел понятия, но сообразил, что настала пора действовать и мне. Другого такого случая не представится.
Рано утром, в слезах и истерике, позвонила Моника -- ночью пропала Дженни! С вечера Гельмут ездил с ней прогуляться, они вернулись как ни в чем не бывало, а потом Дженни исчезла...
-- Папочка!.. -- плакала в телефон Моника. -- Гельмут уехал по делам, я одна дома и могу тебе сказать, что жизнь с ним стала для меня невыносимой... А тут еще это трагическое исчезновение Дженни! Дженни, которая была единственной отдушиной в моей жизни...
-- Успокойся, детка, -- сказал ей Фридрих, и я увидел, как у него задрожал подбородок. -- Твоя отдушина сидит напротив меня и мы все втроем завтракаем -- Дженни, Кыся и я.
Тут Моника совсем разрыдалась, но уже от счастья, и попросила Дженни к телефону. Фридрих положил трубку перед Дженни, и та, наклонив головку, выслушала за одну минуту столько ласковых слов, сколько я не слышал за шесть лет своей жизни!