Когда брат отдавал ей кинжал, он сказал ещё:

— Этот кинжал заговорённый. Колдун нашего племени произнёс над ним заклинание, очищающее от злых духов. Обладатель этого кинжала сможет избежать почти всех бед.

А когда Сая спросила: «А как же ты без кинжала?», на его почерневших щеках проступила снисходительная улыбка.

— Ты что, не знаешь своего Кэку! Я кусаюсь, как свирепая собака, как взбесившийся от ужаса человек. Я и без кинжала загрызу любого злого духа. За меня не беспокойся. Бери!

А на следующий день брата избили до смерти. С вылезшими из орбит глазами, с вывернутыми и переломанными руками и ногами он лежал в грязи в одном из переулков Кота-Бару. Рыдая, Сая похоронила его. Она не смогла даже, как велит обычай их племени, привязать его к верхушке Дерева мёртвых в лесу.

Корабль бросил якорь. Подошедший от пристани пароход пришвартовался к левому борту. На борт поднялись японец в пиджаке и белой рубашке и несколько белых в безупречно сидевшей на них военной форме, с тростями в руках. Обменявшись приветствиями со встречавшим их экипажем корабля, они скрылись в каюте капитана. Оставшиеся на палубе репатрианты стали обеспокоенно переговариваться вполголоса.

— Видели, Япония-то и вправду оккупирована союзными войсками!

— И куда катится мир?!

— Говорят, рождается полно детей с голубыми и красными глазами!

— Видали парней, поднявшихся на корабль? Ведут себя здесь, как хозяева.

При виде белых военных приподнятое настроение улетучилось. Тревожно поглядывая в сторону капитанской каюты, где скрылись прибывшие, все стали возвращаться на свои места в трюме. Сая тоже спустилась вниз.

Чтобы сберечь имевшийся у них багаж, репатрианты складывали его внутри трюма, служившего им спальней. За каждым был закреплён свой небольшой закуток. Люди принялись упаковывать сложенные здесь посуду, одежду, потрёпанные записные книжки. Наступил долгожданный час возвращения на родину, и отчего-то никому не сиделось на месте.

Сая вернулась на своё место. Ей, у которой и был-то всего один подержанный, обшарпанный дорожный саквояж, купленный в лавке китайца в Кота-Бару, особенно и нечего было собирать. Сидя в тёмном трюме и затаив дыхание, как прячущийся в зарослях зверь, Сая наблюдала за нервно болтавшими и суетливо собиравшими багаж людьми. Проникнуть на корабль с репатриантами под видом японки ей удалось, но она не имела ни малейшего представления, что делать по прибытии в порт. Саю охватило нараставшее беспокойство и волнение. Сын, которому передалось напряжение матери, прижался спиной к её спине.

— Ты теперь куда? — спросила Саю соседка с ввалившимися щеками и странно приподнятыми уголками глаз.

Эта пожилая женщина с уже заметной сединой пришла на корабль модно одетой, с огромным багажом, и с важным видом села в трюме. На корабле были и другие одинокие женщины, были и такие же, как Сая, матери с детьми. Однако соседка была не похожа на всех остальных репатриантов.

Она не жаловалась другим пассажирам на свои беды, но и не любезничала, рассказывая о себе. Среди своего обширного багажа она возвела в трюме свою собственную цитадель. Возможно, именно благодаря её поведению другие пассажиры держались от неё на расстоянии. Такое поведение очень напоминало тактику самой Саи, скрывавшейся среди японцев. Ведь она, так же, как и эта женщина, не пряталась среди репатриированных, а держалась особняком. Может, потому что между ними установилась товарищеская атмосфера, и места их оказались рядом. За время путешествия в исходившей от них обеих отчуждённости они обе почувствовали и уловили черты внутреннего сходства друг с другом. Так две самки-игуаны, встретившись на болоте, краем глаза наблюдают друг за другом, но ни в коем случае не сближаются. Сая подумала: «Как неожиданно, что эта женщина заговорила со мной сейчас, когда мы вот-вот сойдём на берег!»

И когда только она успела сменить испачкавшуюся за время плавания одежду на чистую европейскую! Даже засаленные волосы были аккуратно расчёсаны и уложены сзади.

Вопрос застал Саю врасплох. И вопреки привычке молчать у неё невольно вырвалось:

— В Тояму.

— В Тояму! — изумилась женщина. — Но ведь из Хиросимы до Тоямы далековато!

«Подумаешь, далеко, зато это самая что ни на есть Япония! И чтобы добраться туда, вовсе не надо плыть через огромное безбрежное море». Женщина сказала глупость, и Сая взглянула на неё с пренебрежением.

— Это ваш ребёнок? — спросила женщина, указывая глазами на её черноволосого курчавого сына.

Сая кивнула. Сын, понявший, что речь идёт о нём, нервно ухватился за мать.

Поскольку Сая оказалась на корабле для японских репатриантов, женщина, разумеется, была уверена, что она японка. Многих репатриантов легко можно было принять за туземцев, так как за долгие годы жизни в Малайе и Индонезии они почернели от загара. Некоторые из них говорили на ломанном японском, другие родились в тамошних местах.

Когда круглоглазая Сая с её вздёрнутым носом, пухлыми губами и вьющимися волосами, туго затянув волосы в пучок и одевшись по-европейски, сидела молча, её принимали за японку. Но в её сыне проявилась кровь родного племени: кудрявый, с широким носом, темнокожий, он был чем-то похож на её старшего брата Кэку.

— Нет, японец! — ответила Сая.

Но женщина всё же поглядывала на её сына с сомнением.

— Хорошо, коли так. А то ведь возвращаются с полукровками. А это всё одно, что жить с надписью на лице — «я спала с туземцем».

Бросив на женщину гневный взгляд, Сая тут же отвернулась, но женщина всё заметила, и на её лице промелькнуло удовлетворение.

— Не пойми меня превратно! Я вовсе не тебя имею в виду.

Кончиками пальцев женщина коснулась обхватившей колени руки Саи. Сая отдёрнула руку, точно её ужалила оса. В узкие глаза женщины сверкнули.

— Не хорохорься! Достаточно взглянуть на твоего ребёнка, чтобы понять, что мы с тобой барсуки из одной норы.[14] Меня-то не проведёшь!

Резко повернувшись к Сае спиной, женщина снова уселась посреди своих владений.

«Что такое «барсук»? Какое-то насекомое, живущее в земле, или растение?» — раздумывала Сая, но так и не смогла решить, что же это такое. Разговор оставил неприятный осадок.

В трюм вернулись выбранные от каждого из отсеков старосты. Во время путешествия через них распределяли продукты, их вызывали в случае возникновения тех или иных проблем. Видно, их снова позвали в связи с высадкой на берег. Люди, ожидая каких-то новых указаний, с надеждой смотрели на них.

Бритого наголо старосту лет сорока, работавшего управляющим торговой фирмой на Суматре, звали Мияда. Хоть одежда на нём была грязная, видно было, что сшита она из добротной ткани и что он привык управлять людьми. Мияда заговорил низким голосом.

— Представители оккупационных войск и Управления по оказанию помощи репатриантам только что покинули корабль. Поскольку не возникло никаких осложнений, нам разрешено сойти на берег. Сейчас за нами придёт береговое судно, которое доставит нас на пристань Удзина. Приготовьтесь, пожалуйста, к высадке.

— Да у нас с самого отплытия всё готово! — живо вмешался мужчина лет сорока с торчавшими из шорт худыми коленками и вздувшимися венами на ногах. Сидевшая рядом с ним жена, утирая полотенцем пот с лица, горько усмехнулась. Жалобно закивала женщина, ехавшая с двумя маленькими детьми.

— Перед тем как мы сойдём на берег, у нас заберут справки о репатриации из японской колонии,[15] которые мы раздали вам в день отплытия. На основании этих справок нам выдадут удостоверения личности репатрианта. Поэтому прямо сейчас сдайте эти справки мне.

Все принялись перерывать свои вещи. Трюм пришёл в движение. Сая, открыв свой дорожный саквояж, достала из него документ. Она сносно говорила по-японски, но читать и писать не умела. Документ ей выдали при отплытии, но, не зная, что надо в него вписать, она к нему не прикасалась. По словам Мияды, однако, выходило, что документ нужно заполнить. В полной растерянности Сая смотрела на замысловатые строчки иероглифов. Было ясно, что без документов ей придётся туго. Она стала озираться вокруг. Люди сверялись с написанным в справке и сдавали документы Мияде. В поле её зрения попала соседка, отдавшая документы и вернувшаяся на место.