— Что бы ты сделал, если бы меня изнасиловали?
— Прибил бы того типа и даже убил, если бы ты захотела.
— Потому что не смог бы простить?
— Неужели можно такое прощать?
Но почему же она тогда настаивала, что родит? Два дня она кричала и плакала, отказываясь делать аборт. Мужчина-инспектор силой приволок её в больничную палату, там на неё надели рубаху, уложили на каталку, но она улучила момент и всё-таки сбежала, после чего поднялся шум, и в следующий раз её уже насильно держали медсёстры. Конечно, она боялась операции, но это было лишь одной из причин, её гордость противилась всей этой процедуре. Когда она проснулась после наркоза с головокружением и лежала уставившись в потолок, всё тот же инспектор оставил возле её подушки Библию и посоветовал читать «Книгу Иова». Три дня, что она провела в больнице, она снова и снова читала об Иове, но к ней не пролился ни один луч милости Божьей, тьма Иова и муки Иова для неё были слишком реальны, и она поняла, что ей не остаётся ничего другого, как скитаться по бесплодной пустыне, спать на голой земле. Прижимая обе руки к низу живота, в котором не утихала боль, она без конца, словно проклятье, повторяла строки из «Книги Иова»: «Зачем не умер я при исходе из чрева и не сгинул, исходя из недр?»
— Ты не простишь потому, что считаешь насилие злом, правда? Поэтому хочешь наказать виновного в изнасиловании. Ну, а если бы меня убили?
— Нет, не в наказании дело. Месть! Я не прощу, если кто-то взял то, что принадлежит мне.
— А если я не прощу тебя?
— Почему? — Поражённый неожиданным ударом, подросток растерянно посмотрел на Кёко.
Она не простит. Не простит подростка А, подростка Б и не простит Кадзуки, пора уже их остановить. Преступления несовершеннолетних тянутся нескончаемой чередой, и люди, как в кошмарном сне, чувствуют себя запертыми в клетке. После того как Кёко сделали аборт и до её выхода из приюта, два года она жила, затаив дыхание, во тьме беззакония, а по углам копошились, точно пауки или летучие мыши, те самые мальчишки. Прошёл год после того, как она вышла из приюта, и тьма стала понемногу рассеиваться, стала больше похожа на дневную тень, а сейчас она, пожалуй, как вечерние сумерки, к которым примешивается немного мутного света. Подросток же идёт в обратном направлении, от сумерек к смертельной темноте, куда не проскользнёт ни единый лучик.
— Я прошу, выслушай меня… Не начинай злиться на середине разговора, ладно? Сначала надо сознаться. Ну, а потом… — Кёко вздохнула поглубже и посмотрела подростку в лицо: — Я выйду замуж за Коки.
От полной неожиданности подросток, точно повредившись умом, открыл рот и уже не закрывал его, ожидая продолжения.
— Коки-сан уже достиг восемнадцати лет, а мне семнадцать, поэтому всё по закону, с этим проблем не будет. Если ты сознаёшься, то проведёшь в колонии самое большее четыре года. Всё это время директором компании будет Коки, но, поскольку он не может заниматься делами, работать в «Вегасе» буду я, а Канамото поможет. Тогда наверняка и Хаяси-сан, и Сугимото-сан станут на нашу сторону. А после того как ты выйдешь, настанет твоя очередь принять дела.
«Убивать-то надо было не Маи, а эту… — Подросток опустил глаза на лежащий у его ног кинжал. — Для того, значит, и прилепилась, чтобы отомстить за самоубийство отца…»
— А ведь это неправда, что Ясуда покончил с собой из-за него, ну, который лежит тут под нами… Это всё выдумки! Уж не думал, что ты такая подлая! И что Канамото поможет — враньё. — Лицо подростка исказила судорога.
— Я сегодня днём виделась с господином Канамото. Канамото-сан пообещал, что обязательно поможет, это правда.
— Так вы сговорились вдвоём всё у меня оттяпать! — В голове у подростка змеёй извивался электрический шнур.
— Значит, не веришь. Понятно, ты никому не веришь. Канамото-сан тоже это сказал. Сказал, что ты не умеешь доверять людям.
— При чём здесь Канамото! Ведь он же якудза. Уж он-то точно убивал!
— А я верю ему. Таких взрослых, как он, больше нет.
— Предатели… Вы оба меня предали. Ну ладно, только попробуйте! Я вам покажу, что будет!
Глаза у подростка сверкали злобой, и вид его мог напугать кого угодно, но Кёко казалось, что он утопающий, который изо всех сил барахтается и борется с волной. К своему удивлению, она не ощутила страха, даже когда заметила, что пальцы его шевельнулись в порыве схватить шнур. «Может, я хочу, чтоб он меня убил?» — подумала она. Почему она не смогла умереть тогда, когда в том самом чулане, убедившись предварительно в прочности верёвки, сделала петлю и привязала её к балке, собираясь повеситься? Больше часа она сидела и смотрела вверх, на петлю, пока сквозь щёлку в стене не пробился луч вечернего солнца. Почему она решила тогда, что хочет жить, и почему хочет этого сейчас — если, конечно, у неё и правда достаточно терпения и жажды жизни? Для чего ей жить? Во всяком случае, ей казалось, что если подросток сознаётся и пойдёт в колонию, то по крайней мере в течение нескольких лет, когда день за днём будет наполнен заботами, она сумеет продержаться. Обнаружив, что в её плане кроются корыстные помыслы, Кёко почувствовала, что уже готова сдаться, будь что будет… Возможно, подросток намерен просто влить ещё одну порцию отравы в тот адский состав, который она в себе носит.
— Ведь я тебе верила, потому всё и рассказала. — Открытый взгляд Кёко, в котором не было ни капли страха, остановил руку подростка, тянущуюся к шнуру.
«Попробуй только сбежать! Накину тебе сзади шнур на шею и удавлю, кричи тогда! Ну, шевелись же!» — думал подросток, озираясь по сторонам. Это правда, он действительно ни разу никому из людей не смог довериться. Может, в детстве он и верил Ясуде, Канамото, старику и старухе из «Золотого терема», но так было, пока ему не исполнилось лет семь или восемь. А что теперь сделать, чтобы он смог доверять людям? Ведь он даже не представляет себе, что это за чувство такое — доверие, ему этого не понять. Верить человеку, убить человека… Ему показалось, что это похожие вещи. Двое тесно связаны друг с другом, и, как только связь становится слишком крепка, она может порваться или её перерезают. Но почему человек до такой степени нуждается в другом?
— Поверь мне! Я думаю, что, если нет веры, жить невозможно. Если не религия, то пусть это будет просто кто-нибудь. Пусть даже кто-то один.
— Кёко, а ты во что веришь?
— Я верю в себя. Однажды попробовала, поверила ещё одному человеку, который есть во мне самой…
Кёко злилась на него, её терпение уже готово было лопнуть, но вскоре для гнева образовалась лазейка, он улетучился, и осталось лишь безграничное отчаяние. До чего же беспомощны слова… Объяснить, почему нельзя убивать, это всё равно что пытаться рассказать ребёнку, что такое «ничто». Слово «вера» похоже на мираж. Мираж доступен взору, но потрогать висящие в воздухе здания и сады нельзя, и, как бы ни сильна была жажда, нельзя напиться воды в этом оазисе. Тогда, в чулане, подняв глаза, смотрели на петлю сразу две Кёко: одна страстно желала умереть, а другая, жалкая, не могла на это решиться. И она выбрала эту вторую, цепляющуюся за скудное существование, за скитание по бесплодной пустыне. Она отвязала верёвку и вышла из чулана.
— Вот почему я не убила себя. И другого человека не убью.
— Я-то тут при чём?..
— Почему ты мне рассказал, что убил своего отца?
— Наверно, потому что доверял.
— Тогда доверься ещё больше. Я тебе верю. Прими это. Прошу тебя, сознайся.
Подросток чувствовал даже и не гнев, ему всё это безмерно надоело, и он зевнул — вот ведь упрямая сумасбродная баба! Как будто они стоят на крыше небоскрёба, и она умоляет его: «Ну, давай же, прыгни вниз, прошу тебя!» Эта тоже идиотка, только в другом роде, чем Маи. С Маи он решил разобраться в другой день, а что делать с этой, которая сейчас стоит перед ним? Подросток никак не мог ни на что решиться.
— Ты не веришь… — Кёко поднялась, рука подростка вновь потянулась к шнуру, но застыла в воздухе, только пальцы продолжали шевелиться. — Что бы ни случилось, полиции я ничего не скажу. Я никому не скажу. Обещаю. Ну, я пошла. — Кёко и сама не понимала, сумела ли она выговорить это вслух.