Говорят, что Соломония очень не хотела этого развода, плакала, умоляла, противилась; но все было бесполезно. Говорят даже, что она потому так не желала идти в монастырь, что была уже беременна, и в монастыре родила сына Георгия.

Известный путешественник Герберштейн, бывший в то время в Москве, рассказывает ходившие тогда в народе слухи, что когда Соломонию постригали в монахини, когда митрополит, несмотря на ее плач и рыдания, уже обрезал ей волосы и намеревался надеть на постригаемую монашеское облачение, несчастная долго противилась, оттолкнула от себя это одеяние, бросила на землю, топтала его ногами. Находившийся тут боярин Иван Шигона, один из самых приближенных к великому князю советников, возмущенный этим недостойным поведением постригаемой, не только жестоко укорял ее в этом, но и ударил палкой.

– Как смеешь ты сопротивляться воле государя? – сказал Шигона, – как смеешь не слушаться его приказаний?

– А по чьему приказу ты бьешь меня? – возразила Соломония.

– По приказанию государя, – отвечал будто бы Шигона.

Тогда, пораженная этим ответом, Соломония будто бы покорилась необходимости и позволила облачить себя в монашеское одеяние, но при этом сказала, что за такую обиду Бог будет её мстителем.

Вскоре потом, – продолжает Герберштейн, – распространилась молва, что Соломония беременна и скоро должна родить. Слух этот будто бы подтверждали две бывшие при ней боярыни, жены приближенных к великому князю советников, Геория Малого, великокняжеского казначея, и Якова Мазура, великокняжеского постельничего, которые, будто бы, от самой Соломонии слышали, что она беременна и скоро ожидала родов. Разгневанный, будто бы, этими толками великий князь прогнал от себя этих боярынь, и одну из них, жену Георгия Малого, велел высечь розгами, почему она раньше не донесла о том, что слышала. Вскоре после этого, будто бы, великий князь послал в монастырь, где содержалась Соломония, боярина Федора Рака и дьяка Потапа подлинно удостовериться в истине дошедшего до него слуха. «Некоторые москвитяне, – говорить Герберштейн, – клятвенно заверяли нас, что Соломония действительно родила потом сына Георгия, что никому не показывала его, и когда к ней приходили посмотреть ребенка, она говорила, что глаза их недостойны видеть царское дитя, которое, возмужав, должно отмстить врагам за обиду матери». Другие же утверждали, что ничего подобного не было, и вообще молва об этом обстоятельстве совершенно различна.

В ноябре 1525 года совершен был развод великого князя с Соломонией, а в январе 1526 года он уже женился на княжне Елене Васильевне Глинской.

IX. Елена Глинская

Фамилию Глинских носили знаменитейшие выходцы из Литвы, в числе которых, как известно, были князья Патрикеевы, Бельские и другие.

Елена Васильевна Глинская была родная племянница знаменитого Михайлы Глинского. Девушка эта, по-видимому, получила уже другое образование и выросла в другой обстановке и была уже сама далеко не тем, чем были все прочие девицы, княжны и боярышни, родившиеся в московской земле и росла под влиянием исключительных обычаев и обстановки своего времени, давшего нам тот образец теремной жизни русской женщины, который всем нам более или менее известен своею непривлекательной стороной.

Выдаваясь изо всех своих русских сверстниц, княжон и боярышень, сколько воспитанием, столько своими личными качествами, которые неоспоримо проявляются во всей последующей жизни и деятельности Елены, эта молодая княжна не могла не обратить на себя внимания великого князя, и это внимание несомненно было настолько велико, что для Елены, говорят современники, великий князь Василий Иванович решился даже на такую меру, которая в то время еще порицалась и в понятиях народа и в обычаях старины – это бритье бороды, или, как тогда выражались, «возложение бритвы на браду», вообще дело греховное. Желая нравиться Елене, Василий Иванович, говорят, начал брить бороду, чтобы, вероятно, этим внешним отличием напомнить дочери Глинских бывших панов литовских, обычаи ее родины.

Это обаяние молодой литвинки, ставшей русской княжною, быть может, было невольной причиной того, что Василий Иванович так охотно согласился исполнить совет некоторых бояр о том, что неплодную смоковницу следует срубить и бросить в огонь, то есть развестись с первою женою Соломонией Сабуровой, и, постригши ее в монахини, избрать себе молодую супругу в лице Елены Глинской. Как бы то ни было, но через несколько месяцев после развода с Соломонией, Василий Иванович совершил свадьбу с. Еленой Глинской.

До нас дошло любопытное описание этой древне-русской свадьбы. Вот оно.

В средней дворцовой палате приготовлены были два места, покрытые бархатом и камками, положены были на них изголовья шитые; на изголовьях по сороку соболей, а третьим сороком опахивали жениха и невесту; подле поставлен был стол, накрытый скатертью; на нем были калачи и соль. Невеста шла из своих хором в среднюю палату с женою тысяцкого, двумя свахами и боярынями; перед княжною шли бояре, за боярами несли две свечи и каравай, на котором лежали деньги.

Неизвестно, присутствовали ли в этой процессии «плясицы», но знаем, что вскоре после этого играли свадьбу брата великого князя Василия Ивановича, князя Андрея Ивановича с княжной Хованской, то в описании этой свадьбы прибавлено, что когда Елена Глинская, уже великая княгиня, заменявшая, по-видимому, роль свахи при невесте, сошла с нею и с прочими поезжанами к великому князю, то перед невестою шли «плясицы», а за плясицами шли дети боярские и т. д.

Когда же Елена Глинская сама выходила замуж, то о «плясицах» ничего не сказано, а говорится, что когда все пришли в среднюю палату, то Елену посадили на место, а на место великого князя посадили ее младшую сестру; провожатые все тоже сели по своим местам. Тогда послали сказать жениху, что все готово. Прежде жениха явился брат его князь Юрий Иванович, чтоб рассадить бояр и детей боярских. Распорядившись этим, Юрий послал сказать жениху: «Время тебе, государю, идти к своему делу».

Великий князь, вошедший в палату с тысяцким и со всем поездом, поклонился иконам, свел со своего места невестину сестру, сел на него, и, посидев немного, велел священнику говорить молитву. Жена тысяцкого стала невесте и жениху чесать головы; в то же время богоявленскими свечами зажгли свечи женихову и невестину, положили на них обручи и обогнули соболями. Причесав голову жениху и невесте, надев невесте на голову кику и навесивши покров, жена тысяцкого начала осыпать жениха и невесту хмелем, а потом соболями опахивать; дружка великого князя, благословясь, резал перепечу [Перепе́ча – древнерусское ритуальное мясное блюдо, делавшееся обычно в середине октября – в период резки овец, и употреблявшееся как поминальное. Бараний ливер, запечённый в бараньей сетке (сальнике) прим. ред.] и сыры, ставил на блюдах перед женихом и невестою, перед гостями, и посылал в рассылку, а невестин дружка раздавал ширинки [расшитые полотенца]. После этого, посидев немного, жених и невеста отправились в соборную Успенскую церковь венчаться; свечи и караваи несли перед санями. Когда митрополит совершил венчание, подал жениху и невесте вина, то великий князь, допив вино, ударил скляницу о землю и растоптал ногою; стекла подобрали и кинули в реку, как прежде велось. После венчания, молодые сели у столба, где принимали поздравления от митрополита, братьев, бояр и детей боярских, а певчие дьяки на обеих клиросах пели новобрачным многолетие. Воротившись от венца, великий князь ездил по монастырям и церквам, а потом сели за стол. Перед новобрачными поставили печеную курицу, которую дружка отнес к постели. Во время стола споры о местах были запрещены. Когда пришли в спальню, жена тысяцкого, надев на себя две шубы, одну как должно, а другую навыворот, осыпала великого князя и княгиню хмелем, а свахи и дружки кормили их курицей. Постель была постлана на тридевяти ржаных снопах; в головах, в кадке с пшеницей стояли свечи и караваи. В продолжение стола и всю ночь конюший с саблей наголо ездил кругом подклета. На другой день, после бани, новобрачных кормили у постели кашей.