На лесных прогалинах и под сенью вековых чинар, мощным массивом примыкавших к пастбищному плато, занятому татарами, собирались те, кто мог держать в руках оружие и считал себя адыгским мужчиной. С утра этот лес наполнялся защитниками родной земли, подобно тому, как напиток, льющийся из сосуда, наполняет чашу – сначала широкой струей, затем тоненькой, а под конец – отдельными каплями. Пеших воинов было несколько меньше, чем конных. А всего собралось около восьми тысяч человек, не отягощенных, кстати, медлительным обозом или даже вьючными лошадьми.

Простые ратники, из самых бедных земледельцев, дорожную поклажу свою

– бурки, переметные сумы с припасами, а то и вязанки дров – привезли на трудолюбивых, но неблагородных ослах.

Жизнерадостный Ханаф, гостем которого недавно был сам пши Кургоко, сейчас подсовывал своему ослу пучки сена и приговаривал:

– Ешь, ешь, серенький! Не обращай внимания на этих надутых уорков, которые, проходя мимо, поглядывают на тебя с насмешливым презрением и зажимают породистые носы. Их, видишь ли, воротит от запаха твоей мокрой ослиной шерсти и моих раскисших шарыков. Но ты не смущайся. Мы ведь тоже, как уорки и их кони, воду не носом пьем.

Отдыхавшие рядом односельчане Ханафа, дружные братья Хазеша, Хакяша, Хашир и Ханашхо, сыновья покойного Хабалы, дружно давились от смеха.

– Понимаете? Наставляет дочь, чтобы невестка слышала!

– Запомни, серенький, – продолжал Ханаф, – мы с тобой трудимся всю жизнь от зари до зари и кормим не только себя, но и таких вот надутых чванством уорков. При этом мы не суем голову туда, где наш хвост застрянет, и не желаем другому того, чего себе не желаем.

Хабаловы сыновья веселились от души и похваливали своего друга (верно говорят: «Слово умное – вол, слово глупое – вошь»). В этот день им предстояло еще одно развлечение, но уже совсем другого рода.

Рыжий святоша Адильджери мыкался между группками воинов, неся людям вдохновляющие, как он надеялся, слова ислама, но редко кто признавал, что это слово – «вол». От рьяного еджага отмахивались старики, увлеченные сейчас воспоминаниями о битвах, происходивших чуть ли не в те времена, когда «Ошхамахо был кочкой, а Индыль [174]ручейком». Одноглазый зубоскал Нартшу со своими абреками просто его высмеял, нисколько не считаясь с тем, что Адильджери теперь уорк-шао и потому гораздо выше всяких там тлхукотлей. (Сам-то он очень быстро забыл о том, что тоже родился в крестьянской семье.) Ответил бы Адильджери наглецу ударом кинжала, да ведь опасно ссориться с абреками… Наконец неустанный проповедник ислама пристроился к дружным сыновьям покойного Хабалы и их приятелю Ханафу. Сначала мужчины слушали с интересом, потом стали задавать недоуменные вопросы:

– Вот ты, уважаемый еджаг, говоришь, что в эдеме прекрасно, там сады, орошенные потоками вод. Так? – спросил Ханаф.

– Так, – подтвердил Адильджери.

– Тогда скажи, разве мало садов на нашей адыгской земле? А разве не хватает воды? Да ее достаточно, чтобы взрастить в сто раз больше садов, чем у нас есть, да еще останется, чтобы затопить всю твою геенну огненную!

– Постой, неразумный ты человек! – улыбнулся Адильджери. – Ведь рай

– это вечное наслаждение и отдых. Это изысканные яства и неземные гурии – девушки, значит, которые ублажают правоверных, умерших праведной смертью!

Там нет ни трудов, ни забот, остается лишь славить аллаха да вкушать удовольствия.

– Э, нет, добрый Адильджери! – возразил Хакяша. – Если моя жена застанет меня с гур… [175] или как там зовут этих девушек, она возьмет в руки веретено, а то и дубовый шинак [176] и так ее погонит, так погонит! Если райская красотка и спасется бегством, то лишь благодаря легкости своего тела. Боюсь, и мне достанется…

– Чудак ты! – рассмеялся Адильджери вместе со всеми остальными. – Женщин в эдем не допускают. Кстати, кошек и собак тоже.

– А лошадей? – испуганно спросил Хазеша.

– Какие там лошади! – Адильджери досадливо, но, кажется, с некоторым сожалением махнул рукой.

– Почему же к женщинам такая унизительная несправедливость? – возмутился Ханаф. – Джабаги из Казанокея умнее нас всех, а он говорит: «Не судите дважды и не унижайте жен своих».

– Вы бы слушали, что говорит пророк Магомет, – мулла-любитель больше не улыбался.

– Ведь женщина, – продолжал Ханаф, – мать рода человеческого, в том числе и твоя мать, Адильджери. От женщины много и другой пользы. Кто придумал молот, наковальню, щипцы, серп? Старинные предания рассказывают, как бог-кузнец Тлепш мял раскаленное железо руками, клал на камень и ковал кулаком, пока Сатаней, цветок нартов [177], не подкинула в его кузню собственноручно выструганные из дерева маленький молот и наковальню. А щипцы? Она показала Тлепшу двух спящих змей, лежащих крест-накрест одна на другой, и пригвоздила их острой палкой к земле, проткнув разом обоих, – вот тебе и щипцы! То же самое и ножницы. А помнишь про старуху Уорсар? Она сочинила песенку о серпе, когда еще никто не знал, что это такое, и созревшее просо рвали руками:

– Опять мне сказки рассказывают! – обозлился Адильджери. – Темные вы люди! Сидите у себя в глуши, в ничтожном своем хабле и ничего не знаете.

– Ну, о твоем рае мы узнали достаточно, – заявил Ханаф.

– Быть разлученными с нашими женами, сестрами, дочерьми… – сказал Хазеша.

– Прохлаждаться с неземными бесстыдницами, набивать брюхо сластями и при этом еще до хрипоты славить аллаха… – сказал Хакяша.

– Не иметь собаки, которая поможет и овец сохранить, и барсучью нору отыскать, собаки, которая просто душу порадует… – сказал Ханашхо.

– Не иметь коня, чтобы скакать по зеленому пастбищу, веселя свое сердце…

– сказал Хашир.

– Нет, не нравится нам такая замогильная жизнь, – подвел итог Ханаф. – Чтобы жить и не провести весной борозду по просыпающейся земле, не услышать на заре петушиного крика, не увидеть, как твой несмышленыш тянется к тебе ручонками?!

Адильджери вскочил на ноги и, прежде чем торопливо их унести, проговорил голосом усталого отчаявшегося человека:

– Может, им, язычникам твердолобым, жить осталось всего одну ночь, а они. а они, шайтан знает, о чем они думают!

* * *

О предстоящем смертельном побоище больше всех, конечно, думал Кургоко Хатажуков.

Он мучительно искал верное решение, как лучше распорядиться ограниченными своими силами, но ничего путного в голову не приходило. Если на рассвете напасть первыми, ошеломить неожиданной атакой и затем быстро отступить… Нет, не годится. Кабардинцы, увлеченные горячкой боя, даже не услышат, не захотят услышать команду об отступлении. У них свои понятия о воинской доблести. Вместо того чтобы урвать победные цветы кратковременного внезапного натиска и с благоразумной поспешностью скрыться в лесу, ожидая нового удобного случая, храбрые джигиты в погоне за новыми цветами полезут дальше и увязнут в глубоком болоте численного превосходства крымцев. Выжидать? Бросаться из засад? Совсем не годится. Так не задержишь татар. Они могут успеть перехватить беженцев, закупорить проходы в ущелья, как сосуды затычками. Кроме того, и это самое худшее, Кургоко, действуя одним пальцем, не будет знать, что делают остальные девять…