Даже костер нельзя разжечь.

С этого островка посреди терновых джунглей видны лишь облака да верхушки высоких деревьев – лес тут погуще, чем у реки. Виден шагах в трехстах отсюда и одинокий утес с плоской вершинкой – кажется, это та самая гранитная скала, мимо которой мы проезжали за пару минут до роковой стычки.

Только что преследователи проскакали совсем рядом с нашим убежищем. Был слышен не только топот копыт, но и дыхание лошадей. Конечно, этих абреков интересует не разбойничья рожа моего спутника, а непосредственно моя скромная персона. Уверены, конечно, что тут найдется чем поживиться. О, мой бог! Когда же им надоест и они уйдут? [139]Найти нас, правда, так же трудно, как пару мышей на огородной грядке. Главное, нам нельзя и носа отсюда высунуть. Холодно. Слякотно. На душе – будто крысы нагадили[140]. Кончаются чернила в моей старой бронзовой чернильнице, всегда висящей на поясе. Перо приходится обмакивать чуть ли не после каждого слова… Что это?! Святители небесные! Не оставьте, защитите раба вашего преданного! Какой-то абрек стоит на вершине утеса и указывает рукой в нашу сторону…[141]

ХАБАР ТРИНАДЦАТЫЙ,

Уорк, стоявший возле Кубати, выронил охапку дров и в растерянной задумчивости сел на мокрую речную гальку. Другой шогенуковский прихвостень – Зариф, щедро наделенный аллахом богатырской силой и неустрашимостью, быстро перебрался вброд через ручей и начал карабкаться вверх по каменистой круче, то и дело срываясь со склона и скатываясь вниз.

Забегал взад-вперед по берегу речушки и возбужденный Джабой Келеметов, однако не решался войти в воду.

Алигот-паша требовательно выкрикивал какие-то приказания пополам с грубой бранью.

Шогенуков, жалевший, что он вначале оказался таким несдержанным, теперь молча кусал ногти и пытался унять мелкую дрожь. Он яростно сверкнул желтыми своими глазами на сидевшего у ручья уорка и повелительным жестом указал на скалу. Тот испуганно помотал головой и резво пополз на четвереньках подальше от князя. Алигоко выхватил пистолет из-за пояса. Уорк вскочил на ноги и бросился бежать вверх по ручью. Вдогонку ему грянул выстрел. Уорк, не останавливаясь, бежал дальше и вот уже он скрылся в чаще прибрежных кустарников.

Его никто не преследовал. Да было сейчас и некому это делать.

– Ответишь мне, предатель! – крикнул Вшиголовый. – Весь твой род…

Но тут на князя накинулся Алигот-паша.

– Что за скоты твои люди! – брызгал слюной сераскир. – Одни бегут, другие не могут на камень залезть! А ты что мельтешишь перед глазами! – заорал наша на Келеметова. – Слушай сюда, бараний таубий! Давай… Это… живо на тот берег и вместе с тем олухом заходите сбоку скалы и лезьте! Ну!

Как прирожденный горец Джабой сразу определил ют участок склона, по которому взобраться на гребень обрыва было бы не очень сложно. И он, человек грузный и, казалось бы, неуклюжий, довольно легко полез по склону, осторожно минуя глинистые осыпи и недоверчиво обходя камни, которые грозили обрушиться. Последний из шогенуковских подручных, оставшийся при своем господине, встал после очередного падения и полез за Келеметов.

Солнце уже опускалось за кромку горного хребта, желтое пятнышко на панцире сверкнуло прощальным лучиком и погасло. Кубати, ничем не выдавая своего волнения, напряженно следил за Джабоем и Зарифом. Они уже добрались до середины склона, им оставалось подняться еще на три-четыре десятка шагов, когда С гребня вдруг отвалилась глыба величиной с лошадиную голову и покатилась вниз, увлекая за собой груды камней помельче. Джабой испуганно взвизгнул и метнулся поперек склона в сторону. Там он попал на рыхлую глинистую осыпь и благополучно съехал вниз. Зариф оказался не таким расторопным. Один увесистый гранитный обломок ударил его по колену, повалил набок. Он сразу же вскочил на ноги и понесся под горку огромными шагами. Остановился он только в воде, плашмя плюхнувшись в самую стремнину быстрого потока и с ног до головы окатив холодными брызгами Алигота-пашу: сераскир стоял ближе всех к месту падения неудачники.

– Чтоб тебя водянка раздула, уздень ты навозный! – бесновался Алигот. – Да я тебя каждый день буду водой поливать, а сохнуть не давать!

Молодой Хатажуков украдкой давился от смеха, князь Алигоко с ненавистью уставился на смущенного и робкого Джабоя, который с замиранием сердца ощупывал на штанах сзади изрядную прореху.

Один Зариф почти не потерял душевного равновесия. Он выбрался снова на тот берег и, сильно хромая на правую ногу, двинулся опять к началу своего бесславного пути.

– Вот этим железом клянусь… – он вынул саблю из ножен, грозно посмотрел вверх и вдруг осекся…

Все остальные тоже устремили взоры на вершину скалы: никакого панциря там не было.

Первым опомнился от немого изумления Алигоко Вшиголовый. Он бросился к Кубати:

– Где панцирь? Ведь ты знаешь! Ведь знаешь!

– Панцирь? – удивился юноша.

– Да, да, панцирь! – шипел Шогенуков. – Куда он девался?

– Так вот зачем они туда полезли…

– А зачем же еще! Или там, на скале, еще что-то было?

– Да не видел я там ничего, – спокойно сказал Кубати. – Ни панциря, ни наручей, ни налокотников…

– Стой! Ты над кем насмехаешься?

Подошел, а вернее, снизошел, не сдержав любопытства, чванливый ханский баскак.

– Это кто тут насмехается? Это кто тут ничего не видел? – стал грозно вопрошать Алигот-паша. – Это где тут… эта… налокотники? Хорошие налокотники или дрянные? Э?

– Мы тут спорим о том, сиятельный паша, куда мог пропасть панцирь, – уклончиво ответил Алигоко, не желавший посвящать сераскира в тайны своих взаимоотношений с юным Хатажуковым. – Да и вообще откуда он, этот панцирь, взялся там, на скале?

– А не тебе ли, князь, знать об этом лучше других, – сузил глаза Алигот. – Кто кричал на все ущелье: «Мой! Мо-о-ой!» Что ж ты теперь молчишь? Говори!

Зариф и Джабой развели тем временем большой костер и сушились у огня. От их одежды клубился пар. В наступивших густых сумерках оранжевые отсветы пламени заиграли на обращенном в сторону костра жирном лице Алигота, и теперь оно казалось более злым и капризным, чем при дневном свете.

– Мне просто почудилось, что это бывший мой панцирь, – хмуро пробормотал Шогенуков.

Но Алигот, как и все не умные, но по-своему хитрые люди, был недоверчив и подозрителен:

– Мутишь, князь, воду в своем роднике!

– Чем прогневал я…

– Ладно, ладно, доблестный и прямодушный черкес. После поговорим. А может, завтра панцирь появится снова? – Паша неожиданно обратился к Кубати:

– Ты как считаешь, юнец лукавый, э? Появится или нет?

– Если будет на то воля аллаха, – скромно ответил Кубати.

Алигот озадаченно уставился на парня – никак, он его не мог понять.

– Ну ладно, – сказал паша после некоторого раздумья, – если будет на то воля аллаха и если пши Алигоко поторопит своих дармоедов, мы сможем наконец, утолить голод.

Трапезничали молча и без удовольствия. Потом запалились спать в наспех выстроенном шалаше. Поставленный на ночное дежурство Зариф связал Кубати руки и прилег рядом с ним на брошенную на землю бурку. Скоро он спал безмятежным сном праведника. Во сне улыбался. Ему снилось, как он снимает богатые доспехи с целого войска убитых врагов. Снимает и по-хозяйски складывает на телегах, вытянувшихся длинной вереницей по краю широкого поля. В одну телегу Зариф луки складывает – добрые луки, из тиса вырезанные, тисненой кожей, костяной и перламутровой инкрустацией украшенные. В другую телегу – сабли в; ножнах роскошных с серебряной чернью, с золотой филигранью, а клинки – в Дамаске сделаны или у румов где-то, а еще и паленом русском городе Златоусте. В третью телегу – ружья и мушкетоны замковые, пистолеты, в четвертую – мисюрки с бармицами, ну и там дальше, в остальных арбах, повезет Зариф кольчуги и панцири, зерцала и щиты, груды одежды хорошей и зелье огнестрельное – порох. А ко всему да к этому – целый табун лошадей погонит Зариф к себе, на лесистые берега Куркужина. Покончено теперь будет с его захудалым житьем, побогаче самого Вшиголового станет…