Сана выглянула из дверей женской половины, встретилась взглядом с Кубати и опустила глаза.

– Заходи, заходи в дом, брат мой Канболет, – чуть торопливо сказал Емуз.

– У нас сегодня гость…

Канболет вошел и слегка запнулся у порога: навстречу ему поднялся тот самый молодой человек в черной черкеске, с которым они плыли на одном судне из Крыма.

– Твое имя я уже знаю, достойный сын Каральби Тузарова, – тихо произнес молодой человек. – Знаю и нелегкие пути твоей жизни. А меня зовут Джабаги Казаноков…

– Тем лучше, – улыбнулся Канболет. – Значит, мне придется поменьше говорить, а побольше слушать.

О многом переговорили и тот вечер трое мужчин. Беседа спокойная, неторопливая затянулась до полуночи. Некоторое время принимал в пей участие и Кубати: Джабаги хотелось услышать именно из его уст о подробностях роковой встречи Исмаила Хатажукова с братом-убийцей и Алигоко.

– Вот кто истинный виновник всех несчастий, – сказал Джабаги. – Подстрекательский шепот Вшиголового страшней огня и кинжала.

– Я это понял слишком поздно, – угрюмо пробасил Канболет.

– Получит ли наконец этот стервятник заслуженную награду? – с негодованием спросил Емуз, обращаясь к Джабаги.

– Должен получить. Только трудно сказать, каким образом… Хоть он и не пользуется поддержкой других князей, а Хатажуков теперь, после того как я открою ему глаза, возненавидит Алигоко еще больше, – даже тогда наказать его будет непросто. Ведь Вшиголовый сейчас – первый друг ханского сераскира, этого туполобого спесивца Алигота-паши…

– Каким образом его наказать, знаю я, – недобро усмехнулся Тузаров. –

Все равно Шогенуков спать спокойно не будет, пока я жив. И жирнокурдючный Алигот мечтает увидеть мою голову отдельно от туловища. А потому – да и не только потому – я должен добраться до Вшиголового раньше, чем он с помощью сераскира доберется до меня.

Джабаги Казаноков рассеянно тыкал ножом в кусок жареной оленины.

– Вот на это, милый мой Канболет, я ничего не могу тебе ответить, – сказал он. – Мое дело мирное. И мне удалось уже помирить не одну пару кровных врагов.

Тузаров посмотрел в его строгие, но затаенно-улыбчивые глаза и понимающе кивнул головой.

– А что ты не поделил с Алиготом-пашой? – спросил Джабаги.

– Почему не поделил? – засмеялся Канболет. – Дележка у нас была дважды. Первый раз в Бахчисарае, когда люди Алигота «поделили» наше с Кубати имущество, – заодно они хотели разделить на части и наши тела, – а второй раз

– сегодня утром. Только «дележкой» алиготовского снаряжения и оружия двух его людей на этот раз занимались мы с Кубати. Вернул паша свой должок…

– Так вот с кого ты снимал руно! – с уважением посмотрел на Канболета Емуз. – И ты их…

– Нет, зачем? Все остались живы. Не мог я убивать пашу. Если бы он хоть дрался как мужчина. Или бы серьезно поранил моего парнишку… Но этот презренный трус оказался – хвала аллаху! – и никудышным стрелком. А ведь ружье у него было хорошее.

Емуз залпом опустошил чашу с махсымой и вытер усы ладонью.

– А я решил, что мальчик зацепился ухом за колючую ветку… – Хозяин дома немного помолчал, потом озабоченно вздохнул: – Не пустится ли теперь сераскир на новые грабежи и бесчинства?

– Пустится, – сказал Джабаги. – Только не потому, что его сегодня самого остригли. Я знаю, что крымское ханство не сегодня-завтра потребует от адыгов новую дань. Прежний ясак хотят увеличить в десятикратном размере.

– В дссятикра-а-а-тном! – поразился Емуз. – Но это невозможно! Они и так довели народ до обнищания.

– Да. Невозможно. И потому… будет война, – закончил за Джабаги Тузаров. – Я ее чувствую, как собака чувствует след зверя, который опережает ее на полсотни шагов. К тому же я только что из Крыма.

– А я еще и из Турции, – сказал Казаноков. – Война султана с русским царем неизбежна, хотя его посол в Истамбуле, чтобы оттянуть начало войны, не жалеет золотых червонцев для подкупа турецких сановников. Встречался я с этим послом. Только новенькие русские червонцы ему тоже нравятся, и он, как шепчутся в посольстве, уже «упрятал» половину из двухсот тысяч русских монет в свой карман. А султан Ахмед Третий не устает кичиться силой своих войск. Для поднятия духа он каждый день, в сопровождении огромной свиты, иностранных послов и уличных зевак, ездит за город и повергает всех в восторженное изумление дальностью стрельбы из лука. Говорят, еще никто в мире не смог пустить стрелу на такое расстояние – больше тысячи шагов. Что же, парень он здоровый, как ногайский вол. Да сейчас не об этом речь. Готовиться к скорому нападению татар – вот что нам надо делать.

– Значит, ясак, который мы обычно платили, их уже не устраивает, – задумчиво сказал Емуз.

Тузаров в сердцах ударил кулаком по колену:

– А зачем им отщипывать от лепешки раз в год по кусочку, если они считают, что могут съесть ее сразу целиком?

Емуз взял со столика нетронутую лепешку и оценивающе посмотрел на нее:

– Не подавятся?

– Думаю, что подавятся, – сказал Джабаги. – Особенно, если русские нам помогут, как это уже не раз случалось.

В хачеш вошла Нальжан, держа в руках столик-трехножку с разложенными на нем дымящимися кусками молоденькой козлятины. Из-за ее спины показалась Сана, а за ней появился Кубати. Его ухо было залеплено лоскутком белой ткани, пропитанной медом. Юноша и девушка быстро убрали столики с недоеденной олениной. Едва они скрылись за порогом, как расторопный Куанч внес свежую воду и крепкий мармажей.

Когда эта маленькая суматоха, сопровождавшаяся шутливыми замечаниями со стороны мужчин и смущенным, сдержанным смехом со стороны женщин, улеглась, а Емуз, Канболет и Джабаги снова остались втроем, хозяин дома сказал:

– Братец мой Канболет! Ты спроси у нашего Джабаги, о чем ему напоминает этот козленок. – Емуз улыбался добродушнейшим образом. – Спроси. Можешь услышать кое-что интересное.

– Стоит ли, дорогой Емуз? – Казаноков вяло махнул рукой.

– А в самом деле? – оживился Канболет и дотронулся до рукава Джабаги.

– Да нет, неловко мне об этом… – скромничал Казаноков.

– Тогда я сам расскажу, – заявил Емуз. – Ты ведь знаешь, какая голова у нашего гостя. Вот сейчас он ею досадливо покачивает. Так она ему служит не только в серьезных делах, но иногда и в забавных случаях. Один из таких случаев как раз и связан с козленком. Правда, с живым, а не вареным. А дело было так. Четверо крестьян имели пасеку и общего козленка. В ожидании, пока он подрастет и его можно будет заколоть, они заранее условились, кому из них будет принадлежать левая передняя нога, кому задняя правая и так далее. Однажды козленок поранил одну из своих четырех ног. Будущий хозяин этой ноги взял и перевязал ее тряпочкой. Козленок некоторое время прыгал на трех. Как-то вечером он неловко приблизился к пламени костра, и повязка на больной ножке загорелась. Бедный малыш стал метаться по всей пасеке, огонь попадал на камышовые крыши ульев, на стенки шалаша – и вся пасека сгорела. Владельцы трех здоровых козлиных ножек обвинили во всем четвертого своего товарища: это он должен возместить понесенный ими ущерб. Старик-судья Уори-дада решил дело в пользу обвинителей. Такое решение вызвало среди односельчан споры. А тут оказался поблизости Джабаги. Уори-дада обратился к нему с просьбой рассудить, кто прав, кто виноват. И тогда Джабаги сказал: «Козленок скакал и разносил огонь на трех здоровых ногах, раненая ножка в этом не участвовала. Значит, и отвечать за пожар и убытки должны хозяева трех здоровых ног. Они обязаны выплатить четвертую часть стоимости пасеки ее четвертому совладельцу». Все селение в один голос одобрило приговор Казанокова. Канболет рассмеялся от души:

– Такой приговор – это как если бы на полном скаку выпустить стрелу из лука и сбить летящую птицу.

– Уж это ты слишком, добрый сын Тузарова! – с легкой укоризной возразил Джабаги. (Однако дотошный наблюдатель заметил бы, что слова открытой похвалы, если и не принимались умом Джабаги, то уж во всяком случае доходили до его сердца.)