Когда художник вошел, наконец, в главную залу замка, его сердце радостно замерло: каменщики уже закончили свою работу, лестница на второй этаж белела гладкими мраморными ступенями, пол был чисто выметен и помыт, лишь в углу, где работал Джанфранко, неоконченную фигуру Дианы окружали пыль и мелкие осколки. Белые стены словно летели ввысь, к плафону, где в нарисованных облаках парили ангелы. Глаз художника безошибочно определил, как именно расположить статуи и картины, чтобы придать залу завершенность. Ему доводилось лишь однажды видеть столь прекрасные залы - в папском дворце в Риме, но там работали лучшие художники и скульпторы, создавая для Церкви шедевры, стоившие ей огромных денег... Видеть же такое чудо в маленьком, затерянном в горах замке, хозяин которого имел едва ли тридцать тысяч годового дохода, было поистине удивительно.

   К вечеру Фабио уже знал, что Гвидобальдо де Монтефельтро обещал Чезаре Борджиа поддержку в военной кампании и выслал отряды в Пезаро, что, возможно, и спасло его от нападения на его собственные земли. Римини сдался Чезаре без сопротивления, и дальнейшей целью завоевателя, судя по всему, была Фаэнца. Таким образом, Урбино лишь чудом удавалось сохранять независимость, тогда как прочие окрестные города один за другим принимали власть нового правителя.

   Лодовико рассказывал родным о жизни во Флоренции и последних новостях, а затем они с Фабио до поздней ночи занимались размещением в зале привезенных ими картин и статуй. Позже, поднявшись в спальню герцога, они занимались любовью, упиваясь счастьем близости и сознанием, что их прежние тревоги были напрасными.

   До наступления зимы Фабио работал, как и прежде. Закончив фрески в кабинете герцога, художник перебрался работать в его спальню, и вскоре на стенах там появились фигуры синеглазых ангелов, склоняющихся над лесным ручьем. По вечерам, когда помощники Фабио уходили, он доставал пергамент и делал бесчисленные зарисовки, пока Лодовико служил ему натурщиком. Порой это были рисунки напряженных плеч или торса, порой - выражения лица, глаз, изгиба губ, руки, держащей кубок или меч... Их были десятки, если не сотни, и Фабио рисовал до тех пор, пока Лодовико, в конце концов, не выдержав, не тащил его в постель.

   Они старались соблюдать осторожность, но Фабио недоумевал, неужели об их истинных отношениях совсем никто не догадывается. Иногда герцог, забывшись, брал его за руку или просто смотрел на него так, что у внимательного наблюдателя не осталось бы никаких сомнений. У Фабио постепенно сложилось впечатление, что герцогиня Джованна, несмотря на свою отрешенность от мира, что-то подозревает на сей счет, но она никогда не высказывалась прямо, а ее участившиеся упреки касались только необходимости скорейшей женитьбы Лодовико. Каждый раз, когда Джованна заговаривала с сыном о девушках, ее взгляд обращался на художника, и Фабио подирал мороз по коже. Однажды она прямо заявила, что Фабио отговаривает ее сына от женитьбы. Лодовико напряженно засмеялся, откинув голову, а художник почувствовал внезапный острый укол в сердце. Джованна часто беседовала с Гвиччардини, и после таких бесед бывала особенно высокомерна с Фабио. Кроме того, она не слишком интересовалась, как продвигается работа в комнатах Лодовико, и считала, что художник мало работает и много получает. Гвиччардини не упускал случая представить ей цифры, свидетельствовавшие о выплате Фабио вознаграждения по приказанию герцога Монтефельтро, и ее недовольство росло. Она терпела Фабио лишь потому, что его присутствие в Монте Кастелло радовало ее сына и было необходимо, чтобы закончить начатое переустройство замка, но художник видел, что ее терпение стремительно таяло.

   Стефано, похоже, добился-таки благосклонности красавицы Летиции и был всецело поглощен изучением ее прелестей. Он стал вести себя как заправский сердцеед, чем смешил Фабио и раздражал Лодовико, и напыщенно заявлял, что поставил себе целью познать всех девственниц в замке, пока его благочестивый братец занимается живописью и архитектурой. Знал бы он, чем еще занимается его братец, думал Фабио, слушая бахвальство Стефано и улыбаясь. Их любовь оставалась тайной, и, разумеется, наивный мальчик не мог себе такого вообразить. Находя несколько чрезмерной привязанность Лодовико к художнику из Сиены, он, тем не менее, был абсолютно убежден, что их странная дружба - следствие нелюдимого характера его брата, и что таким образом Лодовико лишь удовлетворяет свою потребность в общении.

   С севера продолжали приходить тревожные вести. Армия герцога Борджиа держала осаду Фаэнцы; горожане готовы были сдаться, но правитель, Асторре Манфреди, защищаемый гарнизоном, мужественно сопротивлялся. Войско Чезаре разместилось на зимние квартиры, а сам он, раздраженный упорством непокорного Манфреди, отступил в Цезену. Он поклялся, что рано или поздно захватит Фаэнцу, а Манфреди повесит как изменника. Впрочем, пока Чезаре был занят преодолением непредвиденного препятствия, остальные города могли на какое-то время почувствовать себя в относительной безопасности.

   В Монте Кастелло время от времени наведывались гости. В канун Рождества из Урбино приехал герцог Гвидобальдо, сопровождаемый молодым Франческо делла Ровере с матерью, и замок наполнился оживлением. Гости были потрясены преобразившимися залами, галереей и кабинетом Лодовико, и выразили восхищение талантом синьора Сальвиати. Гвидо заметил, что папа Александр пытается прослыть покровителем искусств, но его придворные живописцы не отличаются особыми достоинствами, разве что непревзойденным умением вымогать деньги. Фабио был польщен, когда Гвидо похвалил быстроту и мастерство, с которым он работал в Монте Кастелло, и пожалел, что герцогиня Джованна не слышала этого лестного для него высказывания.

   К концу зимы по приказанию Лодовико замок укрепили, углубив ров и вырубив деревья, закрывавшие вид на дорогу с дозорных башен, а также достроили западную стену и усилили ее контрфорсами. Инженер, прибывший из Урбино, заменил подъемный механизм моста, установил на стенах артиллерийские орудия, доставленные по заказу герцога чуть ранее, и обучил командиров гарнизона пользоваться ими. Фабио видел, что замок приобретает снаружи вид неприступной крепости, но сомневался, что эти стены смогут остановить десятитысячное войско, собранное Чезаре Борджиа.

   Как-то под вечер, когда Фабио уже заканчивал работу в спальне герцога и готовился отпустить своих подмастерьев, явился Лодовико, явно чем-то расстроенный. Упав на кровать, герцог грубо приказал мальчикам выметаться, и едва за ними закрылась дверь, вскочил и посмотрел на Фабио горящими глазами.

   - Проклятье! - прошипел он сквозь зубы. Отложив кисть, художник вытер испачканные краской руки и подошел к нему. Лодовико рванул его к себе, прижимаясь лицом к его груди, и судорожно вздохнул.

   - Что случилось? - в испуге спросил Фабио.

   - Случилось то, что моя мать окончательно выжила из ума.

   - Не говорите так, Лодовико. Она желает вам добра, и...

   - О, разумеется. Она, видите ли, устала ждать, когда я выберу себе невесту, и причина тому - моя дружба с вами. Целыми днями я только и слышу ее упреки, что вы отвращаете меня от нормальной жизни, что я привязан к вам настолько, что это выглядит странным... Она напугана и возмущена. Гвиччардини говорил с ней и с Риньяно, и он утверждает, что в городе о нас ходят разные слухи.

   Фабио вздрогнул. Он ждал этого, еще с тех пор, когда принял решение увезти Терезу в Сиену, не сомневаясь в проницательности людей и зная, что отъезд его жены вызовет толки. Он не почувствовал угрызений совести или страха, лишь боль в сердце и щемящее ощущение потери.

   - Мне было бы все равно, - сказал Лодовико. - Она говорит, что горожане могут отказаться поддерживать меня, зная, что большая часть их налогов идет на содержание фаворита.

   - Черт побери, - вырвалось у Фабио.

   - Это чудовищная выдумка, но Гвиччардини убеждает мою мать именно в этом. Расходы на переустройство замка он преподносит ей, как расходы на содержание одного-единственного живописца. Фабио, я так устал...