Припоминаю наш визит к Томасу в «Хартвик хаус» — как пациенты без труда видели Верджила и Дженну, а медсестры и санитары обращались исключительно ко мне.

А наше первое знакомство с Дженной! Когда моя клиентка, миссис Лэнгхем, выскочила как ошпаренная. А если она услышала нашу с Дженной беседу? Что если она немеденно не уйдет, то я вызову полицию. Но миссис Лэнгхем, разумеется, в моей прихожей Дженну не видела и подумала, что я обращаюсь к ней.

Вижу, что приехала в знакомый квартал. На противоположной стороне улицы контора Верджила.

Я паркуюсь и выхожу из автомобиля. Сегодня так жарко, что под ногами плавится асфальт. Так жарко, что поникли даже одуванчики, пробившиеся через трещины в тротуаре.

В здании пахнет совсем по-другому. Поднимаюсь на второй этаж, в контору Верджила. Заперто, света нет. На двери табличка: «Аренда. Агентство «Гиацинт», тел. 603-555-2390».

В голове гудит, как будто мигрень начинается, но мне кажется — это лишь отголосок всего, что я знаю, во что верю, всех выпавших испытаний.

Я всегда думала, что между духом и привидением огромная разница: первый плавно переходит на новый уровень существования, последнего что-то в этом мире удерживает. Призраки, с которыми я встречалась раньше, были упрямы. Иногда они не верили, что умерли. Они слышали голоса и звуки, которые издавали люди, живущие в «их» доме, и полагали, что это их преследуют призраки. Они строили планы, обижались, злились. Они оказались в ловушке, и я взяла себя за правило помогать им освободиться.

Но так было тогда, когда я умела отличать одних от других.

Я всегда думала, что между духом и призраком огромная разница, — я только не понимала, какая тонкая грань между мертвым и живым.

Из сумки я достаю гроссбух, в котором записалась Дженна в свой первый приход. Вот ее имя, круглый витиеватый почерк — похожий на цепочку пузырьков. А вот и адрес: 145, Гринлиф-стрит.

Жилой квартал точно такой же, как и три дня назад, когда мы с Верджилом приезжали поговорить с Дженной и обнаружили, что она по этому адресу не живет. Теперь я понимаю, что, вполне возможно, она все-таки здесь обитала. Только нынешние владельцы об этом не знают.

Дверь открывает женщина, с которой я уже беседовала. И опять сынок, как пиявка, вцепился ей в ногу.

— Снова вы! — восклицает она. — Но я ведь уже сказала, что не знаю ту девочку.

— Я знаю. Простите за беспокойство. Но я недавно получила о ней… ужасное известие. И теперь пытаюсь свести концы с концами. — Я потираю виски. — Вы не могли бы сказать, когда купили этот дом?

За моей спиной гудит лето: с визгом съезжают с горки соседские ребятишки, за забором воет собака, жужжит газонокосилка. Вдалеке слышится свисток грузовичка с мороженым. Улица полна жизни.

Женщина собирается закрыть дверь у меня перед носом, но что-то в моем тоне заставляет ее передумать.

— В двухтысячном году, — отвечает она. — Женщина, которая жила здесь, почила… — Она смотрит на сына. — Не хочу обсуждать в его присутствии подобные вещи, если вы понимаете, о чем я. У него слишком богатое воображение, иногда он всю ночь не спит.

Люди боятся того, чего не понимают, поэтому пытаются найти всему разумное объяснение. Слишком богатое воображение… Боязнь темноты… Может быть, душевное расстройство…

Я присаживаюсь, чтобы оказаться лицом к лицу с ее сыном.

— Кого ты видишь? — спрашиваю я.

— Бабушку, — шепчет он, — и девочку.

— Они тебя не обидят, — успокаиваю я его. — Они существуют, что бы тебе ни говорили другие. Они просто хотят жить с тобой в одном доме, как, например, другие дети в школе хотят, чтобы ты поделился с ними своими игрушками.

Мама отдергивает сына от меня.

— Я звоню в полицию! — грозит она.

— Если бы ваш сын родился с голубыми волосами, даже если у вас в семье никогда не было голубоволосых… и вы не понимали бы, как у ребенка могут быть голубые волосы, потому что никогда с таким не сталкивались, вы бы продолжали его любить?

Она уже закрывает дверь, но я удерживаю ее.

— Продолжали бы?

— Разумеется, — натянуто отвечает она.

— Здесь тот же случай, — говорю я.

В машине я достаю из сумки гроссбух, открываю последнюю страницу. Очень медленно, как будто удаляют стежок за стежком, запись, сделанная Дженной, исчезает.

Как только я сообщаю дежурному, что обнаружила человеческие останки, меня тут же провожают в кабинет. Я выкладываю детективу — молодому пареньку по имени Миллз, который, похоже, бреется максимум два раза в неделю, — всю информацию, какой располагаю.

— Поднимите архивы и найдите дело две тысячи четвертого года о смерти в бывшем слоновьем заповеднике. Мне кажется, там была и вторая смерть.

Он с любопытством смотрит на меня.

— А вам это… откуда известно?

Если скажу, что я экстрасенс, то окажусь в соседней с Томасом палате в психушке. Или же он защелкнет у меня на запястьях наручники, уверенный, что я сумасшедшая, готовая признаться в совершении нераскрытого убийства.

Но для меня Дженна и Верджил были настоящими. Я верила всему, что они говорили, когда обращались ко мне.

«Господи, дитя, разве не для этого нужны экстрасенсы?»

Голос в моей голове слабый, но очень знакомый. Эта южная медлительность речи, повышение и понижение тона звучит как музыка. Я где угодно узнала бы Люсинду!

Через час я в сопровождении двух полицейских направляюсь в заповедник. «Сопровождение» — модное словечко для описания того, что тебя усадили на заднее сиденье патрульной машины, потому что никто тебе не верит. Я иду по протоптанной в высокой траве дорожке, где ходила Дженна. Полицейские несут лопаты и лотки, чтобы просеивать грунт. Мы минуем пруд, где нашлась цепочка, и, немного попетляв, я вижу лиловые грибы под дубом.

— Здесь, — говорю я, — вот здесь я нашла зуб.

Полицейские пригласили с собой эксперта-криминалиста. Не знаю, что он там делает — наверное, анализ почвы или костей, или того и другого, — но он срывает одну шляпку гриба.

— Laccaria amethystina, — произносит он. — Лаковица аметистовая. Произрастает на влажных почвах с высоким содержанием азота.

«Черт возьми, Верджил!» — думаю я. Верджил оказался прав.

— Они растут только в этом месте, — сообщаю я эксперту, — больше нигде.

— Это может указывать на неглубокое захоронение.

— Здесь похоронен слоненок, — продолжаю я.

— Да вы кладезь полезной информации, как я посмотрю.

Эксперт-криминалист указывает полицейским место, и те, кто привез меня сюда, начинают осторожно копать.

Они начинают по ту сторону дерева, где мы вчера сидели с Дженной и Верджилом. Кучи земли просеивают через сито, чтобы не пропустить ни одного фрагмент тела, который повезет найти. Я сижу в тени дерева, смотрю, как растет земляная куча. Полицейские закатывают рукава; один спрыгивает в яму, что выбрасывать оттуда землю.

Рядом со мной сидит детектив Миллз.

— Пожалуйста, — просит он, — расскажите еще раз, что вы здесь делали, когда нашли зуб.

— На пикнике была.

— Одна?

«Нет».

— Да.

— А слоненок? Вы знали о нем потому, что…

— Я старый друг семьи, — выкручиваюсь я. — Именно поэтому знаю, что дочку Меткафов так и не нашли. Думаю, малышка заслуживает быть похороненной, как вы полагаете?

— Детектив!

Один из полицейских машет, чтобы Миллз подошел к яме. В темной почве что-то белеет.

— Слишком тяжелое, не передвинуть, — жалуется он.

— Обкопай вокруг.

Я стою на краю ямы, глядя, как полицейские сметают руками землю с костей, — так волна набегает и разрушает построенный детьми песочный замок. Наконец начинают вырисовываться очертания. Глазницы; пустоты, где должны расти бивни; ноздреватый череп, сколотый сверху… Симметрия, как чернильное пятно Роршаха[36].

«Ну, видите?»

— Я же говорила! — не сдерживаюсь я.