Гестер принялась расхаживать перед пандусом трейлера, трубя приветствие. Так продолжалось секунд десять. Поскольку ответа не последовало, ее гул превратился в короткий рык.

Из трейлера раздался ответный трубный гул.

Я почувствовала, как рука Томаса коснулась моей руки.

Мора осторожно ступила на рампу, замаячил ее силуэт. Гестер перестала раскачиваться. Издаваемый ею гул перешел в рык, потом в рев, потом снова в гул — ту же какофонию радости я слышала, когда слоны воссоединялись со своим стадом.

Гестер подняла голову и энергично захлопала ушами. Мора помочилась, из височных желез начал выделяться секрет. Она маленькими шажочками двинулась к Гестер, но по рампе спускаться не спешила. Обе слонихи продолжали реветь. Гестер поставила две ноги на рампу и поворачивала голову до тех пор, пока ее порванное ухо не оказалось в непосредственной близости от Моры. Потом Гестер подняла переднюю ногу и показала ее Море. Казалось, она рассказывает историю своей жизни. «Смотри, как мне досталось! Смотри, после чего удалось выжить!»

Глядя на это, я расплакалась и почувствовала, как Томас обнял меня. Гестер наконец-то переплела свой хобот с хоботом Моры. Отпустила его, попятилась с рампы, Мора настороженно последовала за подругой.

— Представь, каково выступать в бродячем цирке, — срывающимся голосом произнес Томас. — Это последний раз, когда ей приходится сходить с трейлера.

Слоны парой направились к зарослям. Они держались так близко, что казались одним гигантским мистическим созданием. Ночь сомкнулась вокруг них, и я уже не могла различить слоних среди деревьев, за которыми они скрылись.

— Что ж, Мора, — пробормотала Невви, — добро пожаловать в новый постоянный дом!

Я могла привести множество аргументов, благодаря которым в тот момент приняла решение, что слонам этого заповедника я нужна гораздо больше, чем слонам в дикой природе. Я начала задумываться над тем, что моя работа, вокруг которой я сосредоточила свой научный интерес, не имеет географических границ. А мужчину, который держал меня за руку, так же, как и меня, до слез тронул приезд спасенного слона.

Но главная причина крылась не в этом.

Когда я впервые отправилась в Ботсвану, то стремилась к признанию, горела желанием внести весомый клад в науку. А сейчас, когда личные обстоятельства изменились, изменились и причины моего дальнейшего пребывания в заказнике. В последнее время я не погружалась в работу с головой, лишь стремилась отвлечься от пугающих мыслей. Я больше не стремилась навстречу будущему. Я хотела убежать от того, что меня окружало.

Постоянный дом. Я хотела иметь свой дом. Хотела, чтобы у моего ребенка был дом.

Уже настолько стемнело, что пришлось полагаться не на глаза, а на другие органы чувств. Я нащупала руками его лицо, вдохнула его запах, уткнулась лбом в его лоб.

— Томас, — прошептала я, — я должна тебе кое-что рассказать.

Верджил

Подсказку мне дал тот дурацкий камешек.

Как только Томас Меткаф его увидел — тут же взбесился. Ладно, предположим, он не вполне адекватен, но в ту секунду, когда он увидел эту цепочку, его глаза прояснились, а взгляд стал совсем не таким, каким был, когда мы вошли в палату.

В ярости человек часто проявляется по-настоящему.

Сейчас, сидя у себя в конторе, я глотаю очередную таблетку, понижающую кислотность, — кажется, это уже десятая, но, если честно, я не считал — потому что мне так и не удается избавиться от ощущения, что внутри все печет. Я списал это на счет изжоги от того дерьма, что мы съели на обед у тележки с хот-догами. Но все равно мелькала мыслишка, что дело совсем не в желудке. Может быть, это чистейшей воды интуиция? Нервное предчувствие. Которого не было уже давным-давно.

В моей конторе полно улик. Перед каждой коробкой из полицейского участка лежат бумажные пакеты, под которыми полукругом разложено их содержимое: схема преступления, семейное дерево преступника. Я ступаю осторожно, чтобы не наступить на хрупкий листок с запекшимся пятном крови или на маленький бумажный пакетик с волоском.

В эту секунду я радуюсь собственной неряшливости. В нашей камере хранения улик всегда было полно материала, который можно или нужно отдать владельцам, но который так никто и не отдал — то ли потому, что следователь не приказывал уничтожить или вернуть улики, то ли потому, что тот, кто отвечает за сохранность улик, не принимал участия в расследовании и понятия не имел, что оно закончено. После того как смерть Невви Рул была признана несчастным случаем, мой напарник вышел на пенсию, а сам я забыл или подсознательно решил не говорить Ральфу, чтобы он уничтожил улики. Возможно, где-то в глубине души я боялся, что Гидеон может подать против заповедника гражданский иск. Либо же, сам себе в этом не признаваясь, я пытался понять, какую роль в ту ночь сыграл Гидеон. Какова бы ни была причина, я чувствовал, что мне еще раз придется прошерстить эти ящики.

Если говорить откровенно, формально меня отстранили от этого дела. Но все-таки Дженна Меткаф — тринадцатилетний подросток, у которого семь пятниц на неделе. Она бросалась в меня словами, словно комьями грязи, а теперь, когда они высохли, я могу отряхнуться и не принимать их во внимание.

Правда и то, что я не могу сказать с уверенностью, будто в смерти Невви Рул виноват Томас или его жена Элис. По-моему, Гидеона тоже не следует исключать. Если он спал с Элис, вряд ли его теща была этому рада. Я просто не верю, что Невви затоптал слон, даже несмотря на то, что десять лет назад закрыл дело с такой формулировкой. Но если я хочу найти убийцу, сперва нужно доказать, что это было именно убийство.

Благодаря Таллуле и ее лаборатории я знаю, что на теле жертвы был обнаружен волос Элис Меткаф. Она обнаружила тело Невви Рул после того, как на несчастную напал слон, и оставила этот волос, прежде чем сбежать? Или сама совершила убийство? И можно ли рассматривать волос как не относящуюся к делу улику (как хочет верить Дженна) — просто утром две женщины находились в непосредственной близости друг от друга и никто не знал, что к концу дня одна из них окажется мертвой?

Разумеется, ключ к разгадке — это Элис. Если я найду ее, то получу ответы. Мне известно лишь то, что она сбежала. Те, кто сбегает, либо куда-то направляются, либо чего-то хотят избежать. В данном случае причина мне неизвестна. Но в любом случае — почему она не взяла с собой дочь?

Не хочу говорить, что, возможно, Серенити права и было бы значительно легче, если бы рядом оказалась Невви Рул и поведала, что же случилось той ночью.

— Мертвые не умеют говорить, — произношу я вслух.

— Прошу прощения…

Абигейл, моя квартирная хозяйка, чертовски меня напугала. Неожиданно она оказывается на пороге моей конторы, неодобрительно глядя на разбросанные по кабинету личные вещи.

— Черт возьми, Абби, не надо так подкрадываться!

— Обязательно ругаться?

— Черт возьми! — повторяю я. — Не знал, что вы против. Универсальное слово, им можно выразить как удивление, так и восхищение. — Я широко улыбаюсь.

Она презрительно фыркает, глядя на бардак на полу.

— Должна тебе напомнить, что жилец сам отвечает за уборку мусора.

— Это не мусор. Это моя работа.

Абигейл прищуривается.

— Больше похоже, что здесь варят самогон.

— Во-первых, это…

Она хватается за голову.

— Так я и знала!

— Нет-нет! — успокаиваю я ее. — Просто поверьте мне, договорились? Это никакая не лаборатория. Это улики по делу.

Абигейл упирает руки в бока.

— Ты уже прибегал к этой отговорке.

Я недоуменно смотрю на нее, а потом вспоминаю: недавно, когда я напился, целую неделю не выходил из конторы и валялся в собственном дерьме, Абигейл пришла на разведку. Когда она вошла, я в отключке лежал на столе, а комната выглядела как после взрыва. Я сказал хозяйке, что всю ночь работал и, наверное, уснул. И что мусор на полу — улики, собранные экспертами по уголовным преступлениям.