А сейчас он сидел на возу, у него очень жгло в ладошках; он сердился на Рыжика, на себя и даже на Няньку: ведь могла отогнать Рыжика от бочки! А Нянька не знала, заскочила на воз и лежала рядом, высунув язык. Когда Нянька вдруг лизнула его ладошку, Андрейка нахмурился, тяжело вздохнул, глаза его стали узкие, как семечки, и он зло прикрикнул:

— Нянька дура! Не трогай!

— Чего это ты? — Дед Егор обернулся к нему.

— Нянька ладошки лижет. Беда хитрая! — неизвестно почему добавил Андрейка. Хотя сам-то он был уверен, что Нянька в эту минуту чувствовала свою вину.

Они выехали на большую поляну.

Андрейка увидел здесь старую избушку, которая глубоко вросла в землю. Через поляну бежали столбы с натянутыми проводами.

— Это электричество? — полюбопытствовал Андрейка.

— Телеграфные столбы. Недавно линию провели. Телеграммы по ним передают, — ответил дед Егор.

Так вот, оказывается, как передают телеграммы! А то раньше, когда отец получил из Москвы телеграмму, где было сказано, что его наградили Золотой медалью, Андрейка всё думал и никак не мог себе представить, как это прилетела телеграмма со Всесоюзной выставки в колхоз. Письма — те везут на поездах (которые Андрейка видел только в кино) и на самолётах (Андрейка видел их каждый день над степью), а вот как идут телеграммы? Теперь-то ясно стало, что телеграмму кладут на проволоку и она летит по ней, пока не долетит до места. Неясно было только одно: как телеграмма перескакивает через верхушки острых столбов? Но Андрейка не спросил деда Егора. Спросит как-нибудь в другой раз.

— Вот это и есть Ямар — Кислый ключ, — сказал дед Егор. — Тут-то мы и лечили свои раны. И зимовье это партизаны ещё строили… Пойдём к ключу.

Кислый ключ находился в тальниковых зарослях.

В небольшой круглой ямке, как в котле на огне, кипела и пузырилась вода. Нянька первая подбежала к ней, начала было лакать раз-другой — и не стала пить.

Дед Егор опустился на колени, зачерпывал воду в пригоршни и пил с наслаждением.

— Давай, давай! Опускай прямо туда руки! — приказал он Андрейке.

Вода была холодная, как зимой в проруби. В ладошках немного защипало, но от холодной воды Андрейке стало легче. Он зачерпнул воды и приложился губами: вода была не только кислая, но ещё и солёная и пощипывала во рту. Такой воды Андрейка никогда не пил, она показалась невкусной.

— Красота! — отдуваясь, говорил дед Егор и продолжал пить воду. — Ох, проклятая, и холодная же, руки ломит! Мы её, бывало, нагреем — да в бочку. Залезешь в бочку, накроешься кожухом, посидишь там в пару — так тебя прогреет, что все болезни как рукой снимет! И пить её хорошо. Человек от этой воды сильным становится, здоровым. Прямо богатырская вода! Ты пошто не пьёшь-то?

— Не, я так, — смущённо сказал Андрейка и торопливо пригоршнями стал пить богатырскую воду.

Мало ли что она солёная и невкусная. Если от неё человек становится сильным, здоровым, то отчего и не попить её.

У Андрейки уже ныли зубы, очень ломило руки — они замёрзли, как зимой, но Андрейка вдруг почувствовал, что внутри у него растёт и растёт богатырская сила. Ладони перестали гореть, в животе было прохладно.

И тут Андрейка заметил, что Нянька не пьёт воду. Это его возмутило.

— Нянька, иди сюда!

Нянька послушно подошла. Он пригнул её голову к ключу и приказал:

— Пей, пей, беда хорошая вода!

Нянька поупрямилась немного и стала пить. Как бы там ни было, она давно не пила, разомлела на жаре, а вода была холодная.

— Вот теперь и закусить не грех, — произнёс дед Егор.

Андрейка понял, что сейчас не хватит целого барана. Он ел с жадностью баранину, которая после холодной воды показалась тёплой. Нож то и дело мелькал около самых губ Андрейки.

— Не обрежь нос, — ухмыльнулся дед Егор, который ел неторопливо, закусывая хлебом и запивая водой.

И, как всегда, Андрейка вспомнил о Няньке, когда уже был почти сыт. Он бросил ей кость, кусок хлеба и сам стал есть не торопясь, как и дед Егор.

Он решил, что следует, пожалуй, ещё подбавить себе силы, и зачерпнул кружкой кислой воды. На этот раз он пил её с большим удовольствием.

Дед Егор заметил это и сказал:

— Ты бы здесь пожил с месяц — так к этой воде привыкнешь, что и не станешь простую-то воду пить…

Ну как, подзаправился? — спросил он, заталкивая в мешок нож, кружки и кусок оставшегося хлеба.

— Ага, — подтвердил Андрейка и снова сунул руки в ключ, потому что они начинали гореть.

— Тогда тронемся.

Дед Егор набрал в котелок воды и пожалел, что не захватил с собой железную бочку: вот бы побаловать трактористов!

Тронулись в обратный путь.

Андрейка по-прежнему устроился на ветках. Нянька рядом с ним. Ехали лесом, телегу трясло на неровной дороге. Пахло свежими берёзовыми листьями, мхом и лесной сыростью.

В лесу было не так уж плохо, но Андрейка с нетерпением ждал, когда же начнётся степь. Нянька соскочила с воза и побежала впереди Быстрого.

Степь появилась как-то внезапно. Вдруг телега выехала на ровное место, будто Андрейка на всём скаку верхом на Рыжике вылетел на самую высокую сопку. И глазам открылись такой простор, такая красота, такая вольная воля!

Было то время, когда кончается световой день, и там, где пряталось солнце, небо горело багровым цветом. Степь тоже была цветастая, яркая. Просто трудно было понять, где кончается степь, а где начинается небо. Пахло солнцем, степью, ветерком — всем, всем таким родным, привычным!

Если бы Андрейка не сидел на возу с ветками, то разом забыл бы, что на свете существуют лес и лесные запахи.

Никогда ещё вечером Андрейке не было так весело, так радостно, как сегодня. На минуту ему даже показалось, что это утро. Никогда он ещё не был таким сильным, таким смелым.

Это, понятно, от кислой богатырской воды. Надо обязательно довезти её до бригады и хоть бы немного дать отцу и матери.

И вдруг Андрейка запел. Это был всё тот же мотив, но слова совсем новые, необыкновенные.

О лесе, о кислой воде, о своей богатырской силе пел Андрейка. Он очень хвалил деда Егора, который воевал с буржуями, и обещал, что будет защищать свой колхоз.

Очень жаль, что дед Егор не понимал по-бурятски, а то бы он узнал из песни не только всё это, но и то, что воду из бочки выпустил совсем не он, дед Егор, а Рыжик.

Радуга

Дед Егор сделал из веток навесы, и бочки с горючим были теперь в тени. Обедали за новым столом. На берёзовые стойки, вкопанные в землю, била прибита столешница свежеструганных досок, вокруг стояло десять стульев-чурбачков. Только один «стул» был вкопан в землю. На нём всегда сидел Андрейка.

В один из душных дней Андрейка остался на стане помогать деду Егору чистить картошку: на ужин предполагалось жаркое из баранины. Дома Андрейка не любил чистить картошку, ну, а здесь — другое дело… Он сидел в шалаше из густого кустарника, покрытого сверху брезентом. Дед Егор тоже чистил картошку и рассказывал. Андрейка и Нянька слушали. Нянька помалкивала, высунув язык; Андрейка нет-нет да перебивал деда Егора вопросами.

— …Был я в ту пору таким же парнишкой, как ты. Страсть до чего мне хотелось грамоту узнать, в школу пойти, — не торопясь, как всегда, говорил дед Егор и в это время чистил картошку.

А Андрейка забывал о том, что держит в руках нож и картошку: он не мог сразу делать два дела — слушать и работать.

— Школы у нас в ту пору на селе не было. Надо было ехать в Захаровну. А жить там негде.

— Как— негде? — удивился Андрейка. — В интернат надо идти.

— Не было тогда интернатов. Это не то, что сейчас, а то дело было при царе-косаре.

— А кто царь-косарь?

— Боже мой, слова тебе сказать нельзя! Откуда я знаю, кто был царь-косарь?

— А пошто говоришь? — настаивал Андрейка.

— Ты не учи меня, как говорить! — обиделся дед Егор.

Он любил обижаться, но тут же забывал об этом.