— Я не любитель парадоксов — закончил лектор, — но я мог бы сказать: если Араго когда-то считал вероятность гибельного столкновения Земли с какой-нибудь кометой равной отношению 1:280 миллионов, — то на этот раз вероятность счастливого исхода, возможность спасения для населения Земли может быть выражена тем же отношением 1:280 миллионов…
В зале мало-помалу воцарилась мертвая тишина. Толпа сидела, словно обвеянная предчувствием грядущего. Все поняли, что в словах оратора — правда, полная, страшная правда; все почувствовали, что судьба Земли решена. Находились еще, правда, некоторые, цеплявшиеся за соломинку того спасительного «непредвиденного», о котором говорил лектор и которое могло еще предотвратить грозный рок, но привычная беспечность, с которой до сих пор принималась сенсационная весть, приносимая с утра газетами одновременно с кофе, — отлетела безвозвратно.
Толпа обступила лектора, когда он кончил. Все надеялись почерпнуть от него в частной беседе какие-нибудь «неофициальные» сведения, утешительные лично для себя. Но напрасно: старик директор коротко отделывался от всех осаждающих:
— Я все сказал, что мог и имел сказать, а праздные разговоры об опасности не могут устранить ее.
А когда один из стоявших поближе к нему решился спросить, что же можно сделать, чтобы по-крайней мере смягчить грозящий ужас, — глаза старика блеснули из-под нависших белых бровей и он произнес одно только слово:
— Надеяться!..
Когда в зале немного утихло, на кафедре вместо старика ученого стоял доктор Штейнвег.
— Что еще этому нужно? Кто это? — пронеслось в толпе.
Когда кто-то объяснил, что это главный ассистент при обсерватории, одна дама «средних» лет шепнула своей соседке:
— Ах, это доктор Штейнвег, этот угрюмый старый холостяк! Ну, этот пойдет сейчас предъявлять свои «моральные требования»!..
— Высокоуважаемый предшественник и начальник мой разрешил мне сказать вам, господа, еще несколько слов, и я позволяю себе просить вас уделить мне несколько минут внимания. Тяжелым кошмаром ляжет вам на душу то, что вам пришлось услышать сегодня. Насколько это в силах человеческого знания и человеческой способности предвидения, мы должны признать, что стоим накануне «светопредставления», о котором упоминают пророчества всех культурных народов. Близится день «страшного суда», хотя и в ином виде, чем этого ждут верующие души. Близится конец, назначенный судьбой каждому из нас, — но он наступает одновременно и для многих и многих миллионов других людей. Тщетно стали бы мы искать в этих тенетах, сплетенных роком, дыры, чрез которую мы могли бы ускользнуть; тщетно стали бы мы призывать и молить о спасении современных богов наших — чудодейственные силы техники… ни один из них не поможет! Нет такого быстроходного судна, нет поезда-молнии, который мог бы нас умчать от гибели. Нет и воздушного корабля, который мог бы достигнуть обетованной земли, мимо которой невредимо пронеслось бы космическое бедствие. Вы сокрушаетесь о гибели нашей планеты, о гибели человечества… А я говорю вам: это — не самое худшее, что может нас постигнуть! С нами давно уже случилось худшее…
В толпе некоторые удивленно переглядывались: о чем это он?.. Но оратор продолжал:
— Давно уже души наши погибли в прославленной культуре наших дней! Гораздо хуже этой физической гибели нашего поколения те, что происходит в нас за последние десятилетия все сильнее и неудержимее: гибель всего того, что только и может сделать истинно ценной нашу бедную жизнь, — всего лучшего, за что боролись и страдали благороднейшие умы человечества, что провозглашали и воспевали наши поэты…
— Что за неуместный в наше время идеализм! — воскликнул кто-то в толпе так громко, что оратор услышал.
— В наше время? — повторил он. — Оглянитесь же на наше время! Кто из нас еще вправе сказать о себе, что он сохранил верность своим идеалам? Оглянемся, — что сделала из нас эта безумная погоня за внешним успехом, эта вакханалия карьеризма! Прославленная культура нашей эпохи сделала нас быстроногими, окрылила наше слово, изощрила наше зрение и слух, дала нам в руки силу овладеть миллионами лошадиных сил с помощью электрической узды, — но она сделала плоским наш ум и опустошила наше сердце. Оглянемся на наше общество с его ужасающей бездной противоречий между «верхами» и «низами»! Друзья мои! Угасающий дух наш мы должны спасти! Если нам суждено погибнуть, погибнем же людьми, достойными этого имени! О нас никто не напишет историю, никто не будет ни судить, ни карать нас, — каждый из нас один будет своим судьей. Земля может рухнуть, но не должно рухнуть наше человеческое достоинство! Превыше пространства и времени, превыше всех преходящих дел и интересов да будет в нас сознание нашей личности, наше божественное, вечное «Я»…
— Довольно! Фразы пустые! Вздор! Довольно! — раздались возбужденные голоса в толпе.
— Не мешайте! Дайте кончить! Тише! — кричали другие.
Толпа начинала разделяться на партии. Послышался свист и шипение…
Вдруг на хорах зала что-то мелькнуло и оттуда полетели в толпу сотни печатных листков.
— Прибавления! — Кричало несколько голосов. — Восстание в Нью-Йорке! Революция в Чикаго!
— Прочесть вслух! Вслух прочесть! — кричали некоторые.
Молодой человек, по виду рабочий, взобрался на стол и начал читать:
«Телеграмма из Нью-Йорка:
Сегодня открылся секретный доклад здешней государственной обсерватории! Крушение Земли 3-го сего августа! Неизбежна страшная катастрофа! Вероятная гибель всего существующего! Восстания среди населения! Осада Тамани-Голль! Разгром банков и магазинов! В Чикаго также революция! Всю ночь кровавый бой на улицах! Правительство бессильно! Война всех против всех!»
Словно горящие головни, перебрасываемые ветром со здания на здание, полетел над всеми головами крик:
«Война всех против всех!»
Поднялся невообразимый шум. Все теснились к оратору, обступая его; сжимались кулаки; крики гремели, перекатываясь, в обширном зале. Лучшие элементы бросились вон из зала.
Д-р Штейнвег стоял, не шевелясь и спокойно и твердо обводил глазами бушующую толпу.
Чья-то рука схватила его за плечо.
— Уйдем отсюда, дорогой друг! — обратился к нему старик директор. — Вы видите, что тут начинается! Тут единичное влияние бессильно! Глупая и безобразная случайность, — эти тревожные слухи из Америки непоправимо испортили все… Но быть может, вам все же удалось пробудить в душе некоторых чутко дремавшую совесть. Во всяком случае, теперь нам с вами тут делать нечего!
В общем настроении наступил резкий поворот. Тревожные вести становились все многочисленнее и чаще. Ожидание было еще жутче от того, что приближающегося врага еще не было видно из-за солнечных лучей, скрывавших его.
Современной цивилизации и культуре предстояло показать, сумела ли она переродить первобытные инстинкты человека, — и она показала свое позорное бессилие. Труд всюду замер, несмотря на все меры правительства, не останавливавшегося и перед насилием. Всюду царил мятеж. Люди метались в отчаянных поисках опасения, и одни создавали самые фантастические планы спасения, то ребячески неосуществимые, то заведомо шарлатанские, а другие слепо попадались на любую удочку. Воскресли самые дикие суеверия мрачнейших средневековых эпох, хотя и в современной форме, и религиозный экстаз овладел умами с эпидемической силой. «Армия спасения» развила необычайную деятельность. Страховые общества сулили за огромную плату полную безопасность в построенных ими воздушных аппаратах, наполненных чистым гелием и снабженных гондолами, непроницаемыми для воды и недоступными сотрясению…
13-го июля перед самым заходом солнца в Европе в первый раз показалась темная точка впереди слегка заволокнутого облаком солнца. Явление это могло бы быть принято за небольшое частичное затмение, но календари не говорили о предстоящем в этот день затмении.