Он слишком рано понял все свои преимущества. Он мог быть хозяином положения без всякого труда. Эти болваны велись на его неземную прелесть, достаточно было повести бровью, и это страшно раздражало Тони. Он считал, что способен на большее, чем очаровывать стареющих красоток в клубах и получать за это деньги. Хотя деньги были ему нужны, потому что он четко знал: деньги – это свобода. Он не знал, что будет делать с этой свободой, когда, наконец, получит ее в полном объеме, но понимал: она была единственным, что ему действительно хотелось.

Элдинга он встретил совершенно случайно. Тот приходил в клуб, иногда с женщинами, всегда разными, иногда с мужчинами, похожими друг на друга, в темных костюмах и галстуках. Он был весел и беззаботен и напоминал преуспевающего бизнесмена. Одним вечером Тони переодевался за сценой, хотел еще посидеть и выпить, он устал и не хотел возвращаться домой, где мать опять бы завела разговор о том, что он не учится, а занимается ерундой. Тони собирался уйти от нее, но он ее по-своему любил, спокойно и неласково, но любил. Это раздражало его, он хотел как можно быстрее отделаться от этого чувства. Он как раз собирался надеть майку, когда услышал голоса за стеной. Между этой комнатой и другой была щель, Тони об этом знал. Там была женская гримерная, обычно артисты в клубе не подглядывали друг за другом, не до этого было. Да и относились они к представителям другого пола скорее как к коллегам, но был один парень, Чет Нильсен, про которого Тони думал, что такого сексуально озабоченного он в жизни не видал. На него посматривали с презрением. А Миэль, хорошенькая блондинка-стриптизерша, с которой Тони приятельствовал, как-то сказала ему, надув губки: “Пусть глядит, мне плевать, его проблемы, не наши”. Что его толкнуло, он не знал, но сейчас Тони прильнул к этой щели, сжав в руках позабытую майку. Там были двое, Элдинг и Нола, красивая черная танцовщица, которой Тони искренне восхищался. Элдинг сидел в кресле и, усмехаясь, глядел на нее. Нола определенно нервничала, ее худые, унизанные кольцами руки подрагивали, на голове ходуном ходил плюмаж из ярких перьев – она еще не переоделась после номера.

– Я все достала, – быстро и нервно сказала она. – Где мои деньги?

– Не волнуйся, дорогая, – нежно протянул Элдинг. – Неужели ты думаешь, что я тебя обману.?

– Я не знаю, – ответила танцовщица. – Может быть. Покажи деньги.

Элдинг, не торопясь, достал из кармана пачку купюр и положил на столик так, чтобы Нола не смогла достать до них иначе, чем перегнувшись через него. Потом протянул руку открытой ладонью вверх. Нола подошла к своему шкафчику и через полминуты вложила в руку Элдинга магнитофонную кассету. Он улыбнулся.

– Ну, – потребовала она. – Могу я взять деньги?

– Не торопись.

Из другого кармана он вынул маленький уокмен и несколько минут внимательно слушал кассету. Потом удовлетворенно щелкнул кнопкой, откинулся в кресле и сказал,:

– Бери.

Нола сделала два шага по направлению к столу, и тут в руке Элдинга что-то негромко хлопнуло, пробка из бутылки шампанского и то громче вылетает, мельком подумал Тони, и Нола осела на пол. Элдинг встал, нагнулся над ней, приложил тыльную сторону руки к ее шее, опять кивнул, так же довольно, как и давеча, взял со стола деньги, сунул в карман и вышел.

Тони стоял у своей щели, как замороженный, не в силах пошевелиться. Он глядел на красивое лицо убитой девушки, на темную дырку во лбу, и совершенно не знал, как ему следует поступить. Он был далеко не глуп и понял, что от человека, который убивает так, как будто это обыденное дело, вроде чашки кофе по утрам, его не защитит никакая полиция. Поэтому туда он звонить не стал. Он сделал по-другому.

Как он рисковал, Тони понял только в последствии. Хотя и боялся, когда подошел к Элдингу в клубе и попросил у него две минуты. Он специально сделал это в общем зале, не будет же он стрелять прямо здесь. Элдинг посмотрел на него внимательно, на губах его играла улыбка, а глаза были любопытными и жадными, и тогда Тони подумал, что этот человек получает удовольствие от всего, что делает и интересуется всем, что видит.

– Я слушаю. – ответил он просто, и Тони сказал, что все видел и знает, кто убил Нолу. И что он оставил письмо, которое вскроют в полиции после его смерти. Так что пусть Элдинг его убивает, ему же хуже будет.

– Чего ты хочешь? – спросил сидящий напротив него человек, и его глаза были и такими же любопытными, как и до этого поразительного сообщения.

– Я хочу работать с вами, – ответил Тони, не дрогнув. Элдинг помолчал минуту, а потом расхохотался, весело и беззаботно, словно Тони рассказал ему забавный анекдот.

Так Тони попал к Элдингу. Впоследствии Шеф сказал ему, что никакое письмо его бы не спасло. Элдинг работал на правительство, и официально его просто не существовало, так что захоти даже полиция арестовать его, ничего бы не вышло. Некого было бы арестовывать. Но мальчишка ему понравился. В нем был напор, была смелость, он был лишен предрассудков, а его дивная красота служила отличной маскировкой. Вдобавок, как с удовольствием убедился Элдинг, парнишка был легко обучаем.

И его учили. Тони до сих пор с каким-то странным удовлетворением вспоминал изнурительные тренировки, стрельбу, бег, полосу препятствий, единоборство, которое преподавал у них худенький азиат с ужасным шрамом через все лицо, которого все почему-то называли папаша Тан. Он всегда выделял Тони из всех, и как-то раз тот спросил его, почему. “Ты спокойный, – ответил папаша Тан. – Ты не торопишься, поэтому успеваешь. Они все молодые. Мясо. Хотят все сразу. Поэтому ничего не видят. А ты нет. Ты видишь, ты другой”. Это льстило Тони, хотя он не совсем понимал, за что его хвалят. Но он ходил к Тану и после занятий, тот учил его хитрым приемам китайской медицины: какие травы пить, чтобы не спать, какие усыпят навсегда, в какую точку вколоть тонкую трепещущую иголку, чтобы рана зажила вдвое быстрее, в какую точку ударить, чтобы человек и не заметил, как умер. Именно папаше Тану Тони был обязан тем, что на нем все заживало, как на собаке, именно его настойчивым уроком: как дышать, что пить, что есть, – он был обязан своей невероятной выносливостью. Изредка Тони думал, что это единственный человек, к которому он привязан, просто потому, что они были чем-то похожи. Элдинг иногда приходил к Тану и смотрел из-за невысокой ширмы, как они сидят на циновке друг напротив друга, отключившись от реальности: старый китаец со страшным изуродованным лицом и вечной нестираемой улыбкой на узких морщинистых губах и дивной красоты юноша с лицом печальным и строгим, будто вылепленным из воска. Ему всегда нравился Тони. А вот сам Тони его не любил.

Не то чтобы Тони Брайт ненавидел Элдинга. Нет, он так же мало способен был к ненависти, как и к любви. Но чем-то он был ему неприятен и проработав на него десять лет, Тони понял, чем. Он убивал достаточно и всегда делал свою работу чисто, но она никогда не доставляла ему удовольствия. Честно говоря, он предпочитал что-нибудь украсть. А вот Элдингу нравилось убивать. Иначе с чего бы сам Шеф периодически пускал пулю в лоб какому-нибудь уже ненужному агенту. И Тони не нравилось выражение его глаз при этом. Удовлетворенное и веселое. Оно говорило: “Я все еще хозяин положения. Вот так-то".