Грандиозный финал всего это увлечения — эксперимент по перекраске его кожи и меха изнутри. Почему он согласился выпить эту микстуру? Ох... Как бы то ни было, к концу зимы он стал похож на нелепый гобелен. Или плед. Или еще хуже — на шута,  бубенчиков на макушке не хватает!

Еще одна куча снега отправилась в полет, а бобер пыхтя и шипя от ярости,  остановился на тропе. Он не соглашался, стать таким навсегда!! А эта придурошная... и все вокруг пялятся и насмехаются!!

Мишель зашипел, упершись кулаком в ближайшее дерево... Смотрящее на него... усмехающееся перекошенным дуплом!

Ярость, кипящая в душе, как в котле с притертой крышкой, нашла выход и, швырнув в сторону перевязь с мечом и сумку, юноша принялся колотить лапами по коре. Сначала медленно, но с каждой минутой все быстрее и сильнее. Яростный вопль выплеснулся из горла, становясь все громче, превращаясь в остервенелый вой-рев. Наконец в голове что-то окончательно перехлестнуло, глаза затянуло кровавым флером и он, уже ничего не соображая, вцепился в твердую, промороженную древесину резцами.

Время и усталость отступили куда-то, исчезли, осталась только чистая, звенящая, пылающая огнем ярость и хрустящее, крушащееся под резцами дерево. Всю суть Мишеля переполнило животное желание грызть, грызть, подрезать, ощущать языком крошки, мелкие обломки, стружку, сплевывать и вновь грызть! Он обхватил ствол лапами, уже действительно лапами — сам того не осознавая юноша принял полную животную форму. Его хвост метался по сторонам, расшвыривая белую крупку, дерево, скрипело и трещало, снег вокруг усеяли куски коры и стружка.

А Мишель видел только врага — ствол дерева и чувствовал лишь сладкий вкус, вкус убиваемого врага на языке.

Наконец ярость его немного поутихла и Мишель отвернулся от «врага». Он прямо чувствовал, как гнев покидает его, вытекая, оставляя горечь на языке, побаливающие челюсти, бьющееся где-то в горле сердце и слабость в лапах.

Преодолевая усталость, юноша принял получеловеческую форму, поправил одежду и... понял, что не может больше злиться на Паскаль. В конце концов,  она такая, какая есть... рассеянная, взбалмошная, гениальная... Разноцветная. Цвета — ее жизнь, суть, страсть... ему ли пытаться переделать такую женщину? Он настойчиво пытался разделить ее увлечения, но похоже... может быть, они просто не для него?

Мишель вздохнул, потоптался на месте... и решил возвращаться к Линдси и артели. Они, наверное, уже беспокоятся, куда он делся...

Он как раз наклонился над сумкой и валяющимся в снегу мечем, когда треск и хруст за спиной, заставил повернуть голову. Дерево! Мишель вспомнил, про погрызенное дерево и ветер... дул прямо на него!!!

В первый момент, он успел порадовался снегу, смягчившему удар толстенного комля — снег уберег юношу от мгновенной смерти. Однако мгновение прошло, и пришла боль — ствол ударил его по груди и животу, ломая ребра и выдавливая из легких непроизвольный крик-стон. Но воздуха в легких больше не было, и вдохнуть Мишель не мог — жуткая тяжесть сдавила грудь. Он охнул, упираясь лапами в шершавый ствол, пытаясь спихнуть его.

Но ствол не поддавался! В голове как будто заколотили молоты, глаза вылезли из орбит. Бобер задергался изо всех сил, в панике оглядываясь по сторонам — небо кружилось над головой и снег, везде снег! Хрипя и давясь пеной, он толкал, упираясь в отваливающиеся лохмы коры, пока мышцы не свело судорогой, но приподнявшийся комель чуть поддался, сдвинулся к ногам, которые все это время без толку сучили в разбитом в кашу снегу. Мишель, протолкнув в легкие чуток воздуха, взглянул на ствол, пытаясь высмотреть хоть какой-то упор для срывающихся лап, сучек, ветку, нарост — что угодно, лишь бы можно было вцепиться.

В его голове билась единственная мысль — если он не сдвинет дерево сейчас, сию же минуту, то задохнется под ним. Через силу вдавив в легкие еще чуть-чуть воздуха и уперешись лапами в какой-то нарост, Мишель напрягся, до предела. Перед глазами уже сгущался туман, дерево превратилось в темно-коричневое пятно, небо осталось где-то в смутном, далеком прошлом, весь его мир свелся к подтаявшему снегу под спиной, лапам упершимся в скользящий нарост и пружинящему, то и дело слегка подававшемуся и тут же падавшему назад стволу. Он упирался обоими лапами, плечи и грудь то и дело пронзала нестерпимая боль, живот казалось выдавило куда-то в бок, но Мишель, хрипя и неразборчиво шипя то ли молитвы, то ли проклятья всем известным богам продолжал давить и давить...

Наконец,  ствол тяжело и неохотно сполз-скатился с его живота и груди, и остановился, прижав к земле ноги, а юноша со стоном и коротким вскриком облегчения уронил лапы на снег.

Отдышавшись чуточку, Мишель попытался сесть — высвободить ноги, но боль в груди и животе усилилась десятикратно, заставив упасть обратно. И какое-то время он просто лежал, едва дыша, смаргивая с глаз тьму и туман. Однако не долго — каждый вдох отдавался болью. Нужно было что-то делать... Или просто терпеть... Мишель не мог выбраться — подергав изо всех сил босыми ногами, он понял, что сучья и ветки осевшего в снегу дерева зажали их так, что не выдернешь. Но, по крайней мере он мог дышать... уже хорошо.

— Эй, кто-нибудь!! — шепотом позвал бобер. Хотел закричать, но едва попытался глубоко вдохнуть, как грудь и живот опять пронзило такой болью, что пришлось отдыхиваться, смаргивая тьму с глаз. Воздуха едва-едва хватало для громкого шепота и не более.  Почему они не ищут его? Его след отлично виден в снегу; они должны бы уже пройти большую часть пути... Мишель не мог поверить, что Линдси мог вот так просто бросить его здесь, в лесу.

Хотя юноша проводил большую часть вечеров и почти все выходные с Паскаль, они с Линдси регулярно заходили в Молчаливый Мул, выпить кружку-другую. Мишелю нравилось считать хорошим другом такого... такую... а! да все равно она в душе мужик! Так что, большого человека... Хотя Линдси больше молчал, разве что кое-какие истории  о Цитадели Метамор и команде лесорубов... А вот Мишель рассказал ему очень много о себе такого, что обычно хранил в тайне. Рассказал о чуме и смерти своей семьи, о путешествии с караваном, об изменении... Ему первому юноша рассказал о своей любви, ему же жаловался и бурчал о вечно лезущем в чужие дела Скрэче...

Но однако же Линдси надел эту юбку, этот эльфийский килт, выбрав такую расцветку, что точка в точку повторяла новый цвет Мишеля. Его мех встал дыбом, в бессильной ярости, а они все только смеялись... Но без них, он умрет здесь, на этом засыпанном снегом горном склоне, замерзнет, или истечет кровью, в полном одиночестве. Эта мысль пронзив его ледяной дрожью, мигом выхолодила весь гнев и заставила посмотреть на себя и вокруг.

Влажный снег под спиной и вокруг уже стал скользким от крови. Сжав зубы бобер  взглянул вниз, на грудь и увидел, что кольчуга и подкольчужная рубаха насквозь пропиталась алой липкой жидкостью. Мишель, осторожно оттянул кольчужные кольца, вдавленные в его шкуру шершавой корой дерева. Потом морщась поднял ее от живота вверх, а чуть позже, повозившись и пару раз передохнув, стянул через голову совсем. Подкольчужник оказался разорван в нескольких местах, но он же, присохнув к длинным, разодранным ранам на животе и груди, сыграл роль бинта, перекрыв путь крови. Мишель не рискнул отдирать его, только, как смог разодрал рукава и ворот, подпихнув туда, где раны продолжали кровоточить.

Подсунув последний клочок, Мишель вновь откинувшись на спину, попытался устроиться поудобнее и попробовал отвлечься, вспоминая что-нибудь приятное. К сожалению на ум лезли только истории, в свое время рассказанные Линдси — о битве Трех Ворот, о других битвах и сражениях. О том, как люди падали на землю с распоротыми животами и их кишки вываливались из зияющих ран, пока они тщетно пытались удержать их руками. Возникший в воображении образ его внутренностей, валяющихся на земле, вызвала острый приступ тошноты, аж до желчно-горького комка во рту, так что он, закашлялся, отплевываясь кровью сквозь зубы.