А потом там, на манеже, весёлые жонглёры станут кидать и ловить сразу двадцать разноцветных шариков, а на голове у них в это время будет свистеть кипящий самовар.

Там будут кувыркаться и смешно падать в опилки смешные клоуны.

Там, на манеже, будет, наверное, и ещё очень много интересного, но я всего этого теперь не увижу, потому что надо помогать Дурову, ведь только я могу заменить больную обезьянку.

Пока я так думал, из меня делали машиниста: чтобы никто не мог догадаться, что вместо обезьянки на паровозе едет нормальный мальчик, мне намазали лицо специальной коричневой краской — гримом, а на руки мне мама надела свои перчатки.

И наконец дядя Толя Дуров показал мне свой паровоз. Он был зелёный, с чёрной трубой, с блестящими медными фонарями и медными краниками.

— Всё очень просто, — сказал Дуров. — Ничего не трогай, он сам поедет, когда нужно.

— А гудок? — спросил я.

— Молодец! — похвалил Дуров. — Гудок — это самое главное! Как дёрнешь за эту верёвку, паровоз загудит. Понял?..

Ну конечно, я всё понял, и мне очень хотелось хорошенько рассмотреть этот паровоз, но кругом было так много и другого интересного, что у меня просто сразу разбежались глаза.

А через минуту я уже совсем не жалел, что не попал на представление. Оказывается, цирковые» артисты, прежде чем выйти на манеж, раз по десять проделывают все свои трюки и фокусы здесь, за кулисами.

Зритель сидит себе спокойненько на своих местах и даже не подозревает, что в это время в цирковых коридорах — за кулисами — идёт напряжённая работа, подготовка к представлению: запрягают цирковых лошадей в яркие, праздничные сбруи, до блеска натирают цирковые велосипеды, фокусники готовят свои удивительные чудеса, а канатоходцы проверяют канаты.

Здесь, за кулисами, я увидел даже больше, чем мог бы увидеть, сидя на своём месте в зрительном зале.

Но тут все забегали, заволновались — начиналось выступление Анатолия Анатольевича Дурова.

— Будь молодцом! — сказал он мне. — Жду тебя на манеже!

Анатолий Анатольевич широко заулыбался, потому что к зрителям он всегда появлялся только с улыбкой, и вышел от нас на освещённый манеж. И тут же мы услышали оттуда радостные аплодисменты— это зрители здоровались со своим любимым артистом.

Ой!.. Мне становилось то холодно, то жарко, ведь через минуту должен буду выехать на паровозе и я…

Мама стояла рядом и то бледнела, то краснела — она волновалась больше всех.

— Наш сын уже, кажется, пахнет обезьянкой, — пошутила мама от волнения.

— Пустяки! — Папа тоже волновался. — Вечером отмоем все запахи. Ототрём!

И тут откуда-то издалека раздался громкий голос:

— Давайте железную дорогу!

Мне стало страшно, но я не заплакал, потому что машинисты не плачут, и мы покатились по какому-то тёмному коридору.

Потом какой-то весёлый человек крикнул:

— Ну, Яшка, не бойся! Гуди побольше, машинист! Счастливого пути!

Я дёрнул за верёвку, паровоз загудел, и из тёмного коридора мы выкатились на освещённый манеж.

Играла прекрасная музыка, зрители весело смеялись и громко хлопали: они ждали, когда появится поезд с дуровскими животными.

Мой паровоз гудел, и я даже не заметил, как перестал бояться.

Так мы проехали целых три круга, а потом Дуров тут же, при зрителях, угощал всех пассажиров: зайцу дал морковку, кошке — молочка, мышкам — сахару, а мне — сладких орешков.

…Как давно был этот прекрасный день!

Сейчас я, наверное, уже тоже похож на слона, которого нельзя пускать в маленький поезд…

С тех пор мне никогда не попадались такие вкусные орешки.

Как я помог авиации

Когда мне было четыре года и пять месяцев, самолёты ещё назывались аэропланами, а лётчики — пилотами.

Многое с тех пор переменилось. Ну, например, сейчас всем в диковинку, если по городу лошадь тащит телегу, а тогда лошадей и телег на улицах было столько, сколько сегодня автомобилей, и никто этому не удивлялся. Зато автомобили тогда встречались редко, а о самолётах, то есть аэропланах, и говорить нечего.

Это было давно…

Однажды летом папа, мама и я отправились за город на аэродром. Сюда для показательных полётов должен был прилететь на новом аэроплане один знаменитый пилот, с которым мой папа был знаком с самого детства.

В тот прекрасный, безоблачный день в наш город прилетели даже не один, а целых два аэроплана: на одном папин друг, на другом незнакомый нам пилот.

Заиграл оркестр.

Зрители знали, что сейчас увидят в небе нечто удивительное, и заранее в благодарность за это подарили обоим лётчикам, то есть пилотам, букеты цветов. Потом подняли пилотов на руки и стали подбрасывать высоко в воздух.

Подбрасывали их довольно осторожно, чтобы отважных гостей не укачало.

Наконец их опустили на землю, и мой папа обнялся и расцеловался со знаменитым пилотом, ведь он был его старым товарищем.

А потом знаменитый пилот надвинул на глаза выпуклые очки и залез в свой аэроплан. Механик раскрутил пропеллер. Поднялся такой сильный ветер, что трава заходила волнами, а те, кто был в шапках, схватились за них руками, чтобы шапки не сдуло.

Аэроплан затрещал и покатился по траве, покачиваясь и переваливаясь, как утка. Потом подпрыгнул слегка и полетел.

Все тут же захлопали в ладоши от радости.

Так начались показательные полёты. Пилоты на своих аэропланах по очереди стали показывать просто настоящие чудеса! Эти чудеса на их языкё назывались фигурами высшего пилотажа.

Первым летал папин друг.

Для начала он показал нам «горку». Для этого пилот разогнал свой аэроплан побыстрее, а потом с разгону взлетел на нём вверх, будто на санках в горку.

Потом мы увидели «пике» — это когда аэроплан смело ныряет с большой высоты носом вниз, падает, падает, падает и выравнивается уже над самой землёй.

У всех зрителей даже дух захватило, а машина так низко и с таким оглушительным треском пронеслась над нашими головами, что многие опять схватились за шапки, а некоторые от испуга даже присели на корточки, но всё же успели заметить, что пилот улыбается из своей кабины и машет кожаной перчаткой.

Я уже подумал, что теперь этот аэроплан сядет на землю отдохнуть, но он вдруг стал подниматься всё выше, и выше, и выше и, наконец, забрался так высоко, что стал похож на небольшую птицу.

— Сейчас, наверное, сделает «мёртвую петлю», — негромко сказал мой папа и угадал.

Аэроплан понёсся к земле носом вниз. Всё ниже, ниже, ниже… Потом, когда все уже опять готовы были испугаться, он перестал падать, выровнялся, начал задирать нос вверх, перекувырнулся в воздухе — сделал знаменитую «мёртвую петлю», снова выровнялся и, наконец, сел на землю, приземлился.

Все, конечно, опять громко захлопали, но тут затрещал другой аэроплан, взлетел, и зрители стали смотреть, что будет показывать второй пилот.

А мы с папой побежали к аэроплану папиного друга.

— Ну, — спросил меня папин друг, — понравилось?

Я кивнул:

— Очень!

— А сколько тебе лет? — спросил пилот.

— Четыре года и пять месяцев, — сказал я и показал ему свой возраст на пальцах.

— Ого! — удивился пилот. — Солидно!

А я уставился на него, как на какого-нибудь богатыря из сказки.

Пилот был одет во всё кожаное: кожаный шлем, кожаная куртка, кожаные перчатки, кожаные ботинки, а над ними до колен, похожие на бутылки, кожаные краги. Даже штаны на нём были кожаные.