Зря я сегодня удрал с практики. Все-таки последний день, больше никого до первого сентября не увижу. Мы должны сегодня сажать деревья. Каждый год седьмые классы сажают деревья, только что-то они плохо растут. Наверное, на школьном дворе условия неблагоприятные.

Когда я переходил с одной территории зоопарка на другую, со мной случилась неприятная вещь. Я ухитрился потерять билет. Он был уже надорванный, но его надо хранить до того, как перейдешь на новую территорию.

Остановился я посередине улицы, шарю в карманах, хотя знаю, что билета не найду. Машины мимо едут, а я стою на мостовой. Думаю, увидит сейчас контролерша, скажет: «Эй, парень. Иди без билета. Подумаешь, чепуха какая!» А я ей тогда полпачки печенья отдам. Я эту пачку на последние деньги купил. Половину гусям в пруду побросал, а половина осталась. Но знаю: ни за что контролерша так не скажет.

— Антонов! — вдруг слышу сквозь шум машин свою фамилию. — Ты почему не пришел деревья сажать?

Поворачиваюсь, а это девочка из нашего класса, Таня Григорьева. Когда-то давно я с ней за одной партой сидел. Она мне задачи по арифметике решала, а я ей журналы мод приносил.

— Ты чего на дороге стоишь? Тебя машина задавит, — смеется она.

И мне тоже смешно стало.

— Я билет потерял, — говорю.

— Какой билет?

— В зоопарк.

Дождь в это время стал накрапывать. Сначала еле-еле, а потом сильный пошел. Люди побежали. Мы стояли около киоска «Союзпечать», и девушка с обложки журнала улыбалась нам сквозь стекло.

Я не знал, о чем с Таней говорить, а говорить хотелось.

— Тебе за практику четверку с минусом поставили, — сообщила она. — А Гусева по химии на осень оставили…

Я бы, наверное, сказал, что Гусева жалко, о нем ничего нового не скажешь. Но контролерша вдруг нагнулась в своей будке. Видно, у нее шнурок развязался. Я схватил Таню за руку, и через пять секунд мы были на новой территории. Остановились под деревом, мокрые и запыхавшиеся.

— Зачем? — спросила Таня. — Могли бы купить билеты…

В это время большой лебедь с красным клювом по воде крыльями забил и, как торпеда, помчался, только пена сзади забурлила.

— Смотри! — кричу я. — Смотри! Сейчас взлетит!

Но лебедь не взлетел. Замедлил ход и спрятал голову под крыло.

— Никогда он не взлетит, — сказала Таня. — У него крылья подрезаны.

— Я сам не знаю, почему сюда забрел и тебя зачем притащил, — сказал я. — У меня печенье есть, хочешь?

Она была в джинсах и в блестящей голубой рубашке с карманами. На рубашке нарисовано красное солнце, лучи расходятся в разные стороны. И светлые волосы у нее сегодня не заплетены в две косы, как в школе, а распущены, и глаза у нее красивые и серые; а я в мятых штанах и в сандалиях на босу ногу. Я веду себя как глупый мальчишка. Что-то кричу про лебедей, размахиваю руками, но это ей совсем неинтересно. На нее посматривают парни гораздо старше меня, и она не отводит взгляда, а чуть заметно улыбается этим парням, по-видимому стыдясь, что рядом с ней такой кретин. Тут мне вдруг ужасно захотелось ее за волосы дернуть, а потом рожу скорчить и убежать. Но вместо этого я поплелся под дождь и стоял, пока не промок окончательно. Дождь был теплый и ласковый.

— С ума сошел, — сказала она, когда я вернулся под дерево. Протянула носовой платок, хотя тут и полотенцем было бы не обойтись. Чистый платок, без единого пятнышка. Повертел я его и обратно отдал.

— А ты совсем сухая, — сказал.

Она пожала плечами и посмотрела на небо.

Скоро дождь кончится. Таня тогда выйдет из-под дерева и уйдет. А я пойду смотреть на дикую собаку Динго.

— Ты куда летом поедешь? — спросил я.

— Весь июнь буду в городе. Ко мне мальчик из Польши по приглашению приедет.

— А потом ты к нему?

— Конечно.

— Ясно, — сказал я. — Мальчик из Польши…

Почему-то противно стало. И еще я своего соседа Вольдемара Эммуса вспомнил. Этого Эммуса я знаю, потому что на одной лестничной клетке с ним живу. Ему тринадцать лет, а он уже мастер спорта по шахматам. Будущий Ботвинник, говорят. Дни и ночи за доской просиживает. Этот Эммус любит ко мне приходить в шахматы играть. (Как будто больше не с кем!) Без ладьи, без ферзя, без двух коней выигрывает, отрабатывая на мне какие-то тактические варианты. Эммуса совершенно не волнует, что он никого во дворе не знает. Ему на все, кроме шахмат, наплевать. Один раз, когда он не видел, я коня на две клетки передвинул. Эммус смотрел-смотрел, а потом как стукнет кулаком по доске. Все фигуры разлетелись. «Дальше играть нет смысла, — сказал. — Такой позиции быть не может!» Так вот, я бы сейчас десять партий с Эммусом сыграл вместо того, чтобы с Таней по зоопарку ходить… Мальчик из Польши…

Я вытащил из кармана намокшую пачку печенья и бросил ее в озеро. Она пошла на дно. Я и раньше видел, как лебеди в зоопарке пытались взлететь и не могли, но тогда меня это так не огорчало. Мне тогда почему-то казалось, что это вода виновата: она лебедей, как магнит, держит и в воздух не пускает. Я, помню, тайные замыслы вынашивал: достать акваланг и со дна всех лебедей подталкивать. Я маленький тогда был и не понимал ничего.

И тут: «Привет, Танюха!» Этот веселый, красивый парень с сигаретой на меня даже не посмотрел. Он был на голову выше и в плечах шире. Связываться с ним — чистейшее безумие. Это глупые лебеди пытаются взлететь, хотя это невозможно. А человеку зачем? Таня смотрела на него как на бога, а он на нее снисходительно и равнодушно.

— Эй, ты! — вдруг услышал я собственный голос. — Пошел отсюда…

Опешил он. В первый раз внимательно посмотрел на меня.

— Полегче, полегче, — говорит. — А то так и в лоб заработать можно, верно?

— Это мы еще посмотрим, — сказал я.

— А ногти на ногах надо стричь, — говорит. — Разве можно ходить с такими ногтями?

Посмотрел я на свои ногти, а он в этот момент меня снизу вверх ударил.

Я сидел на асфальте, и в голове гудело, а он, оглядываясь на прохожих, шел к выходу. Наплевать ему было на зоопарк. И Татьяна спешила за ним, а он улыбался и что-то говорил ей.

— Вернись! Дурбан! — заорал я. Такое странное слово сочинил — что-то среднее между «дурак» и «болван».

— Сам ты дурбан! — обернулась Татьяна. — Это мой двоюродный брат!

Она почти бежала за ним.

И тут я вдруг увидел чудо: большой лебедь бесшумно заскользил по воде, потом сильно взмахнул крыльями и плавно поднялся в воздух. Он летел, вытянув длинную шею и прижав к животу оранжевые лапы. Он поднимался все выше и выше и скоро оказался высоко над домами, где-то на уровне последнего этажа высотного дома на площади Восстания, а я смотрел ему вслед, забыв про Татьяну, про ее двоюродного брата-дурбана и про собственный разбитый нос. Все-таки этот гад задел меня по носу.

А когда лебедь скрылся, я пошел домой.

Вошел в свой двор, там ребята в теннис играли. Двое играли, а остальные сидели ка длинной скамейке у стола. Когда я мимо них проходил, все, как один, на меня посмотрели. А я некоторых уже по именам знаю. Вон тот, длинный, как и я, Лешка, тот толстый с флюсом — Володя, его почему-то Мурашихой зовут, а кудрявый — Коля Яковлев, он на гитаре здорово играет. Завидно мне стало: сейчас не вечер, на улице светло, а я приду домой и читать начну или играть во что-нибудь один. И будет мне грустно-грустно, потому что я все время буду думать об этих ребятах, о том, как им весело здесь играть и как интересно.

А может, все дело в том, что я не учусь с ними? Я ведь в старой школе остался.

Теннисный шарик в это время соскочил со стола и зацокал по асфальту. Я его поднял, а они на меня смотрят. В теннис я как раз неплохо играю. Это единственное, что у меня получается.

И тут я третью удивительную вещь за день сделал.

— На спор, — говорю. — Сейчас у всех выиграю…

Лица у них, как у Таниного брата-дурбана, сделались.

— А если нет? — кто-то спросил.

— Тогда ракетку французскую отдаю…

Эта ракетка у отца в письменном столе лежит. Лежит и не знает, какому я ее риску подвергаю.