— Ну, работничек, потрудился, теперь наш с Тамарой черед!
Алеша втайне гордился, что занят серьезным, нужным делом. А оказалось: вот оно, нужное дело — проспал лошадей!..
Он знал точно, что кони ушли с той стороны, где был Павлов. И ушли тогда, когда ему послышался топот. Но это не могло быть оправданием, да он и не хотел оправдываться. Алеша понимал, что пропажа не пройдет ему даром, но когда наконец увидел повозки бригады, то бесконечно обрадовался им: ему почему-то казалось, что бригада могла сняться с места, уехать без него.
Уже подъезжая к стану, он услышал топот коня. Оглянулся и увидел Степку. Губастое лицо приятеля, обычно добродушное, было пасмурным. Степка придержал коня, поехал рядом. Спросил на всякий случай:
— Нет?
— Нет.
Степка сдвинул густые черные брови, посоветовал:
— Ты, Леша, молчи, если Веньямин будет ругать. Не перечь ему.
Алеша кивнул. Что тут перечить? Перечь не перечь — вина все равно не станет меньше…
Когда они приблизились к повозкам, вышел бригадир. Подняв навстречу им смуглое в оспинах лицо, спросил:
— Ничего нет? Я так и знал: что с воза упало, то пропало!.. Расседлывайте лошадей.
Повернулся и исчез между повозками. Алеша был обрадован и вместе озадачен тем, что бригадир совсем не ругал его.
— Ну видишь, — возбужденно заговорил Степка, — я ж сказал: главное, молчи!
Алексей не ответил. Отпустив Лыска, взвалил седло на плечи и пошел к своей телеге, где его ожидала мать. По ее покрасневшим глазам он понял, что мать плакала, — это расстроило его еще больше. Бросил седло под повозку, сел у костра и молча уставился в огонь.
Подошел Павлов в чистой, словно после бани, рубахе. Сел рядом, зашелся кашлем, а когда отдышался, спросил:
— Не нашли?
— Нет.
— И черт с ними! — прохрипел старик.
Он хотел еще что-то добавить, но снова закашлялся. Бледное с желтизной лицо его мучительно кривилось. Потом, переведя дыхание, Павлов сказал:
— На фронте люди как мухи мрут, а тут — по лошадям плачут!
Алеша неприязненно посмотрел на него: что он, вправду так думает или нарочно, для успокоения?
Старик встретился с его взглядом, желчно продолжил:
— Сами бы остались живы, а коней на наш век хватит!
— Выходит, мы не виноваты? — запальчиво произнес Алеша.
— Гитлер во всем виноват, фашисты! А мы с тобой люди маленькие, чтобы за все отвечать!
У Алеши даже дух занялся. Уже не сдерживаясь, он сказал старику прямо в глаза:
— Я точно знаю, кони ушли с той стороны, где были вы! Я ж вам говорил тогда, помните?
Павлов ответил не сразу, а когда отвечал, голос его звучал глухо:
— Ты, Лексей, не больно надрывайся. От надрыву грыжу себе наживешь, только и радости. Живи помаленьку!
Алеша встал и ушел к повозке. Там упал на узел с тряпьём, зарылся в него лицом и, давясь, заплакал. Чтобы никто не слыхал, он накрылся пиджаком и долго лежал так, всхлипывая. Алеша не стыдился своих слез, только было ему так горько!.. Вспомнился отец, которого он видел последний раз в тот день, когда немцы бомбили их городок. Если бы отец был сейчас с ними, а не на фронте, то нашел бы пропавших коней! Будь отец здесь, все шло бы совсем по-другому и Павлов не смел бы говорить так, как говорил сегодня…
С мыслями об отце Алеша незаметно для себя уснул.
3
Утром он проснулся от шепота: рядом с повозкой тихо разговаривала мать с Тамарой Поляковой.
— Спит? — спросила Тамара.
— Свалился вчера как убитый, — тоже шепотом отвечала мать.
— Ты его, тетя Аня, не расспрашивай ни о чем: он и так, бедолага, переживает…
— И откуда такое несчастье свалилось на нас! — вздохнула мать.
Несмотря на большую разницу в годах — Тамара по возрасту годилась Алешиной матери в дочки, — они сдружились между собой. Случилось это скорей всего потому, что их мужья ушли на фронт в первые дни войны и оба как в воду канули: ни слуху ни духу. Одинаковая судьба словно бы породнила женщин.
— Антонов оседлал Турмана, — рассказывала Тамара, — в район ускакал. Говорит, сообщить надо в милицию о пропаже, получить разрешение на стоянку: может, найдем еще лошадей…
Алеша встрепенулся: что, если удастся?.. Бригадир у них деловой — в этом Алеша убедился за месяц кочевой жизни. Антонов безошибочно выбирал дорогу для гурта, умел найти удобное для ночевки место; ему не отказывали, если надо было перетянуть колесную шину или раздобыть ведро дегтя.
Недаром за весь месяц в бригаде не было ни падежа, ни пропажи скота. Если бы не вчерашний случай…
— Может, постоим день-другой, — сказала мать, — испечь бы хлеба, а то надоели пресные лепешки…
— Да уж, в горло не лезут, — подтвердила Тамара.
Алексей понял, что притворяться спящим дольше не следует, и открыл глаза, сел на повозке.
— Проснулся? — спросила мать. — Умывайся, завтракать будем.
Тамара все еще не уходила от их телеги, смотрела на Алешу жалостливыми глазами, и ему было стыдно от такого ее сочувствия. Худенькая, ладная, острая на язык, Тамара смущала его, и, чтобы скрыть смущение Алеша отвернулся в сторону.
Утро было солнечное, глядя на оживленный бригадный табор, Алексей с наслаждением потянулся и почему-то подумал вдруг: «Не может быть, чтобы не нашлись кони. Не должно быть…»
Он слез с повозки, умылся и сел завтракать на постеленную у телеги домотканую дорожку. Наливая ему молока, мать сообщила:
— Антонов уехал в район, авось там помогут найти…
Алеша молча кивнул: не хотел показывать, что уже слышал их с Тамарой разговор. А Тамара, которая все еще не уходила от их повозки, сказала ему:
— Миленький, ты не всю вину бери на себя, оставь что-нибудь бригадиру да Николаю Ивановичу! Эти не переживают…
Алеша не понял: при чем тут бригадир? А мать поддержала Тамару:
— Николай Иванович говорит: пропали — и пропали, не наша вина!..
Алеша вспыхнул:
— Он потому так говорит, что сам виноват!
— Да уж, — подтвердила Тамара, — для него чужое добро, что худое ведро — выбросить не жалко! Сроду таким был.
Выходило по всем статьям, что старик Павлов — плохой человек и потому Алеша вроде не виноват ни в чем. Но он-то знал, что виноват, и всё тут!..
Наскоро позавтракав, он ушел к речке.
Антонов и на этот раз выбрал хорошее место для стоянки: в стороне от дороги, с невытоптанной травой, водопой рядом. Вдоль берега неширокой речки тянулись зыбкие барханчики ослепительно белого песка. Кругом стояла тишина, не видно было ни души. Алексей шел босиком по прохладному еще с ночи песку и думал о том, что нынешняя эвакуация уже вторая в его жизни. В июле прошлого года он с матерью выбирался под бомбами из пограничного городка на Днестре. Потом их везли десять дней на восток. Остановились на маленькой железнодорожной станции в Сталинградской области — отсюда эвакуированных направили в казачьи хутора и станицы на Хопре. От войны их отделяло огромное пространство земли, тысячи сел и городов. Не верилось, что все это может захватить враг. Но летом нынешнего года война докатилась и до Сталинградской области. Правление колхоза решило переправить скот за Волгу, — так Алеша с матерью снова оказался среди эвакуированных…
Он шел вдоль речки, надеясь, что где-нибудь здесь сидит с удочками Степка, но Степки не нашел и решил искупаться. Несколько раз окунулся, только купаться одному было неинтересно. Алеша оделся и вернулся к стану. Еще издали он заметил какую-то тревогу: к повозкам гнали скот, укладывали вещи, запрягали лошадей. Громко плакал брошенный среди узлов годовалый малыш Сомовой, а сама Евдокия, вся растрепанная, с выбившимися из-под платка волосами, возилась с хомутом, одновременно прикрикнув на старшего, четырехлетнего сына:
— Санька, ирод окаянный, лезь скорей в телегу, уйми дите!..
Лица у всех были встревоженны, и даже воздух, до сих пор такой теплый и ласковый, казался пронизанным тревогой: бригадир привез распоряжение немедленно двигаться к районному центру, переправляться через Волгу. Антонов лично слышал сводку Совинформбюро, в которой говорилось, что наши войска ведут бои у Сталинграда.