Они сидели на деревянной скамейке у стены. Напротив расположились женщина с неподвижным, точно замороженным лицом и одетая во все черное девочка, которая, не переставая, грызла ногти.

Старик продолжал разглагольствовать, обращаясь к Антонио.

— Вот я вам и говорю: все врачи просто шуты гороховые. Какой вред может принести табак? Я вас спрашиваю, отвечайте! Врачи строго-настрого запретили мне курить. А я дожил до восьмидесяти трех годочков. Надо быть полным придурком, чтобы не разрешать мне курить. И еще большим придурком выставляет себя мой сын, когда отбирает у меня сигареты. Я вас спрашиваю: какой вред может принести мне табак теперь, если я курю с двенадцати лет?

Старик встретился взглядом с женщиной, сидевшей напротив. Та беззвучно шевелила губами, словно разговаривала сама с собой.

— Врачи! — прошептала она.

Девочка, одетая в черное, натужно кашлянула и снова принялась за ногти.

— Скажу вам как на духу, — продолжал старик. — В двенадцать лет я уже работал в хлебопекарне и ломал хребет, таская огромные кули с мукой. Хлебопекарня называлась «Булочная Капельянес» и находилась тогда на Оперной площади. Вот я и спрашиваю: если ты в двенадцать лет вкалываешь ровно мужик, то почему нельзя курить как взрослый мужчина? Курить и заниматься всем остальным.

Старик подмигнул Антонио, сипло засмеялся и пошел рассказывать дальше:

— Никто не протестовал, когда парнишка исполнял работу, что по плечу разве только бугаю, а теперь, нате вам, пожалуйста, — оказывается, мне нельзя было курить. Дескать, от этого у меня развилась эмфизема легких. Чушь на постном масле! Почему же тогда, в двенадцать лет, мне разрешали вкалывать? Сейчас, в моем возрасте, уже не важно, сколько я курю.

Женщина, разговаривавшая сама с собой, вдруг затопала ногами и принялась выкручивать себе пальцы. В коридоре показалась медсестра, и женщина, стремительно поднявшись ей навстречу, схватила ее за локоть:

— Сеньорита, послушайте, сеньорита! Умоляю!

— Сеньора, успокойтесь. Еще ничего не известно! — воскликнула медсестра, осторожно отстраняя женщину рукой. — Он в операционной. Не надо спрашивать меня каждую минуту об одном и том же.

Женщина застыла на месте, провожая взглядом фигуру медсестры, которая удалялась по коридору, покачивая бедрами. Перед тем как исчезнуть за дверью, она повернула голову и проговорила:

— Сидите на месте и спокойно ждите.

Женщина тяжело опустилась на скамейку и крепко зажмурила глаза.

— Мой мальчик, — шептала она. — Мой малыш!

— Что? — оживился старик. — Что с вашим мальчиком?

— Моего сына оперируют. — Женщина открыла глаза и бросила тревожный взгляд в конец коридора. — Оперируют моего маленького.

— Все обойдется, — успокоительно шамкал старик. — Вот увидите. Теперь не то, что раньше, теперь в медицине много достижений. Я три раза находился на краю смерти, меня даже соборовали, а я вот он — живехонек!

— Велосипедный руль…

Антонио показалось, что женщина вот-вот заплачет, но та только закусила губу.

— …на него наехала машина, а руль от велосипеда вонзился ему в грудь… в грудь…

— Мама, — девочка в черном с осуждением на нее посмотрела, и женщина снова сомкнула губы в молчании, — хватит уже!

— Вы хотите сказать, что ваш сын… — Старик придвинулся к ней поближе, выставив вперед руку с зажатой в ней сигаретой. — Вашего сына задавила машина?

— Да, его сбила машина и скрылась, — ответила девочка в черном. — Говорят, «Мерседес»… У самого колледжа.

— Мой малыш… мой мальчик… Мы купили ему велосипед на день рождения, велосипед синего цвета. А он взял его с собой в колледж, чтобы похвастаться перед товарищами…

— Мама, мама! Опять ты за свое. — Девочка стукнула мать ладонью по коленке.

— …отец еще не знает… Машина проехала прямо по нему.

Женщина судорожно сглотнула слюну, словно у нее в горле застрял комок, и замолчала, уставившись в стенку, на которой висели старые плакаты, призывавшие профсоюзы ко всеобщей забастовке.

Появились державшиеся за руки Ванесса и Чаро.

— Ну, как? — спросил Антонио. — Достали?

— Да, — бросила Чаро на ходу. — Охранник продал, а заодно и шприц.

— Содрал двойную цену, — шепнула Ванесса. — Собачий сын.

Землисто-серое лицо Угарте лоснилось от испарины, под глазами с синеватыми ободками обозначились отечные мешки. Он трясся, стуча зубами. Левое запястье было перевязано бинтом.

Увидев девушек, он приподнялся на кровати.

— Принесли? Я вас спрашиваю, принесли? — спросил он срывавшимся от нетерпения голосом.

— Заткнись, твою мать! — осадила его Ванесса. — Не хватало, чтобы нас тут из-за тебя зацапали.

В палате стояли четыре койки. Рядом с Угарте лицом вверх лежал белый как лунь старик с пергаментной кожей и длинными жидкими волосами. Он неподвижно вытянулся на кровати и был похож на женщину. Вторую кровать никто не занимал, а на третьей находился толстый небритый мужчина, который, сдвинув брови, недовольно наблюдал за происходящим.

Чаро подошла к Угарте и показала ему шприц. Потом сказала, обращаясь к Антонио:

— Стань в дверях и смотри, чтобы не пришла медсестра. Живо!

Ванесса надавила на вену выше локтя, и Чаро ввела иглу. Угарте расслабился, закрыл глаза и согнул руку.

— Эй, что вы там делаете? — зашипел толстый мужчина. — Это не дозволено!

— Заткнись, доходяга! Не твое дело! — прикрикнула на него Ванесса.

— Спокойно, спокойно… — говорила Чаро. — Осталось немного… готово!

Антонио со своего поста у двери смотрел на них с опаской.

— Никого не видно, но поторопитесь. Сюда могут войти в любой момент, — сказал он.

Чаро вытащила из вены иглу и быстро завернула окровавленный шприц в бумажную салфетку. Угарте откинулся на подушку с блаженным выражением лица. Из глаз текли слезы, но он не плакал.

— Смотри, мы принесли тебе комиксы. «Капитан Труэно», «Герои Космоса», «Бетмэн»… — показывала ему Чаро.

Угарте схватил девушек за руки. Он казался растроганным.

— А я подумал… — Он замотал головой. — Короче, думал, вы не придете… а вы взяли и пришли… Я вас очень люблю, правда. — Он посмотрел на Ванессу. — Я тебя очень люблю, Ванесса, клянусь матерью. Очень, очень. Ты меня простила?

— Хватит, нам пора. — Ванесса посмотрела на дверь. — А не то загремим в каталажку сегодня же вечером, вот увидишь.

— Скажи, ты меня простила?

— Да, да, черт бы тебя побрал! Только отвяжись.

— И тебя тоже люблю, Антонио. Чистая правда. Спасибо, что пришел… Думал, вы не придете. И не мог больше терпеть.

Антонио подошел к кровати и положил ему руку на плечо.

— Ты уже здоров, Угарте. Все плохое позади, и завтра тебя выпишут.

— А знаешь, какая мысль мне пришла в голову? Научи меня фотографировать. Когда я буду в Севилье, то смогу сам снять свой мотоцикл и Ванессу на нем. Что скажешь?

— Я тебя научу, Угарте. Даю слово. Тут нет ничего мудреного.

— Он сегодня встретится с Сепульведой, возьмет у него интервью, — проговорила Чаро с явной гордостью.

— У Сепульведы? Не может быть. Ну и везунчик ты, парень! Я тоже хочу пойти!

— Сейчас это будет трудно. Но в следующий раз обязательно прихвачу тебя с собой. Обещаю.

— Круто! Ты покажешь мне, как фотографировать, и я смогу тебе помогать, ладно?

— Договорились.

— Нам пора, — подала голос Ванесса. — Уже поздно, пошли отсюда.

Толстый мужчина что-то пробурчал, но никто не понял его слов. Угарте все еще крепко сжимал руки Чаро и Ванессы.

— Смотри, какие классные комиксы. — Чаро поднесла стопку иллюстрированных книжиц к его лицу. — Читай и отдыхай себе на здоровье — не жизнь, а малина!

— Ванесса, ты должна позвонить Хайме в отдел доставки и предупредить, что я болен… Здесь есть телефон, но до него не добраться — большая очередь. Я не смог позвонить. Сделаешь, Ванесса?

— Хорошо, хорошо. Пойдем, Чаро. Нам пора.

Ванесса попыталась высвободить руку из цепкой хватки Угарте.