Вдруг среди полной тишины залаяла собака. Мы встали и выползли из хижины. Было поздно, и не мешало бы быть осторожным; собака могла лаять на шелохнувшийся лист, как и на отдаленные шаги идущего войска, которое она почуяла.
Нам не пришлось долго искать причину тревоги: перед нами стоял высокий, стройный человек, который осматривал хижины, как бы не решаясь окликнуть живущих в них. В одной руке он держал ассегай, а в другой — небольшой щит. Мы не могли разглядеть лица этого человека, оно было в тени, изорванный каросс висел на его плечах. Видно было, что он хромал и стоял, выдвинув одну ногу. Мы выглянули из-за хижины, тень которой скрывала нас, незнакомец же не замечал нас. Он постоял немного, потом заговорил сам с собой; голос его был удивительно нежный, и мой чуткий слух уловил, что это голос Нады-Лилии, единственной оставшейся в живых из моих детей. Я затрепетал от радости, но, сделав знак Умслопогасу, чтобы он скрылся в тени, сам выступил вперед и потребовал назвать себя. Нада боязливо молчала. Тогда я сорвал каросс, прикрывавший ее.
Когда Нада увидела, что я открыл ее тайну, она бросила щит рядом с копьем, как предмет больше ей не нужный, и угрюмо опустила голову. Но когда я сказал, что отведу ее к старому вождю, она кинулась на землю и обняла мои колени; слыша, что я назвал его стариком, она подумала, что вождь наш — не Умслопогас, и продолжала со слезами просить меня.
Я повернул голову по направлению к хижине и заговорил.
— Вождь, — сказал я, — судьба милостива к тебе сегодня, она дарит тебе девушку, прекрасную, как Лилия галакази!
Нада испуганно взглянула на меня.
— Иди же сюда и возьми ее!
Нада нагнулась, чтобы поднять с земли ассегай; хотела ли она убить меня или вождя, которого так боялась, или себя, я не знаю; в своем отчаянии она назвала Умслопогаса по имени. Она нашла ассегай и снова выпрямилась. Перед нею стоял, опираясь на большую секиру, высокий вождь; угрожавший ей старик исчез, недалеко, правда, — он находился за углом хижины.
Нада-Лилия подняла голову, протерла себе глаза и взглянула снова.
— Мне показалось, девица, что голос Нады звал Умслопогаса? — сказал человек, опиравшийся на секиру.
— Да, я звала Умслопогаса, но где тот старик, который обошелся так грубо со мной? Впрочем, все равно — оставь его там, куда он ушел. Судя по твоему росту и секире, ты Умслопогас, мой брат. Сказать, что это точно ты, я не могу при этом слабом свете, но я узнаю секиру, которая когда-то промелькнула близко перед моими глазами!
Так говорила она, чтобы выиграть время, продолжая рассматривать Умслопогаса, пока не убедилась, что то был действительно он. Тогда она замолчала, кинулась ему на шею и стала целовать его.
— Надеюсь, что Зинита спит крепко! — пробормотал Умслопогас, внезапно вспоминая, что Нада ему не сестра, как думала она.
Несмотря на это, он взял ее за руку и сказал:
— Входи, сестра. Из всех девушек мира ты здесь самая желанная. Я думал, что ты умерла!
Со своей стороны, я, Мбопа, вбежал в хижину раньше нее, когда она вошла, я уже сидел у огня.
— Видишь, братец, — сказала Нада, указывая на меня пальцем, — вот сидит тот старик, который (если то был не сон) еще так недавно оскорбил меня. Да, брат, он поступил еще хуже: он поклялся, что отведет меня к какому-то старому вождю, он бы исполнил свое намерение, если бы ты вовремя не пришел. Неужели ты не накажешь его, брат?
Умслопогас мрачно улыбнулся, а я отвечал:
— Как называла ты меня, Нада, когда просила защитить тебя? Отцом, не правда ли? — И я повернулся лицом к яркому пламени, так что весь свет падал на меня.
— Да, я назвала тебя отцом, старик. Ничего в этом нет странного, потому что бесприютной девушке надо обращаться за помощью даже к незнакомым… но, впрочем… Нет, быть не может, такая перемена… и побелевшая рука… Кто ты? Когда-то жил человек по имени Мбопа, у него была маленькая дочь, которую называли Надой. О, отец, отец, теперь я узнаю тебя!
— Да, Нада, я сразу узнал тебя, несмотря на мужскую одежду и истекшие годы, я узнал тебя!
Лилия, рыдая, обняла меня, помню, что и я также заплакал.
Когда она выплакала свои радостные слезы, Умслопогас принес Наде-Лилии кислого молока и каши из зерен кукурузы. Она съела молоко, но каши не ела, говоря, что слишком устала.
После ужина она рассказала нам повесть о своих скитаниях с той минуты, как она рассталась с Умслопогасом возле пещеры галакази; рассказ этот так длинен, что я не стану повторять его, он сам по себе составляет отдельную повесть.
Когда Нада окончила свой рассказ, Умслопогас поведал ей, как возникла его ссора с Дингааном. Когда он рассказывал о передаче королю тела девушки под видом самой Лилии, она одобрительно кивнула головой, когда же он рассказал об убийстве изменника, она захлопала в ладоши, хотя сердце ее было кротко, и она не любила рассказов об убийствах и смерти.
Наконец он замолчал. Нада стала вдруг печальной; она грустно заметила, что, должно быть, судьба преследует ее, и теперь племя Секиры из-за нее подвергается большой опасности.
— О брат мой! — воскликнула она, беря Умслопогаса за руку. — Лучше мне умереть, чем навлечь несчастье на тебя!
— Это не поправит дела, Нада, — отвечал он. — Будешь ли ты жива или умрешь, мы уже заслужили ненависть Дингаана. Кроме того, Нада, знай, что я не брат твой!
Услыхав эти слова, Лилия дико вскрикнула и выпустила руку Умслопогаса; она схватила мою руку и прижалась ко мне.
— Что это за новость, отец? — спросила она. — Он был моим близнецом, с ним я воспитывалась, а теперь он говорит, что вся наша жизнь была обманом, и он не брат мой. Кто же он такой, отец?
— Он твой двоюродный брат, Нада!
— Я рада и этому, — отвечала она. — Мне было бы больно знать, что тот, кого я любила, чужой человек, жизнь которого меня не касается! — И она слегка улыбнулась глазами и углами губ. — Но расскажите мне и об этом!
Я рассказал ей историю рождения Умслопогаса, потому что доверял ей.
— Да, — сказала она, когда я закончил. — Да, ты происходишь из злого, хотя и королевского рода. Я не стану больше любить тебя, сын человека-гиены!
— Недоброе намерение, — возразил Умслопогас, — а я бы хотел, Нада, чтобы ты любила меня больше прежнего, чтобы стала моей женой и полюбила бы меня как мужа!
Она протянула ему руку, и Убийца прижал ее к своей широкой груди и поцеловал.
Вскоре она выскользнула из его объятий и попросила его уйти, она устала и хотела отдохнуть.
XXXI. Женская война
На следующий день на заре, покинув волков, Галази сошел с горы Призраков и вступил в ворота крааля. У порога моей хижины он увидел Наду-Лилию и поклонился ей, так как они узнали друг друга. Потом он отправился к месту общих собраний и подошел ко мне.
— Итак, над народом Секиры засияла Звезда Смерти, Мбопа! — сказал он. — Не ради ли ее появления моя серая стая так страшно выла прошлую ночь? Я знаю только, что на меня первого сегодня пал свет Звезды, и я обречен на смерть. Она так прекрасна, что может служить причиной многих смертей, Мбопа! — Он засмеялся и пошел дальше, размахивая палицей. Его слова, хотя и глупые, смутили меня. Я помнил, что там, где красота Нады пленяла людей, эти люди всегда становились жертвами смерти.
Я пошел к Наде, чтобы отвести ее на место собрания. Там было уже много народу: был день ежемесячного совета вождей. Все женщины краалей, с Зинитой во главе, также находились там. Между ними уже распространился слух, что девушка, из-за которой Убийца ходил в пещеры галакази, явилась в крааль народа Секиры, и все глаза устремились на нее. Шепот одобрения раздался из уст мужчин, а из уст женщин — завистливые замечания. Только Зинита молчала и смотрела на Наду из-под нахмуренных бровей; одной рукой держала она маленькую дочь Умслопогаса, своего ребенка, а другой играла бусами, надетыми на шею. Лилия прошла, улыбаясь, и приветствовала Умслопогаса кивком.