«Светлый» в ответ только выпучил глаза и отчаянно замотал головой.

— Вот и отлично, — улыбнулся я, отходя к стене и со знанием дела изучая развешенные там инструменты. — Что ж, тогда приступим…

Нагнетая обстановку и доводя «светлого» до нужной кондиции, я по одному перебрал приглянувшиеся мне железки: скальпели, длинные разделочные ножи, изогнутые особенным образом клещи… особое внимание уделил проволочной пиле, не забыв рассказать о ее предназначении внезапно затихшему пленнику. Повертев в руках короткие щипцы и вполголоса мурлыкая песенку о злобной зубной фее, с сожалением отложил их обратно. Любовно погладил короткий ампутационный нож, предварительно примерив его длину к суставам предполагаемой жертвы. Выложил в изголовье пленника целый набор ножниц, предварительно пощелкав каждыми из них возле его лица и со смаком описав подробности их применения. Наконец, с особым удовольствием снял в подставки дуговую пилу и, держа ее на руках, будто любимое чадо, расположил аккурат возле побелевшего уха старшекурсника, ненароком царапнув мочку.

Тот машинально дернулся, почувствовав боль, а я огорченно поджал губы.

— Знаешь, я передумал — подвижность тебе не нужна. Работа палача — вещь тонкая, требующая не только хорошей фантазии, но и точности. Поэтому, чтобы ты не испортил мне эксперимент, пожалуй, лучше тебя полностью обездвижить. Люблю, знаешь ли, делать все хорошо.

С этими словами на повлажневший от усилий вырваться лоб старшекурсника легла моя ладонь, а еще через мгновение он и правда превратился в неподвижную колоду, у которой жили только тревожно бегающие, расширенные от беспокойства глаза.

— Что-то хочешь сказать? — ласково спросил я.

— Ты… не посмеешь! — хрипло выдохнул он, едва ослабли чары. — Кишка… тонка, сопляк!

Я тихо рассмеялся.

— Что ты знаешь обо мне, мальчик? И что тебе известно о месте, в которое я тебя принес? Неужели ты думаешь, что твой ученический перстень здесь поможет? Забудь — в данный момент он исправно подает сигналы, по которым любой проверяющий будет искать тебя, в первую очередь, возле полигона, где осталось несколько капель твоей крови.

— Я тебя уничтожу! — бессильно заскрежетал зубами «светлый».

— Чем? — снова рассмеялся я, с удовлетворением отметив, как ярость в его глазах уступает место неуверенности. — Черная башня не жалует «светлых» магов. Эти стены хорошо экранированы от внешнего вмешательства и прекрасно гасят любые звуки. Специфика профессии, как ты понимаешь. Так что не переживай: нас с тобой никто не услышит. А если учесть, что мы находимся не в обычном подземелье, а в старом секторе, куда уже полвека никто не заглядывал… у тебя, я вижу, созрел первый вопрос?

— Что ты со мной сделал?! — взвыл пленник, запоздало обнаружив, что у него больше нет возможности обращаться к дару.

— О, ты все-таки заметил… ничего страшного: обычное заклятие рассеивания, которое я повесил возле полигона и в которое вы с другом так неосмотрительно влипли, оставив мне в дар три полнехоньких резерва.

— Врешь! У него строго направленное действие!

— Кто тебе сказал? — удивился я. — Так в учебнике написано? Спешу тебя огорчить, друг мой — есть способы растянуть это заклинание по площади и превратить его в прекрасную ловушку. Правда, это требует большого количества энергии, но при наличии накопителя нет ничего невозможного. Кстати, не рассчитывай восстановить быстро свои резервы — под столом расположен «темный» алтарь, который мигом съедает все появившиеся излишки. А если я продержу тебя над ним чуть дольше, чем это допускают правила приличия, от твоего дара останется перегоревшая головешка, в которую сам ректор не сумеет потом вдохнуть жизнь.

— Ты не посмеешь… — уже не так уверенно повторил старшекурсник. — Нас все равно найдут!

— А разве кому-то придет в голову вас искать? До утра, можешь мне поверить, вас никто не хватится. Твои приятели, оставшиеся на полигоне, твердо уверены, что ты сейчас ОЧЕНЬ занят с одним сопляком-первогодкой и его «темным» дружком… собственно, так оно и есть, с одним только ма-а-аленьким уточнением… поэтому до рассвета вас никто не ждет. И у меня есть масса времени, чтобы удовлетворить свое любопытство.

— Тварь! Когда я вернусь, ты пожалеешь!!!

— А кто сказал, что ты вернешься? — несказанно удивился я, потянувшись за скальпелем. — И кто сказал, что ты к рассвету останешься вменяемым? Я, знаешь ли, не хочу раньше времени посвящать преподавателей в свои маленькие слабости. Напомнить тебе, во что превратились четверо твоих подельников, устроивших большой бум в старом святилище?

Вот теперь «светлый» тревожно замер.

Конечно, про тех идиотов и Оракула он был в курсе: их пропажу Академия вполголоса обсуждала на протяжении всей недели. Ректор, конечно, прилюдно объявил об отчислении четырех отпрысков довольно знатных семейств, но причин, ясное дело, не пояснял — обошелся расплывчатой формулировкой «из-за несоответствия потребностей обучаемых и возможностей Академии». Однако разговоры все равно были: чтобы успешных молодых магов так неожиданно выдворяли за ворота, да еще по такой непонятной причине… естественно, народ сомневался. Да и слухи ходили среди адептов самые невероятные.

— Откуда ты знаешь про святилище?!

Я ласково улыбнулся.

— А откуда я знаю про твоих друзей, которые сейчас двух слов связать не могут?

У него нервно дернулось веко.

— Ты блефуешь…

— Разве? — я наклонился к его лицу, на котором выступила холодная испарина, и внимательно всмотрелся в темные, расширенные в панике зрачки. — Ты действительно хочешь это узнать?

В его глазах мелькнул и пропал мимолетный страх, а затем на бледных губах появилась вызывающая ухмылка.

— Ты точно блефуешь! Ты «светлый», Невзун! У тебя рука не поднимется!

Я пожал плечами и быстро провел самым кончиком скальпеля по непроизвольно напрягшемуся животу пленника. Видеть происходящее он не мог — мешало обездвиживающее заклинание. Увернуться или как-то повлиять на меня — тоже. А вот подключить воображение и фантазировать в свое удовольствие — сколько угодно. И он, судя по исказившемуся лицу, воспользовался своим правом.

— Боль я тебе отключил, — скучным голосом обронил я, проводя по животу второй раз и чуть отводя голову от брызнувшей вверх струйки крови. — Поэтому сойти с ума ты не сможешь. Но легкую чувствительность вернул, чтобы ты осознавал происходящее. Рот, извини, снова заткну, чтобы ты не вопил мне под руку — потом поделишься впечатлениями. А я с твоего позволения займусь твоим убеждением…

Пока мои руки порхали над неподвижным телом, на лицо легла печать безмятежности. Дело было привычным, знакомым до последнего движения, так что сложностей никаких не предвиделось. Два продольных разреза, отвратительный звук расходящейся под ножом кожи, стекающая по бокам вязкая жидкость, легонько щекочущая намокшие волоски… затем развести края получившихся ран, с равнодушным видом вытащить из одной склизкую петлю кишки — так, чтобы ее было хорошо видно тяжело дышащему шестикурснику. Затем с чавкающим звуком бросить ее ему на живот, демонстративно не заметив, как недавняя уверенность в глазах дурака сменяется неподдельным, животным ужасом. Игнорируя его распахнутый в беззвучном крике рот, достать из второй раны еще одну петлю, придирчиво рассматривая ее цвет и подчеркнуто не реагируя на запах…

Я был настолько убедителен, насколько вообще мог себе позволить в данной ситуации, несмотря на то, что держать столь подробную иллюзию перед глазами стремительно сереющего, проникающегося каждой клеточкой тела мальчишки оказалось довольно трудоемким делом. Кровь, стекающая по моим рукам, должна была выглядеть настоящей. Лежащие перед самым его носом кишки — и того больше. Он должен был ЧУВСТВОВАТЬ, что они там есть. Ощущать, как стекает по груди теплая кровь. Обонять не самые приятные в мире ароматы, не видя всех подробностей, но догадываясь, что я творю с его беспомощным телом. Но, главное, он должен был верить в то, что все это действительно с ним происходит.