— Подождите… — сказал он.

И мы стали ждать.

— Вам нужен тип для зарисовок?

— Да…

— Настоящий житель горных зарослей?

— Да…

— Подлинный малаитянин?

— Да…

— Это невозможно…

Но именно тут выяснилась одна совершенно исключительная возможность: в одном из прибрежных домиков содержался взаперти житель Синаранго. Его должны были отправить в Тулаги, чтобы судить за участие в восстании малаитян.

Прочесывая районы побережья в поисках туземцев, участвовавших в недавних событиях и, может быть, рассеявшихся по берегу, полиция вчера приволокла этого парня. Был ли он жителем Синаранго, принадлежал ли он к числу «этих негодяев и убийц» — все это было неясно. Но полиция считала, что он откуда-то из тех краев и вдобавок не может объяснить свое нахождение так далеко от родной деревни.

Убийца или нет, но он был неподдельным жителем горных зарослей, и для нас этого было вполне достаточно.

Я не могу в точности определить, что именно мы ожидали от нашей будущей модели, но прибрежные жители острова Малаита уверяют, что обитатели лесов во внутренних горных районах представляют собой длинношерстных и длиннохвостых обезьян. Но ни один меланезиец не видел обезьян, так как они здесь не водятся. Следовательно, эти россказни явно белого происхождения. Легенда о хвостатых обезьянах лишний раз доказывает, как мало туземные обитатели побережья знают о своих горных сородичах.

Миссионер-этнограф Браун упоминает, что встречал горных лесных жителей, несомненно чистокровных меланезийцев, которые были светлыми блондинами. То, что мы уже знали об их «коварстве», нашедшем свое выражение в недавних убийствах, делало очень колоритной предстоящую встречу с волосатым, хвостатым и светловолосым жителем горных лесных зарослей.

В ожидании его появления мы расположились возле северного входа в пакгауз, который должен был служить нам студией. Грузчики с мешками копры на спинах пробегали мимо нас взад и вперед, и мы впервые могли вплотную наблюдать исключительную энергию этих людей. Вблизи эти прибрежные жители выглядели несколько иначе, чем на расстоянии. Они были несколько выше ростом, чем Маргарет или я, их лица были курьезно большими, а под тяжестью мешков копры их мускулы напрягались, как у боксеров (вербовать на работу разрешается только физически здоровых туземцев, и плантаторы стараются заполучить людей в отличной рабочей форме). Нас несколько пугала непосредственная близость этих горланящих людей, но внезапно перед нами появились полицейские, приведшие нашу модель. По-видимому, наша драгоценная модель затерялась где-то между ними, так как мы видели отряд высоких, мускулистых коричневых людей. Местная полиция представляет собой сливки прибрежных деревень; в нее вербуют рослых, храбрых молодых парней. В форменных фуражках, надетых на верхушки больших вычурных причесок в стиле «помпадур», эти парни имели заносчиво-франтоватый вид. Кожаные пояса туго обхватывали талию, хотя поддерживать было нечего, кроме небольших набедренных повязок.

В отличие от остальных жителей, полицейские имеют право носить оружие, но мы увидели перед собой безоружных. Возможно, что их обезоружили, поскольку циркулировали слухи о всеобщем восстании малаитян. Потом эта мысль показалась нам смешной. Право, не стоило ходить с винтовками, чтобы конвоировать такого арестованного.

И вот он стоял перед нами, этот «убийца и негодяй»… Этот коричневый человечек был по крайней мере на голову ниже своих гогочущих тюремщиков. Он не был покрыт шерстью и отличался тщедушным, прямо девичьим телосложением.

Мы пришли в восторг от мысли, что этот жалкий карлик сумел гордо задрать нос перед одной из самых могущественных держав земного шара. Это из-за него и его товарищей вышел в боевое плавание австралийский военно-морской флот. Это он со своими товарищами заставил сформировать целую опереточную армию из людей, бросивших работу и имущество на произвол судьбы для борьбы с ним.

Волнующая фигура, что и говорить!

Каким бы ни был этот бушмен по своей природе, на его лице не было ни малейших признаков кровожадности. Когда толпа рослых полицейских расступилась, он предстал перед нами, едва держащийся на ногах от изумления, с вытаращенными от ужаса глазами. Этот страх внушали ему мы — два неведомых белокожих создания женского пола. Посередине его рыжих волос трепетало, словно пронизываемое электрическим током, большое перо из петушиного хвоста. Точно так же трепетал длинный обезьяний хвост, представлявший собой узкую полосу мочала, охватывавшую его поясницу и свисавшую, как свиток, до самых лодыжек. Одинаковое по окраске с телом своего владельца мочало легко могло быть принято за настоящий хвост.

Маргарет протянула бушмену сигарету, считая, что это успокоит перепуганного беднягу. Он взял, повертел ее в руках и остался недвижим. Полицейские заржали изо всех сил. Подумать только, этот дикарь не знал, что табак бывает и в таком замечательном виде; табак, ради которого они, полицейские, готовы хоть на руках ходить…

Мы закурили сами, но когда Маргарет поднесла бушмену зажигалку, он отскочил в сторону, испугавшись огонька, неожиданно сверкнувшего в руках Маргарет. Полицейские снова заржали…

Презрение прибрежных жителей к их горным собратьям имеет глубокие корни, поскольку предки одних сумели оттеснить предков других далеко в горы. Такова история большинства племен этих островов. Жители побережья давно приобрели некоторые космополитические навыки, и облеченные властью полицейские были особенно нетерпимы к своему пленнику.

Самым жестоким оскорблением для туземца является издевательский смех над ним (в деревнях это является одним из действенных методов общественного воспитания). А эти полицейские непрерывно хохотали и издевались над своей беззащитной жертвой.

Наступил единственный случай, когда я использовала преимущественное положение белого человека.

— Послушайте вы, дикари… — крикнула я полицейским. — Хватит!..

Что означало «хватит» — они не поняли, но обращение к ним со словом «дикари» возымело действие, и они замолчали.

Маргарет взяла нашего карлика за руку, отвела на место, где я намеревалась его рисовать, и усадила на пол. Он замер в одной позе и не изменил ее до тех пор, покуда Маргарет не опустила его руку для отдыха.

— Не трогайте его руками… — заметил наблюдавший за происходящим суперкарго. И, отвечая на наш удивленный взгляд, предостерегающе добавил: — Дикарь… зараза… дизентерия… язвы… все, что угодно. А главное — дикарь… Берегитесь…

Я работала, сидя на полу, всякий раз высовываясь из-за доски с прикрепленной на ней бумагой, когда мне надо было взглянуть на модель. Мальчик, а это был почти мальчик, не сводил испуганных глаз с того края доски, из-за которого, совсем как кукушка в стенных часах, выскакивала моя голова. Он не понимал, что с ним делают, но, очевидно, подозревал, что в любой момент может произойти нечто ужасное.

Он был обладателем интересной человеческой головы «длинного» негроидного типа. Волосы были довольно коротко острижены; череп позади ушей очень узкий и далеко выдавался назад, что заставляло шею казаться чрезмерно тонкой, а широкие скулы и челюсти слишком большими. Эта диспропорция была менее заметна у полицейских благодаря монументальным прическам, скрывавшим форму головы.

Мы испытывали удовольствие при виде смущения полицейских, когда я посматривала на них, сравнивая с моим натурщиком. Полицейские отлично знали, что такое фотокарточка, и очень охотно позировали перед фотоаппаратом. Но то, что для живописного портрета надо терпеть разглядывание художником, было для них чем-то новым, и, встречаясь с моим пристальным взглядом, с глупым видом отходили в сторону.

Ни у одного из полицейских не было украшений на голове, но у всех были общепринятые браслеты из травы выше локтей и ниже колен. У каждого из них в мочках ушей было по одному отверстию различной величины; в носовых перегородках также имелось отверстие, куда полагалось вставлять кусок кости, служащей украшением.