— А теперь подошли к рюкзакам.

Смеясь, перекидываясь шуточками, туристы надевали рюкзаки, выстраивались в цепочку.

Мы сели в автобус с группой, отъезжающей на турбазу, где начинался маршрут, и оказались самыми пожилыми среди туристов, но молодые люди, казалось, и не замечали возрастной дистанции между нами, запросто выспрашивали, откуда мы и кто, и бывали ли раньше в горах, угощали яблоками, приглашали на турбазе сыграть в волейбол. Мы улыбались, на все смотрели бездумно и радостно — новизна происходящего вселяла юношеский пыл, дух скитальчества, всякого рода чудачества.

День начинался жаркий, автобус трясся и раскачивался на каменистой дороге. Шофер, парень с гладкой прической, оказался не только классным водителем, но и прекрасным гидом — за пятьдесят километров пути успел поведать чуть ли не всю историю края. Каждый раз, когда мы проезжали мимо какой-либо достопримечательности, он притормаживал и со знанием дела рассказывал о событиях, которые здесь происходили в прошлом: о поселениях казаков, о князьях, о таинственных болезнях, опустошавших целые селения, о подвигах горных стрелков во время войны. В его рассказах реальность переплеталась с вымыслом, но он искусно расцвечивал нашу поездку. Закончив очередной рассказ, оборачивался в салон:

— А теперь песню для вашего шофера. Пусть ее начнет самая красивая девушка, — расплывался в улыбке и прибавлял газ.

Мы ехали вдоль реки Белой, прозрачного, мелководного потока; назад убегали живописные склоны, поросшие буком и пихтой. Где-то через час пути река сузилась, ее течение стало стремительней, в потоке возникли валуны, дорога поползла наверх, и вскоре мы очутились на краю каньона. Некоторое время огибали отвесные скалы, и, когда я смотрел вниз на бурлящие водопады и облака водяной пыли, становилось страшновато.

Потом автобус выехал на равнину, миновал опытную станцию Ростовского лесотехнического института, как пояснил шофер, где на склоне горы студенты посадили елки таким образом, что издали они читались, как юбилейная цифра их института, и, наконец, проскочив деревянный мост, автобус въехал на обширную поляну и остановился перед какими-то символическими воротами, над которыми висел плакат: «Добро пожаловать на турбазу „Гузерипль“».

Мы выбрались из автобуса и увидели за деревьями островерхие дома, хозяйственные постройки и загорающих туристов.

Группу встретил старший инструктор Колотов. Интеллигентный, с хорошими манерами, он понравился сразу. То ли шофер, то ли инструкторша, сопровождавшая туристов, предупредили Колотова, что с группой двое «дикарей», журналисты из Москвы, но на него это сообщение подействовало в меньшей степени, чем на Геннадия, он дал понять, что подобные гости для него не в новинку. И не удивился, когда мы заявили, что не нуждаемся в многодневной акклиматизации, которая предстояла вновь прибывшей группе, и готовы прямо сейчас, в одиночку, отправиться на перевал.

Спокойно и ровно Колотов объяснил, где начинается маркированная тропа до приюта, нарисовал ее схему, но как бы в обмен за то, что отпускает нас без проводников, решил выжать максимум полезного из нашего визита. Он начал издалека. Вначале в форме вступительной лекции рассказал о том, что имеет диплом специалиста по лесу и работал в лесхозе, но не вынес войны между лесхозом и заготовителями и перешел в инструкторы, десять лет водил группы по маршрутам, а теперь «искушенный во всех делах» — руководитель и имеет «большие планы по расширению турбазы».

— Есть и осложнение, — говорил Колотов. — С нами соседствует биосферный заповедник, он под опекой ЮНЕСКО, вы, наверное, слышали. Так вот, наша тропа идет вдоль границ заповедника, а местами и заходит в него. Долгое время мы с работниками заповедника жили дружно, взаимных претензий не было. Мы выписывали им тушенку и сгущенку, они нам выделяли сухостой для костров — в приютах ведь нет элетроэнергии. Но теперь нам фондовые продукты сократили, и мы лесничим ничем помочь не можем. А они сразу запретили брать сушняк, грозятся вообще закрыть маршрут. А мы за сезон пропускаем более восьми тысяч туристов…

В заключение добавил:

— Там, за турбазой, еще есть дорога. Километров десять до лесоповала, но лобовая, идти трудновато. Если хотите, подождите. Через два часа туда пойдет одна группа. Рюкзаки туда уже повезли. Вообще-то это запрещено, но в группе одни девчата. Я их пожалел… Но что хотелось бы… Обратите внимание на дела леспромхоза. Ведь пилят бук и пихты, а им по триста-четыреста лет. И часть не вывозят. Верхушки и ветки бросают, они гниют. А что остается после повала и волока?! Поваленные деревья губят молодую поросль. Сильное дерево еще выкарабкается, а слабое обречено. А волок вообще все срезает под корень, пора этому варварству положить конец…

— Похоже, мы все больше осваиваемся в роли самозванцев, — сказал Игорь, когда мы вышли на дорогу. — Этих людей можно понять, они ищут помощи где можно…

— Но, пожалуй, не стоит их разубеждать, — сказал я. — Иначе не сможем беспрепятственно идти по горам. Придется ухлопать массу времени, ждать выхода групп.

Мы пошли по выбитой тяжелыми лесовозами, круто уходящей вверх дороге. Солнце палило вовсю, и, хотя мы старались идти под тенью деревьев, вскоре порядком взмокли. Скинув рюкзаки, сняли рубашки и сели перекурить. Стояла тишина, все дышало покоем: нас окружал почти реликтовый буковый лес — прямо-таки исполинские деревья и заросли всевозможных кустарников. Дорогу перебегали юркие ящерки, далеко впереди, у сверкающих снегом вершин, кружили коршуны.

Пройдя еще километра три, услышали сзади рокот, и вскоре из-за поворота показался порожний лесовоз. Мы подняли руки.

— На приют, что ли? — притормозив, бросил грузный мужчина и кивнул на сиденье.

Мы забрались в пахнущую соляркой кабину и, облегченно вздохнув, вытерли с лица пот. Некоторое время ехали молча — шофер не досаждал вопросами, тактично давая возможность отдышаться, а у нас пересохло во рту и было не до разговоров, только когда навстречу нам, натуженно урча, выполз лесовоз, груженный гигантскими пихтами, и машины с трудом разъехались, я не выдержал:

— И у кого поворачивается рука губить такие деревья?

— А что делать?! — отозвался шофер. — Древесина нужна лесопильному заводу в Майкопе. Она идет и на мебельную фабрику, и за границу отправляют. У пихты отличная древесина, а бук вообще редкое дерево — пока сырой, режется как дыня, а затвердеет, становится тверже металла.

— Но что будет, когда вырубят огромные площади? — вставил Игорь. — Ведь их столетия не восстановишь.

— Ну об этом кто ж думает?! — усмехнулся шофер. — Дорубят здесь, полезут в заповедник. Лесхозу нужен только куб. Ухватились за него, и все. Умри, но дай.

Мы проехали несколько заброшенных лесосек, исполосованных глубокими канавами. Повсюду валялись распиленные стволы, засохшие верхушки, изуродованные тракторами ветви.

— Лучшего памятника расточительности и бесхозяйственности не придумаешь, — произнес я и выругался от злости.

— Сюда бы японцев, — сказал Игорь. — Они бы все щепочки пустили в дело.

— Пока живем, рубим, а после нас, как говорится, хоть потоп. Вот до нас начальству есть дело. Недавно какой-то умник додумался, что здесь не тяжелая работа, и решили нас отпускать на пенсию в шестьдесят лет. А раньше мы уходили в пятьдесят пять… Этому умнику покрутить бы тут баранку… Видали, как разъезжаемся?! Кузовами тремся, а колеса висят над склоном… И с пенсии на работу еще никто не вернулся. У многих руки и ноги отключаются… Ну ладно, мне сюда, — шофер кивнул на дорогу, сворачивающую в сторону. — А вам прямо еще час ходу. Там тупик и будка сторожа. Там и тропа начинается.

Вскинув рюкзаки, мы пошли наверх, то и дело спотыкаясь об острую щебенку. Я смотрел на валявшиеся по обочинам деревья и размышлял: «Такая красивая наша планета: роскошные леса, зеленые луга, голубые озера, и во что ее превращает человек! Страшно подумать — в день с лица земли исчезает один вид из животного мира и несколько видов растений, а человек еще безжалостно уничтожает природу. И что нас ждет, если так будет продолжаться дальше? И без ядерной войны цивилизация уничтожит саму себя и планету. Такую планету! Настоящий заповедник во Вселенной!».