Слава Матвея, пока в радиусе Грушевки, снова поднялась в цене и даже заиграла новыми гранями. Мысленно Матвей добавил себе звезду и из лейтенантов перешел в майоры.

Матвей начал готовиться к встрече гостя, закупил водку, банку малосольных огурцов, затем, в качестве тренировки, чтоб не ударить в грязь лицом перед гостем, сходил на рыбалку и застолбил удачливое место на Оке, а в качестве репетиции к встрече, устроил с женой праздничное застолье. Отхлебнув водки, жена сказала:

— Стыд и срам принимать заграничного гостя в нашей хибаре. Где его уложить спать, чем угощать? И занять денег не у кого, да и чем отдавать? И так в долгах как в шелках.

Матвей закис, стал почесывать затылок. Но на следующий день дружки собутыльники скинулись и Матвей купил для приезжающего гостя раскладушку. Его жена одолжила у соседей фарфоровые чашки, взяла деньги в кассе взаимной помощи (она работала упаковщицей на фабрике) и купила постельное белье для голландца, а себе цветастый платок. Затем Матвей подкрасил выпуклые окна хозблока, прибил к дощатым настилам поручни, чтобы гостю было удобней пересекать грязевый поток (дело приближалось к осени).

В разгар этих приготовлений, явились перепуганные городские власти.

— …Есть ответственное задание. Мы должны показать иностранцу, что и сами с усами, — сказал самый крупный из начальников, безусый и совершенно лысый тип по фамилии Шапошников (он обладал незаурядной изворотливостью, в его фамилии ничего не было воровского, но он воровал. У государства). — Мы приняли решение — выделить для приема иностранца зимнюю дачу одного из наших товарищей. Переезжай с женой туда, скажешь иностранцу, что все твое, а когда он уедет, вернешься сюда. И смотри, ничего там не сломай, не прожги, вещи там дорогие, намотай себе на ус.

Намотать на ус это очередное парадное мероприятие Матвей никак не мог — у него просто не было усов, но он сразу уяснил, что это оскорбительный дар. Потом посчитал: «и в самом деле неловко принимать гостя в хозблоке» и заколебался.

— Понятненько. Надо подумать, — сказал и направился в хозблок посоветоваться с женой.

Та, услышав про оригинальный подарок, пришла в страшное возбуждение; она испытывала двойственное чувство, никак не могла сообразить: радоваться ей или огорчаться? Наконец, дала невнятное согласие.

Матвей вернулся к властям и как бы выразил готовность перебраться на дачу, но все еще оказывал медленное сопротивление. А власти продолжали наседать. Острота положения заключалась в том, что пока Матвея накачивали информацией, объясняли что к чему, на него нашел смешок (он подумал: «а почему и не пожить на широкую ногу?»). В общем, Матвей начал отпускать неуместные вставки, как бы обговаривая детали, спрашивал ерунду — то ли работал под дурачка, то ли насмехался над высоким начальством и своей будущей ролью. В конце концов власти в приказном порядке обязали Матвея выполнить правительственное поручение и выписали ему ордер на дачу, как свидетельство на владение капиталистической собственностью, на случай, если иностранец заподозрит неладное и ему надо будет утереть нос. С напутственными словами «беречь дачу как зеницу ока», власти направились к Оке, чтобы на катере вернуться в центр (машина, на которой они прикатили, увязла в грязи еще на подступах к Грушевке).

Итак, в тот же день Матвей и его жена перебрались в шикарный коттедж. С переездом особых затруднений не возникло — у Матвея с женой просто не было никаких вещей, кроме водки и банки огурцов. Коттедж располагался на обширной поляне — издали белое строение с высоченной трубой от камина, напоминало многопалубный пароход. Внутри коттеджа дрожали солнечные лучи и дорогая мебель, ковры и хрусталь сверкали во всей своей красе.

Осмотревшись, Матвей с женой приуныли. Их можно понять — дорогими вещами хотелось любоваться, но никак не пользоваться (они выглядели музейными экспонатами), да и было страшновато — вдруг что испортишь, разобьешь? Вопиющая роскошь подавила несчастных работяг, на минуту им захотелось вернуться в прокопченный, вонючий хозблок — там все было свое, привычное.

Первой пришла в себя жена Матвея:

— Ничего, хоть немного поживем, как люди.

Не успели Матвей с женой освоить свое временное местопребывание, как у ворот засигналил грузовик — оказалось, власти решили завести на дачу голландский сыр (чтобы угодить иностранцу) и «соленья и моченья» и российские вина (чтоб знал, что и мы не лыком шиты). Когда грузовик укатил, Матвей прошелся по участку, осмотрел подсобные постройки, гараж — все то, что недавно делал с дружками строителями. Теперь, со стороны, и дача и постройки представляли для него определенный интерес. Постройки уже были забиты отборными дровами и бочками с горючим, а в гараже появилось подземное помещение, с электричеством, радиоприемником и ящиками с консервами — похоже, владелец дачи соорудил бункер на случай атомной войны.

— Прочно они обосновались, — сказал Матвей жене. — Навалом всего. Устроили удобную жизнь, не чета нашему брату.

Но надо было входить в образ владельца всего этого состояния, учиться обманывать самого себя, а времени оставалось в обрез — голландец должен был приехать через день-два. И Матвей с женой развили лихорадочную деятельность. Матвей еще раз обошел дом и участок, все прикинул, вымерил, кое-где оставил свои метки в виде забытого инструмента, на видном месте расстелил бредень (как сохнущее орудие лова после ночной рыбалки). Все это Матвей сделал для некоторой правдивости, чтобы не попасть впросак, чтобы дача выглядела обжитой и не показалась гостю подозрительной. В завершение этих дел, Матвей съездил в город и купил себе шляпу, как яркое свидетельство собственного могущества.

Жена Матвея в артистичности превзошла мужа по всем статьям: она придумала себе вторую, более привлекательную профессию — садовника; как завзятая дачница, плотно занялась цветами: купила осеннюю рассаду в горшках и, к уже существующим цветникам, добавила некоторое количество горшков, причем все это проделала с большим усердием, словно ей невдомек, что рассада нальется цветом только весной и она не дождется результата своих усилий. Несмотря на это, Матвей заметил, что процедура с горшками доставляла жене огромное удовольствие. Вечером, засыпая в царских покоях, Матвей пришел к выводу, что первый этап подготовки к встрече был выполнен не слабо, и мысленно возвел себя в ранг полковника.

Наутро Матвей запланировал второй этап: вознамерился завести домовую книгу и записать количество использованных стройматериалов (это он помнил назубок), указать, сколько ушло ведер гравия на дорогу от ворот до дачи, но не успел осуществить свой план — появился голландец.

Он приехал с женой; после взаимных объятий и приветственных слов, бывшие узники отпустили друг другу по клубку комплиментов, в том смысле, что оба неплохо сохранились, представили жен и Матвей широким жестом пригласил гостей к столу. Но гости не двинулись с места. Они воззрились на коттедж и их лица остекленели — их поразило величие строения.

— Какая благодать! — проговорила голландка. — Весьма и весьма славно.

Голландец почтительно промолчал, но войдя в дом, стал жадно обо всем расспрашивать, интересовался до ужаса: сколько стоит это, то, какой налог на столь обширный участок? Матвей пускал пыль в глаза, называл впечатляющие цифры, но в конце пояснил, что ему, как фронтовику, сделали немалую скидку, а кое-что выделили бесплатно.

— Я вижу, у вас заботятся о ветеранах больше, чем у нас, — сказал голландец. — У меня и дом и участок немного меньше, и я на него зарабатывал много лет.

Встречу отпраздновали шумно, вспомнили друзей по концлагерю, заливаясь слезами, помянули погибших… Кивая на стол, уставленный «моченьями и соленьями», голландка что-то говорила мужу по-голландски, как Матвей догадывался — про горы денег, которые «руссо» имеют. Затем мужская половина компании, изрядно выпив, отправилась осматривать хозяйство, а женская (тоже не трезвая) — цветы, при этом Матвей для щегольства надел шляпу, а его жена, чтоб покрасоваться, нацепила платок.