— Как бы то ни было, мой брат снова принял суровые меры! — Виктор вздохнул, когда они, будучи приглашены на ужин к губернатору, узнали о побеге раба из Роше о Брюм и об убийстве пресловутого меца Ублийе. — При этом тип, который совершил это преступление, все равно уже сбежал, а остальные рабы явно ни о чем не знали. В любом случае никто ни в чем не признался, хотя Жером приказал выпороть всех полевых рабов. И я не удивлюсь, если они сейчас тоже планируют побег.

Нора и Дуг озабоченно переглянулись, услышав о побеге раба. Им сразу же пришла в голову мысль о Джефе. Но Виктор все же не знал, о ком шла речь.

Деирдре в этот вечер держалась подальше от дискуссий. Она была воплощением образа верной жены врача, стоя рядом со своим мужем, и танцевала с каждым, кто ее приглашал. Виктор был вне себя от счастья из-за изменений, происшедших в ней.

Его супруга, казалось, наконец избавилась от хандры. Она снова вернулась к нормальной жизни в Кап-Франсе, принимала деятельное участие в работе Виктора, в жизни слуг и воспитании детей. Она помирилась с Амали, с интересом наблюдала за отношениями Леона и Бонни и наконец-то снова осчастливила повариху, уделяя составлению меню подобающее внимание и планируя ужины и маленькие приемы.

В ноябре, однако, все же поступило еще одно приглашение из Нового Бриссака, от которого не могли отказаться ни Виктор с Деирдре, ни Фортнэмы. Иветта родила Жерому сына, и теперь предстояло окрестить его в Роше о Брюм. Деирдре было немного не по себе при мысли о возможном свидании с Джефом, однако Нора получила подтверждение своему подозрению, когда на следующее утро после прибытия поехала верхом в поселение рабов, чтобы лечить больных. Раба, совершившего побег из Роше о Брюм, звали Цезарем. И с тех пор от него не было ни слуху, ни духу. Он приобрел репутацию борца за свободу среди остальных рабов на обеих плантациях. Отношения между хозяевами и рабами во всей округе были плохими. Жером окончательно лишился симпатии своих людей, когда после смерти Ублийе приказал устроить жестокую порку полевых рабов. Опасения Виктора оправдались — двое мужчин были забиты плетьми до смерти или умерли сразу же после наказания, вскоре после этого еще трое сбежали, но их, однако, скоро поймали и снова подвергли жестокому наказанию. Один из них умер от гангрены, после того как ему перерезали сухожилие. Все это вызывало ненависть. Ни Виктору, ни Норе еда, которую ставили им на стол в Новом Бриссаке или в Роше о Брюм, не лезла в горло. Они были твердо убеждены в том, что каждый домашний раб с радостью совершит убийство ради Макандаля, стоит тому лишь призвать к этому.

— Ах, после Рождества все успокоится, — заявил Жисбер Дюфрен, когда Виктор упрекнул его и другого брата в том, что рабы в поселке настроены против них. — Рабы наедятся и напьются от души и снова будут очень довольны своими хозяевами.

Для полевых рабов в Сан-Доминго рождественские праздники были кульминацией года. Однако господа здесь шли гораздо дальше того, что англичане на Ямайке разрешали своим людям. На Эспаньоле у рабов был не просто выходной день, здесь плантаторы организовывали для них настоящий пышный праздник. Им давали еды столько, сколько они хотели, зачастую на вертелах жарились целые быки. Потребление алкоголя также не ограничивалось. Плантаторы приглашали музыкантов, чтобы те играли их рабам во время танцев. На Рождество, как правило, отменялся запрет на собрания. Даже к визитам друзей или родственников рабов с других плантаций хозяева в это время относились терпимо. Особенно не скупились Дюфрены. Одним из самых выдающихся событий страны считался не только их рождественский бал для белых, но также и праздник для рабов.

— Сейчас, когда нет Ублийе… — добавил Жером. — То есть, поймите меня правильно, он был великолепным надсмотрщиком, я никогда больше не найду другого такого, как он, но при покупке рабов он шел на такой риск… В любом случае впредь мы так делать не будем. Лучше отдать немного больше денег и иметь за них послушного раба. Этот Цезарь…

— Цезарь? — встревоженно спросил Виктор. — Цезарь, который некоторое время жил у нас? Он что, здесь?

Деирдре опустила голову, да и Норе и Дугу тоже не хотелось смотреть в глаза своему зятю. Они не договаривались о том, чтобы скрыть правду от Виктора и Бонни, но все же молчали об этом.

— Что, этот тип прежде жил у вас? — удивился Жером. — Как это? Я думал, что Ублийе купил его прямо с пиратского корабля. Это была ошибка, за которую надсмотрщик заплатил жизнью. Таких людей невозможно усмирить. Лучше бы этого разбойника повесили, как и его белых сообщников…

— Цезарь убил Ублийе? — с ужасом спросила Деирдре.

Нора готова была надавать себе пощечин. Почему она сразу не сказала об этом дочери? Однако между утренним обходом больных чернокожих и обедом, на котором они присутствовали, у нее просто не оставалось на это времени.

— И исчез вместе с его конем! — подтвердил Жером. — Черт его знает, где этот раб научился ездить верхом.

Нора увидела, что Виктор бросил на жену многозначительный взгляд и что Деирдре покраснела. Миссис Фортнэм надеялась, что Виктор объяснит это исключительно намеком на уроки верховой езды, которые его жена давала своему конюху, а не существованием каких-то других тайн.

— Но тогда он… Значит, он сейчас на свободе, — пробормотала Деирдре, ни о чем не думая.

— И можно с уверенностью сказать, что он сейчас сидит у ног «Черного мессии» Макандаля! — возмущенно воскликнул Жак Дюфрен. — Одним грабителем и убийцей стало больше!

— Но, однако, давайте оставим эту неприятную тему! — приказала Луиза Дюфрен.

Нора мысленно поблагодарила ее. До сих пор, очевидно, никто не заметил, как сильно это известие взволновало Деирдре. Молодая женщина то краснела, то бледнела и почти не притрагивалась к еде.

— Это очень нехорошо, Жак, если ты всегда так будешь возмущаться, — продолжала Луиза. — А ты, Жером, не должен волновать Иветту. У нее и без того достаточно хлопот с ребенком. Губернатор уже обещал быть на крестинах?

Нора наблюдала за дочерью, в то время как Дюфрены обсуждали список гостей, приглашенных на праздник на следующий день. Деирдре довольно быстро снова взяла себя в руки. Она, казалось, вздохнула с облегчением, и Нора в какой-то степени разделяла это чувство. Она тоже хотела, чтобы Джеф был свободным, хотя и испытывала огромное беспокойство из-за того, что не знала, как он этим воспользуется.

Позже во время конной прогулки Виктор сказал Деирдре и Фортнэмам, что больше всего беспокоился о Бонни. Он, казалось, думал то же, что и Амали, которая также ничего не рассказала слугам в доме Дюфренов.

— Нам все же придется сообщить об этом Бонни, — подумал Виктор вслух. — Даже если существует опасность того, что она снова побежит за ним следом.

— Но она ничего для него не значит! — заметила Деирдре. В ее голосе прозвучала ревность.

Виктор вздохнул:

— Ты права. Но она всегда любила его. Я боюсь, что если Бонни узнает о Цезаре, то все старания Леона будут напрасными.

Хотя никто не понимал, почему Леон предпочитал невзрачную Бонни красавице Амали и остальным молодым чернокожим женщинам в Кап-Франсе, нельзя было не видеть, что он ухаживал за ней нежно, но настойчиво. Сначала Бонни относилась к его комплиментам и маленьким подаркам с большим скептицизмом, поэтому все подозревали, что она еще не вышла из роли мальчика Бобби. Леон, однако, проявил настойчивость. У него было большое преимущество: Намелок обожала его так же, как и он ее. Может быть, девочка действительно напоминала ему о его любви к рабыне Санкау, как предполагала Амали, или же он просто вырос среди многочисленных братьев и сестер и обожал малышей. Леон очень умело обращался с детьми и всегда быстро успокаивал Намелок, когда та начинала плакать.

И действительно, вскоре Бонни начала просить его о помощи, когда у нее возникали проблемы с ребенком. Раньше она никогда не ухаживала за детьми и даже не знала, как держать Намелок на руках, сколько времени должна спать малышка и как ее кормить. Конечно, Амали и повариха всегда были готовы ей помочь, но по отношению к ним Бонни испытывала своеобразную ревность. Намелок должна быть ее ребенком, а не ребенком Сабины или Амали! Гораздо легче Бонни было делить свою привязанность с Леоном. В конце концов, это было естественно, что у ребенка есть мать и отец. Правда, Бонни, как и прежде, не хотела даже думать о том, чтобы выйти замуж за кого-либо другого, кроме Джефа, однако Леон набрался терпения, вознамерившись сблизиться с ней. Он рвал для нее цветы и покупал разные лакомства, которыми затем в саду делился с Бонни и Намелок. Он без конца приносил Бонни дешевые украшения из лавок в портовом квартале, когда у него там были дела, и восхищался ею, когда она носила цепочки, браслеты и серьги. Леон казался счастливым, когда она сидела рядом с ним и слушала, как он играет на барабане и поет. У него был красивый мелодичный голос, и он знал африканские песни, хотя и родился в Новом Бриссаке и его нога никогда не ступала на родной континент.