«Да, действительно, невелика наша земля», — подумал про себя Любавин, записывая в блокноте имя: Марика Рокк. Он вспомнил, как в 1945 году молодой контрразведчик Октай Чингизов вел, по просьбе коменданта Грюнвальда майора Сиволапова, расследование убийств неизвестного русского лейтенанта и владельца «Астории» Отто Шмигельса. А со взрывом в «Астории» так тогда разобраться и не удалось. Советские войска уже дрались на ближних подступах к Берлину, и Чингизову пришлось заняться другими делами. И вот теперь, одиннадцать лет спустя, вновь скрестились пути грюнвальдских убийц и советских контрразведчиков.
Финал «Береговой операции»
Магнитная лента рассказала Любавину, о чем говорили Соловьев и Черемисина. Пленка из кинокамеры, что работала в отдушине кабинета Азимова, показала Черемисину, хоть она и прятала в кадре свое лицо за какой-то книжкой. Итак, круг замыкался. Но был еще агент, который должен был прийти на связь с Татьяной в Киеве, Фоттхерт или кто-то другой. Фоттхерт арестован, правда, арест его был проведен скрытно и должным образом замаскирован. В гостинице было известно, что немецкий турист выехал на несколько дней в Ленинград осматривать достопримечательности Эрмитажа, а номер оставил за собой. Но Фоттхерта могли спохватиться, дать знать о его аресте. Рисковать было нельзя. И полковник Любавин, посоветовавшись с руководством, принял решение произвести вечером арест Черемисиной, Соловьева и Никезина.
Татьяну на вокзал отвез Соловьев. В пути он передал ей трубочку губной помады, которую дала ему женщина в сером. Татьяна поняла, что в трубке фотопленка, спрятала ее в сумочку. Расплачиваясь с шофером такси, Татьяна посмотрела на него каким-то странным взглядом, будто видела его впервые, и Кембелл понял, что она думает все о том же, о своем. Отъезжая, он вспомнил: «… Если богу угодно, умирают и красивые женщины». Он остановил машину у привокзального садика, сунул в рот сигарету, но, прежде чем раскурить ее, вынул из кармана трешку, которую ему только что дала Татьяна, поджег ее, выждав, пока она не сгорела дотла. — Он был суеверен и верил в примету, что вещи, взятые из рук осужденного на смерть, приносят несчастье.
Никезина Соловьев встретил в полдень у входа в мастерскую. Он держал принятую в ремонт радиолу «Урал» и дожидался машины. По пути Соловьев передал ему задание женщины в сером. Против его ожидания, Никезин не возразил против поездки в Киев.
— А из мастерской тебя отпустят? — спросил Соловьев.
— Да, даже пошлют в командировку за радиодеталями. Председатель артели собирается выдавать замуж дочь, а в Киеве есть хорошие сервизы.
— Понятно, — сказал Соловьев.
Никезин спокойно вышел из машины, не торопясь вошел в дом, поставил на пол радиолу и сел за стол. Со стороны можно было подумать — устал человек, отдыхает. А в голове у него лихорадочно вертелись мысли:
«Ну, Худаяр — это еще куда ни шло, удачно под руку подвернулся, все было хорошо сработано. Но Татьяна, за что ее? А если сам не потрафлю, тогда и меня? Когда же будет конец? Обещали через три года вырвать нас отсюда, а сидим уже десять. И на черта мне таскаться с этими гробами, — он поддел ногой стоящий под столом корпус какого-то приемника, — крутить винтики, проволочки паять! Да ведь у меня богатство! Даже и без того, что там в банке на мой счет положено, и то я богат так, что могу прожить, как хочу».
Дело в том, что Никезин утаил от своих сообщников те бриллианты, которые тогда в Ситтау заделал ему в каблук кирзовых сапог Шульц. Они были предназначены на содержание агентов, на вербовку, на подкупы. Но его о них до сих пор никто не спрашивал, и Никезин решил, что про них просто не знали.
«Поехать в Киев убить Татьяну. А если засыплюсь? Нет, уходить надо. Хорошо, что придумали послать меня в Киев. Поеду, только в другую сторону. Документы добуду, при деньгах это не мудрено, а не куплю — отниму у кого-нибудь, как случай подвернется. А может быть, он испытывает меня? Да нет, вроде, серьезно говорил. За что же это они все-таки Татьяну? А может быть, поехать, предупредить? Уйдем куда-нибудь вместе. Вдвоем с ней мы еще много заработать сможем… Да нет, вдвоем нельзя, слишком уж она приметная. А жаль… Не я, так все равно, Соловьев или еще кто. Ей не жить. А мне уходить надо. Обязательно уходить».
Вернулась с работы Анастасия Волкова. Пообедали. Никезин прилег отдохнуть. Встал он, когда уже вечерело. Хотелось курить, а папирос не оказалось. Вставать было лень, попросил жену:
— Настя, сходи в лавочку за папиросами!
Настя ушла и долго не возвращалась. «Куда же она запропастилась?» — думал Никезин, начиная раздражаться. Нервничал, да и курить сильно хотелось. Слез с кровати, надел туфли, вышел на улицу поглядеть, не идет ли жена. От стены отделился какой-то человек, подошел к нему и, вытащив из кармана пистолет, негромко сказал: «Руки вверх, Никезин». Никезин сшиб его страшным ударом кулака и бросился бежать вниз по улице. Сзади слышался топот ног, его догоняли. Он метнулся направо, выбежал на широкий проспект, перебежал дорогу перед быстро мчавшейся легковой машиной. Напротив шла встречная — огромный самосвал. Шофер успел затормозить. Никезин чуть не попал под колеса. Хотел, было, бежать вперед, но навстречу шли двое с пистолетами. Никезин обернулся, перебежал на середину улицы и заметался, как затравленный громадный зверь. На тротуаре остановились люди. Вокруг Никезина образовался круг. Он рванулся назад, но на его пути встал шофер самосвала, угрожающе подняв тяжелую заводную ручку. Те двое, с пистолетами, подошли к Никезину вплотную и скомандовали: «Руки назад».
Соловьева-Кембелла ждали засады в гараже таксомоторного парка, на вокзале, куда к вечернему поезду съезжалось много такси, на подступах к дому Никезина., если он вздумает туда заглянуть, у гостиницы «Интурист» — одной из его обычных стоянок. По неожиданному совпадению Соловьеву пришлось в этот вечер везти пассажиров по знакомой дороге за город в Гюмюштепе. На обратном пути он захватил знакомого милиционера-регулировщика, сменившегося с поста и возвращавшегося домой.
Арест Соловьева-Кембелла произошел очень тихо. Вернувшись в гараж, он поставил машину в бокс, сдал кассиру выручку, и когда подошел к воротам гаража, его встретили три оперативника. Он был тщательно обыскан. Держался Соловьев спокойно и даже пошутил: «Вы что, мой заработок проверяете? Так я уже успел деньги на сберкнижку положить».
Доставили Соловьева-Кембелла в Комитет госбезопасности на его же «Победе», которую вел старший механик гаража.
Оперативники, наблюдавшие за квартирой Черемисиной, установили, что она в доме одна. Они видели ее тень отражавшуюся на занавеске окна. Квартирохозяйка Ксения Антоновна Голованова домой еще не вернулась. Оперативники решили войти в дом с нею вместе. Голованову встретили квартала за два от дома, предъявили документы и объяснили, что обязаны произвести обыск у ее жилицы.
— Идемте, — сказала хозяйка.
Два оперативника вошли в прихожую вслед за ней. Третий остался на улице наблюдать за окном комнаты.
Черемисина в это время сидела на диванчике, читала какую-то книжку и почесывала за ушами ласкавшуюся к ней овчарку. Собака почуяла, что в дом вошли посторонние люди, насторожилась и глухо заворчала. Черемисина встала с диванчика как раз в тот момент, когда один из оперативников открыл незапертую дверь комнаты.
— Рекс, пиль! — отрывисто приказала Черемисина. Овчарка ринулась на оперативника и чуть не сбила его с ног. Она встала в дверях, оскалив громадные клыки. Оперативник на секунду растерялся. Этой секунды было достаточно для того, чтобы Черемисина резким движением схватила медальон, висевший на тонкой золотой цепочке у нее на шее, открыла его и высыпала в рот содержимое. Она шагнула к столу, схватила книжечку в черном переплете, прижала ее к лицу, качающейся походкой сделала шаг к дверям, вдруг остановилась и упала навзничь.