— А как же твой выезд с девочками? — говорит Бэт. Вся ее злость вдруг растаяла.

— Они были уж больно внимательными ко мне, — говорит Хлоя. — Все время спрашивали, в порядке ли я. Следили, чтобы не сболтнуть при мне лишнего. Как будто я ненормальная какая-то. Вот я и позвонила Дину. Он приехал и забрал меня с вокзала.

Бэт старается подавить дрожь, охватывающую ее при мысли о том, как Хлоя несется на мотоцикле по проселочным дорогам за спиной у Дина.

— Я просто хотела прервать свою печаль. Я любила Дэнни, вы знаете, что я любила его, но мне необходимо перестать быть сестрой погибшего мальчика. От этого я задыхаюсь. И я знаю, что вы этого не поймете.

Бэт борется со слезами: она не хочет смущать Хлою, начав рыдать перед Дином. И поэтому она благодарна, когда вмешивается Марк.

— Нет, — говорит он. — Мы все понимаем. Верно, дорогая?

Бэт кивает, с трудом сглатывая подступивший к горлу комок.

— Так вы оставите ребенка? — спрашивает Хлоя.

Бэт вопросительно смотрит на Марка — если это он разболтал, она его убьет! — но он только качает головой.

— Я слышала, как вы ссорились по этому поводу, — терпеливо объясняет Хлоя, как будто это она здесь родитель. — Так что вы собираетесь делать?

Бэт решает ответить честно.

— Мы пока не знаем. — Она смотрит на мягкий приглушенный свет, музыку и кресла, чувствуя стыд и одновременно благодарность к Дину, который сделал все это для ее дочери. — Но для начала нам необходимо оборудовать для тебя комнату счастья у нас дома.

Двери церкви Святого Эндрю всегда открыты, но Стив Конноли заходит сюда на цыпочках с осторожностью человека, незаконно вторгающегося на чужую территорию. Он не знает, что делать с собственными руками: они слишком большие для карманов его флисовой куртки, поэтому он сначала теребит змейку, а затем приглаживает волосы. Он оглядывается по сторонам, внимательно, по очереди разглядывая каждый витраж и двигая губами, когда читает надписи на них. В трансепте стоит каменная статуя Христа. Стив прикасается к краю его одеяния и неловко втягивает голову в плечи. Он зажигает свечу, но не находит денег в кармане, поэтому тут же задувает ее и кладет обратно на полку. Похоже, ему хочется сделать что-то хорошее, хотя этого никто не видит — церковь пуста. Сделав два круга по нефу, он усаживается на скамью в середине прохода и склоняет голову в молитве. В этом положении и застает его преподобный Пол Коутс через полчаса. При звуке шагов Стив Конноли резко открывает глаза, словно выйдя из транса.

— Вы ведь не возражаете, что я здесь посижу? — говорит он. На языке тела это обозначает извинения: Стив почти кланяется. — Я не отношусь к тем, кто ходит в церковь регулярно.

— Конечно, не возражаю, — говорит Пол.

Не сводя глаз со Стива, он поправляет стопку книжек с церковными гимнами.

— Можно мне кое о чем вас спросить? — От напряжения он даже подается вперед. — Я знаю, что это звучит глупо, но… когда вы общаетесь с Богом… вы слышите его голос? Бог разговаривает с вами?

— Нет. Не напрямую. Я просто обладаю верой в то, что он укажет мне путь.

— А вот со мной такое происходит, и я все пытаюсь как-то осмыслить это. Я слышу голос, в моей голове. И он передает мне послания. У меня было послание от Дэнни, и я должен был передать его Бэт Латимер. — Он издает короткий горький смешок. — Вот видите, когда произносишь это вслух, звучит как бред сумасшедшего. Но ведь в Библии полно говорящих ангелов и всего такого, верно?

— В общем, да, есть немного.

Как ни пытается Стив, ему не удается заметить, чтобы Пол усилием воли пытался сохранить серьезное выражение лица.

— Но я все время задумываюсь: что, если я ошибаюсь? Что, если это послание было не от Дэнни Латимера? Если оно было от Бога? Или… Если оно не от Дэнни и не от Бога, тогда, может быть, это просто какие-то голоса у меня в голове?

Пол присаживается рядом с ним.

— Кому вы рассказывали об этом?

— Полиции. Бэт. Теперь вот вам.

— А как насчет того, чтобы проконсультироваться у врачей?

Конноли закатывает глаза.

— Ручаюсь, мы оба знаем, где это для меня закончится, если я пойду с такими разговорами к доктору. Я думал, хоть вы меня поймете. — Его явное разочарование сменяется обвинительными нотками в голосе. — Я думал, что мы с вами оба слышим голоса, не принадлежащие живым людям.

— Мне жаль вас разочаровывать, — терпеливо говорит Коутс. — Вы за этим сюда пришли?

— Нет. Я пришел помолиться. Голос умолк. Поэтому я молюсь, чтобы он вернулся. Потому что я нужен им: полиции, семье Дэнни. Если бы я получил еще одно послание, я смог бы переубедить их. Я бы помог им распутать это дело. — Взгляд его тускнеет. — Но я ничего не слышу. И это пугает меня. Что, если я с самого начала все это себе выдумал? Что, если я ошибался? Тогда получается, что я — лжец? Если я не услышу это снова, кто я тогда?

Преподобному сказать на это нечего. Он теряется, что так для него не характерно.

Глава 48

Стрелки на часах в кабинете Харди показывают шесть, и в кои-то веки отдел уголовных расследований пустеет вовремя. Один счастливый мерзавец — тихий констебль, фамилию которого Харди никогда не мог запомнить, — сегодня уходит из их команды, и все идут с ним, чтобы выпить за его будущее «после Бродчёрча».

Поскольку время неумолимо уходит, Харди многих из них оставил бы, но Миллер настаивает, что вечер, проведенный вместе в пабе, придаст команде новый моральный импульс, который им так необходим на последние дни, когда будет много сверхурочной работы. Командный дух находился у них на низком уровне, и в таких условиях у Харди нет особого выбора, кроме как согласиться на это. Впрочем, сам он к ним присоединиться отказался. Вместо этого, когда Миллер заскакивает к нему в кабинет, он дает ей сорок фунтов на выпивку для всех и смотрит, как они направляются в паб, со смешанным чувством облегчения и безысходности.

Когда он убеждается, что остался совершенно один, то вытаскивает свой телефон и кладет его на стол перед собой. В каком-то смысле этот звонок ему сделать сложнее, чем допрашивать убийц или требовать для кого-то смертного приговора. Он унижен собственным страстным желанием услышать голос Дейзи, ее живой голос, а не бодрое приветствие автоответчика голосовой почты. Он смотрит на мобильный, желая, чтобы он сам позвонил, высветив ее обратный номер, и избавил бы его от ожидаемого отказа. Он представляет себе, как монитор начинает мигать ее фотографией, чувствуя себя глупо от такого потворства своим желаниям. Она не звонила шесть месяцев, с чего бы ей звонить ему теперь? Если бы желания осуществлялись, он разговаривал бы с ней каждый день.

Он быстро набирает номер, чтобы не успеть передумать, и, чувствуя, как умирают его надежды, отсчитывает двадцать гудков, после чего включается запись голосового сообщения.

— Хай, это я, — начинает он. Даже ему самому попытка сказать это беззаботным тоном кажется неубедительной, тем не менее он упорно продолжает: — Как всегда, проверял, не было ли от тебя сообщения. Послушай, если будет возможность, позвони мне. На этот раз было действительно уж очень долго… Я хочу сказать, что знаю, ты занята — дом, школа и… и все остальное, чем ты занимаешься. Но… Я правда думаю о тебе. Каждый день. Прости, и не нужно раскисать, я тебя предупреждаю. — Он отчаянно пытается подобрать правильные слова. — Мы могли бы пообщаться через видеозвонок, верно? Я бы очень хотел. Ты можешь стать первым человеком, с которым я говорю по видео. Пока ты еще не забыла, как я выгляжу. Дальше подпись — твой папа. Я люблю тебя, дорогая моя. Пожалуйста, — на этом слове голос его ломается, — позвони мне.

Он кладет телефон на стол, чувствуя себя очень несчастным. Не в состоянии сидеть на месте, он отправляется в тур по офису, выключая принтеры, надевая колпачки на брошенные ручки и раскладывая файлы на столах под правильным углом. Закончив обход, он подходит к рабочему стенду операции «Когден». Уголок школьной фотографии Дэнни начал сворачиваться. Под снимком в рамке зафиксированы непреложные факты смерти — дата, время, место, но на остальной части этой лекционной доски царит беспорядок: много раз стертые и переписанные списки подозреваемых и всевозможные далекие от действительности теории.