— Сеньор, — обратился он к креолу, — вы оказали мне довольно странную услугу. Вы уверили капитана, что я целиком на стороне французов, поэтому он выбрал мою гасиенду для размещения своих солдат. Что за этим последует? Какая-нибудь мексиканская герилья нападет на нас и спалит мое жилище дотла. Хорошо еще, если всем нам удастся спастись от гибели!

— Как раз наоборот! — смущенно возразил дон Луис. — Я по крайней мере стремился к обратному. Я считал, что никто не осмелится напасть на гасиенду, занятую французскими войсками!

— Меня наверняка оставили бы в покое, не будь здесь французов, — хмуро заметил Ламот. — Во всяком случае, благодарить вас мне пока не за что, и, если вы имеете влияние на французского капитана, как можно быстрее избавьте мою гасиенду от его присутствия!

— Там видно будет, — самодовольно бросил дон Гуарато. — Как чувствует себя донна Марион?

— Как раз о ней я и собираюсь поговорить с вами, — мрачно заявил Ламот. — Слушайте меня внимательно, сеньор. Каждое мое слово — плод зрелых размышлений и выражение непреклонной воли. Я слышал ваш разговор с Марион в ту ночь, когда вы покидали наши места. Мне известно все, что было между вами и моей дочерью. Не надейтесь, что я допущу повторения этой игры в любовь! Скажу откровенно — если опять замечу что-нибудь подобное с вашей стороны, то застрелю вас, несмотря ни на что! Впрочем, я готов дать вам шанс. Прежде я бы решительно возражал против вашего сватовства к Марион. Теперь я ничего не буду иметь против, даже поддержу вас перед Марион. Иначе говоря, я согласен на ваше сватовство к дочери, но не потерплю ничего другого! Имейте это в виду!

Первоначальный испуг на лице дона Луиса сменился нескрываемой радостью.

— А я ни о чем другом и не мечтаю, как жениться на Марион! — порывисто вскричал он. — И если вы согласны, надеюсь, за согласием вашей дочери дело не станет!

— Хотелось бы, чтобы так оно и было. Но на всякий случай берегитесь! Пока я единственный, кто знает эту тайну. Позаботьтесь, чтобы она так и осталась тайной!

Он уже не слышал того, что лепетал в ответ смущенно-радостный Гуарато, и направился к дому, оставив креола в сильном волнении.

— Если бы здесь не было этого лицемера Толедо! — пробормотал дон Луис. Ему было не вполне ясно, по какой причине Ламот предпочел его богатому дону Альфонсо. Недалекий, тщеславный и самодовольный, дон Гуарато и в самом деле возомнил, что неожиданно стал важной персоной, перед которой распахнулись врата богатства и славы; он решил, что ему достаточно лишь пошевелить пальцем — и самая богатая наследница в Мексике будет принадлежать ему. Однако по возвращении в дом его ждало первое разочарование. В коридоре, проходившем через все жилище, он встретил Марион. С тех пор как он не видел ее, она еще больше похорошела, и дон Луис от неожиданности замер, пораженный и ослепленный увиденным. Вместо приветствия Марион лишь кивнула ему.

— Снова здесь, дон Луис? — спросила она довольно приветливо. — Славные ребята эти французы!

— Марион… я опять вижу тебя, жизнь моя! — прерывающимся от волнения голосом произнес креол. — Я говорил с твоим отцом… он дал согласие.

Марион вздрогнула, услышав эту ошеломляющую, эту невероятную новость.

— Жалкий лгун! — воскликнула она. — Ты же знаешь — я сыта тобой по горло!

Этот разговор происходил у открытого окна, однако поблизости никого не было.

— Марион… умоляю тебя… твоему отцу все известно! — вскричал дон Луис. — Он согласен, чтобы ты стала моей женой… я буду видным человеком, богатым гасиендеро!

— Как ты был глупцом, так и останешься им! — прошептала Марион, сильно побледнев. — Что именно известно моему отцу?

— Он слышал наш ночной разговор накануне моего бегства, — шепотом ответил креол. — Клянусь Пресвятой Девой Марией, я говорю тебе правду, Марион!

Лицо девушки покрыл густой румянец. Да, конечно, он сказал правду. А она-то тщетно старалась угадать, отчего отец так переменился к ней! Он держался с ней холодно и неприступно, избегал ее. Теперь она узнала почему… Губы у нее невольно задрожали, пальцы сжались в кулаки.

— И ты, негодяй, не смог разубедить его, — сказала она шипящим от гнева голосом. — Заруби себе на носу, я ничего об этом не знаю. Я скажу отцу, что он ошибся, что произошло недоразумение. А ты… Если обронишь хоть словечко, берегись — живым тебе не уйти! Я владею кинжалом и неплохо стреляю! Мне известно, где найти индианку, которая готовит яды. Остерегайся распускать язык и возводить на меня напраслину, иначе тебе не жить!

Больше она не произнесла ни слова, только поглядела на него ненавидящими глазами и, повернувшись, пошла к дверям, ведущим во двор.

— Где мой отец? — крикнула она индианке и, когда та что-то сказала в ответ, добавила: — Передай ему, мне нужно срочно с ним поговорить. Я подожду в его комнате.

Креол стоял, словно пораженный громом. Он не верил своим ушам. Ему стало страшно, и этот страх пересилил закипавший в нем гнев.

Такого отпора он никак не ожидал. Прямо в глаза она обвинила его во лжи — о, эта женщина умела держать слово! Согласие отца не принесло ему никакой пользы — ему стало ясно, что, если он собирается добиться своего, ему следует продолжать свои попытки с прежней покорностью. Неверными шагами, словно опасаясь выстрела в спину, он, боязливо озираясь, вышел из дому.

Между тем Марион уже находилась в комнате отца. Плотно сжав губы, она стояла у окна и не отрываясь смотрела во двор.

На вопрос вошедшего Ламота, что она собирается ему сказать, Марион горделиво обернулась и пристально на него посмотрела.

— Несколько минут назад дон Луис Гуарато рассказал мне странную историю, — начала она, не сводя с отца глаз. — Он хвастался, что получил твое согласие жениться на мне. Не помню, чтобы хоть раз я высказывала желание выйти замуж за нахального креола. По-моему, здесь какое-то недоразумение. У этого человека хватило наглости утверждать, будто ты подслушал наш ночной разговор накануне его бегства. По неопытности и неведению я позволила ему некоторые вольности, но совсем не такого рода, которые заставили бы меня стать его женой. Конечно, ты вполне понимаешь меня, отец. Надеюсь, ты позволишь мне самой выбрать мужа.

Говоря эти слова, Марион с напряженным вниманием следила за отцом. На его лице не дрогнул ни один мускул.

Казалось, девушка ждала, что он ответит. Однако он молчал, испытующе глядя на нее. Не дождавшись ответа, Марион покинула комнату, сказав напоследок:

— Говорю это тебе в первый и последний раз, и давай больше не возвращаться к этой теме!

Ламот слегка покачал головой, горькая усмешка скривила его губы.

— Хорошо, Полина, что ты не дожила до такого! — прошептал он, глядя на портрет жены, висевший на стене. Затем взял себя в руки и подошел к конторке.

Тем временем Марион приблизилась к открытому окну, находившемуся в маленькой комнатке по соседству с кухней, и не отрываясь смотрела во двор. Эдмон де Трепор по-прежнему занимался своими людьми. Девушка не отводила восхищенных глаз от молодого капитана. Ни на дона Луиса, ни на дона Альфонсо она никогда так не смотрела! Она буквально пожирала глазами юного офицера. Вдруг Марион упрямо вскинула голову и отвернулась от окна. Весь ее вид словно говорил: ну что ж, чего бы мне это ни стоило, я добьюсь своего! Затем она поспешила в кухню помочь индианкам, потому что к пяти часам отец распорядился приготовить для французского капитана и его солдат обед повкуснее.

А Эдмон уже сидел с Ламотом и креолом в столовой. Из уважения к дону Луису разговор, правда, шел по преимуществу по-испански, но поскольку молодой француз владел этим языком не так хорошо, как родным, он нередко, особенно когда горячился, переходил на французский. Но на каком бы языке и что бы он ни говорил, он неизменно оставался приветливым, благожелательным и весьма рассудительным. Вскоре владелец гасиенды уже проникся симпатией к Эдмону.

Когда Марион принесла десерт, Ламот представил офицеру свою дочь. Эдмон сделал ей несколько общепринятых комплиментов и спросил, не украсит ли она своим присутствием их мужскую компанию. Покраснев от смущения, чего за ней никогда прежде не водилось, девушка что-то пролепетала в ответ и предложила перейти на балкон пить кофе. Мужчины согласились. А дон Луис не упускал случая, чтобы украдкой бросить взгляд на Марион, хотя та, казалось, не замечала его.