— Ну, мне давно пора домой, — решилась она наконец, вставая с дивана. В голове шумело от выпитого. — Мне нужно готовиться к контрольной по французскому.

— И давно вы стали делать уроки? — ухмыльнулся Бастиан.

Лоррен в изнеможении опустилась снова на диван и потерла лоб.

— Я очень устала.

— Хотя бы допейте, а уж потом убегайте, — сказал ей Бастиан, и его теплая рука снова легла на ее колено.

Лоррен вгляделась в его зелено-стальные глаза. Она не могла прочитать в них, чего же он, собственно, хочет. Увлекся ею или просто расставляет ей ловушку?

— Послушайте, — проговорил Бастиан, придвигаясь ближе, — вам никто никогда не говорил, что вы просто умопомрачительная штучка?

— Вы меня разыгрываете? — Лоррен едва не прыснула со смеху. Невозможно было понять, чего добивается Бастиан. Он был совсем не похож на того, каким она себе представляла его раньше. Только подумать, прячет в книгах спиртное!

Но Лоррен уже не в силах была понять, чего хочет она сама. Нет, отдавать Бастиану свою невинность она не собиралась, это ясно, но голова словно наполнилась ватой, она явно перебрала горячительного… а его рука дарила ей такие приятные ощущения.

— Совершенно нечего стесняться, Лоррен, — сказал Бастиан. — Даже у женщин есть потребности, к тому же мы оба, полагаю, понимаем, что Глория для меня ничего не значит, просто дань светским условностям. Она лишь средство для достижения цели. — Он облизнул губы. — Нет ни малейшей причины, по которой я не мог бы удовлетворить твои потребности, если ты согласна удовлетворить мои.

Он обнял ее голову обеими руками и прижался к губам.

Лоррен закрыла глаза, но прежде этого у нее в голове мелькнуло одно забытое слово из списка к завтрашнему контрольному опросу:

femme adultère (сущ. ж. рода) — женщина, совершающая прелюбодеяние.

13

Глория

Глория стояла посреди «Зеленой мельницы».

Там было совершенно пусто: ни бармена, ни джаза, ни гангстеров, только перевернутые стулья на столиках да ряды чисто вымытых бокалов на полках позади стойки. На миг Глорию охватил страх. Она перепутала день? Или время? Разве не здесь назначил ей Джером первый урок пения? Дверь черного хода, как и было обещано, стояла незапертой, но где же сам Джером?

— Ау-у-у! Есть здесь кто-нибудь? — громко позвала она.

Никто не отозвался.

Была середина дня, но определить это, находясь здесь, было невозможно — в «Зеленой мельнице» царила вечная полночь. И зачем только Глория тратит время в этом сыром, темном, пустом подвале? Ей в эту минуту надо быть в школе, на уроке английского: двенадцать девочек сидят, окружив мисс Мосс, и читают вслух второе действие «Отелло». Глория любила учительницу английского языка и литературы, поэтому ей было очень неприятно вручать той записку (с поддельной подписью отца), где говорилось, что Глория будет вынуждена пропустить урок, ибо должна пойти к врачу «в связи с предстоящим вступлением в брак». Глория ни разу не прогуливала уроки, только по болезни пропускала иногда, и то частенько находила в себе силы встать с кровати и пойти в школу.

А вот теперь все стало по-другому.

Согласно строгим правилам школы, на ее территории можно было находиться только в школьной форме, но Глория не могла показаться в «Зеленой мельнице» в серой юбке до щиколоток и белой блузке с короткими рукавами, которая топорщилась от обилия пуговичек. В раздевалке спортзала она переоделась в свое любимое платье от Пату, расшитое цветочками, — в пасторальном стиле, с юбкой-колоколом и высокой талией. Потом надела на голову шляпу с широкими полями и вышла из школы через черный ход. Если бы кто-нибудь заметил ее, то решил бы, что это учительница, приглашенная на замену, или одна из мамаш-модниц. На улице ее уже ожидало такси, заказанное рано утром.

Теперь Глория пересекла танцпол, и стук ее каблучков был единственным звуком, нарушавшим тишину, если не считать негромкого бульканья воды в трубах. Строго говоря, для Глории сегодняшний урок был уже третьим по счету — она до этого дважды присутствовала на репетициях оркестра, — но впервые она должна была заниматься с Джеромом. Наедине. Прошлой ночью не смогла глаз сомкнуть, так волновалась в ожидании этого занятия. Было такое чувство, будто собираешься на свидание с парнем, в которого ты влюблена по уши.

Только здесь речь шла не о свидании, а об уроке пения. И Глория не влюблена по уши в Джерома, у нее есть жених. Джером — музыкант, ее начальник, а его нигде не видать!

— Я было решил, что в зале идет конкурс чечеточников.

— Вы опоздали, — сказала Глория, крутнувшись на месте. Увидела его, и сердце, казалось, замерло: перед ней стоял Джером Джонсон — рослый, с длинными руками и длинными тонкими пальцами, такой загадочный, такой сдержанный и очень-очень самоуверенный. Одет он был в желто-коричневые брюки и черного цвета рубашку, расстегнутую на горле и позволяющую видеть гладкую кожу груди. От волнения Глория едва могла говорить. — На двадцать минут.

— Вы теперь имеете дело с музыкантами, привыкайте. — От его улыбки в зале стало как-то светлее. — Нам пора браться за дело. Работать придется много и упорно.

— К этому я готова.

— Мне нравится, когда у моих учеников такой настрой. Хотя ростом они обычно вот такие, — и он поставил руку на середину бедра.

— А, так вы обучаете детей?

— Днем я даю этим козявкам уроки игры на фортепиано. — Глории понравилось, что он ласково назвал ребятишек «козявками» — по-видимому, он их искренне любит. Ее это удивило. Прежде Джером Джонсон казался ей черствым. — А вы что, думали, будто мне на квартплату хватает заработка в баре?

— Да, это верно, конечно, — проговорила она, покачивая головой. Но что она, собственно, хотела этим сказать? «Да, это верно, конечно». Глория никогда раньше даже не задумывалась о квартплате, вообще не задумывалась о том, что за какие-то вещи надо платить. О том, чтобы зарабатывать себе на жизнь. О том, как нелегко выжить в этом мире музыканту.

— Только не старайтесь меня уверить, будто без этой работы вам не на что было бы жить, — сказал Джером.

— Конечно же, было бы на что… У меня… есть…

— Приятель?

— Боже мой, да нет же! — Она принужденно засмеялась. — Я хотела сказать, что у меня есть… работа. Я работаю официанткой. В… закусочной.

— А мне казалось, вы были тогда в клубе с одним блондином, потому и считал, что…

Он имел в виду Маркуса.

— Это просто друг, — заверила Глория. — Один из очень немногих, которые появились у меня после… э-э… того, как я приехала сюда.

Повисло неловкое молчание. Она не была готова к этому вопросу о приятеле. А Джером Маркуса приметил — возможно, он наблюдал за Глорией.

— Вот, смотрите, — проговорил Джером, заходя за стойку бара.

Глория смотрела, как он внимательно вглядывается в паркетный пол, выложенный из темных досочек, на которых с прошлой ночи остались отметины каблуков. Потом наклонился и продел палец в еле заметную петельку, потянул и откинул потайной люк.

— Там хранится вся выпивка, — пояснил ей Джером. — Кроме того, на случай внезапного налета полиции там есть ход, ведущий на соседнюю улицу.

Глория так была захвачена вихрем событий: предстоящей карьерой певицы, волнующей притягательностью Джерома Джонсона, поспешными приготовлениями к свадьбе с Бастианом, — что и забыла, по какой причине возникли заведения, подобные «Зеленой мельнице». А существовали они лишь потому, что в стране запретили употребление алкогольных напитков.

Когда «сухой закон» вступил в силу, ей было всего четырнадцать лет, тогда она была не в силах полностью постичь его смысл. Позднее, на уроках обществоведения в школе, они проходили его. Официально он назывался законом Волстеда, но все называли его федеральным законом о запрещении алкогольных напитков или Восемнадцатой поправкой[71]. В 1920 году вдруг оказалось, что производство или продажа спиртных напитков на всей территории страны — нарушение закона. Что внешне выглядело вполне здравым.