— Ханина тут не было, — тихо обронил я. — Ханин в бараке на хуторе остался…

Новиков осоловело поглядел на меня.

— Ладно, поехали дальше, — бросил Терещенко. — Здесь нам больше делать нечего.

Из салона я еще несколько раз пробовал разглядеть огни хутора, до которого теперь оставалось всего ничего, но тщетно. Потом подумал — ну, естественно. Ведь я перебил всех его обитателей, следовательно, врубить иллюминацию стало некому. Правда, я не припоминал, чтобы ее выключал…

Стемнело мгновенно, как я и следовало ожидать. Горы есть горы, ничего не попишешь. Багрянец так скоро сменился непроглядным мраком, словно на окнах кабины опустились шторы.

На площадку в компактной седловине между двумя вершинами, где обосновалось бандитское гнездо, мы выехали уже в кромешной тьме. Но и света одних фар прокурорской «Волги» хватило с головой, чтобы с ходу удостовериться — хутор самым решительным образом изменился. От барачных домиков, в одном из которых сегодняшним утром случилась кровавая бойня, не осталось и следа. Вместо капитального амбара с захваченными иномарками громоздилась заросшая репейниками мусорная куча. Я, помнится, хотел предать бандитское логово огню, но отказался от этой затеи, подумав, улики пригодятся следователю. Мне посчастливилось привести с собой настоящего прокурора, но осиное гнездо исчезло.

— Здесь кто-то побывал после меня, — выдавил я. Это было единственное, что пришло в голову. — Кто-то тут поработал…

— Здесь поработало время, — устало бросил прапорщик. — И, не после вас, а задолго до того, как вы в наших краях появились, гражданин.

— Это невозможно…

— Тем не менее, это так.

Мы в последний раз покинули «Волгу», больше ей не суждено было возить ни меня, ни прапорщика Новикова, ни прокурора Терещенко, ни даже водителя Степу, фамилии которого я так и не узнал. Никто из нас, ясное дело, об этом не догадывался.

— Кто-то тут все сжег, — продолжал настаивать я, хоть после картины превратившегося в металлолом «Газона» это было, как минимум, глупо.

— Сжег, — не стал спорить прапорщик, — а пепелище засеял бурьяном. Специальным сортом, быстрорастущим, вроде бамбука. Видишь, какие заросли за двенадцать часов вымахали?..

Вряд ли он рассчитывал сорвать аплодисменты, и не сорвал, можете мне поверить на слово. Лицо Терещенко оставалось непроницаемым. Степа, кажется, был всерьез напуган, то и дело с опаской косился на руины, а затем оглядывался в степь, мрачную, под стать руинам хутора, который она окружала со всех сторон.

— В этом доме, — продолжил я, кивая в направлении бугорка, где смутно просматривались остатки фундамента, — я оставил четыре трупа. Ханина, Косого и еще двоих — мужчины и женщины. Она, наверное, была сожительницей одного из них, или даже всех, не скажу, не знаю.

— Она была членом банды, — буркнул прапорщик. — Вооруженной группы, которой верховодил некий Гамлет, лицо кавказской национальности, как у нас выражаются с недавних пор, вор в законе, коронованный еще при коммунистах. С конца восьмидесятых эти упыри промышляли разбоем на большой дороге. Грабили, жизни отнимали, почем зря, кровь лили, потехи ради, как водицу. Правда, орудовали они не здесь, а несколько севернее, на равнине. Там, где трафик погуще. Органы долго ничего с ними поделать не могли, обескровлены были, дезориентированы, после того как Горбачев страну развалил, чтоб ему пусто было. Но, все ж нашлась на них управа. Зацепили они каких-то безбашенных отморозков, ну, те им и показали, где раки зимуют. Практически всех перебили, в одну ночь. Ханину, который при Гамлете в то время подвизался, правда, крупно повезло. Ушел он тогда, в девяносто третьем, каким-то Макаром, — прапорщик осекся, покосился на Терещенко, но тот сделал знак — продолжай.

— Перебрался в наши края, устроился егерем в охотничье хозяйство. Репа за него слово замолвил, они с давних пор корешами были, чуть ли не со школы. Опять же, как этот гребаный бардак в стране начался, так всевозможные неприглядные факты биографии, вроде судимостей, стали кадровикам без надобности. Настали новые, мать их, времена. Демократия. У Ханина на тот момент четыре ходки на зону было, ну, так, какой с него спрос? Отсидел же, искупил, так сказать, бхххх… — Новиков смачно сплюнул. — В общем, взялись они с Репой за старое. Вероятно, и при Гамлете на паях работали. Репа бандитам нашу оперативную информацию сливал. Не бесплатно, конечно. Опять же, машины, добытые у туристов, надлежало регистрировать, после того, как умельца Гамлета в своих мастерских перебивали номера кузовов и агрегатов.

— И никто ничего не заподозрил? — спросил я. Новиков закусил губу.

— Перебазировавшись к нам, в Калиновский район, преступники действовали осторожно, без прежнего размаха, — ответил за прапорщика Терещенко. — Репа, Василий Михайлович, к слову, в те времена был на отличном счету. С сентября одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года исполнял обязанности заместителя начальника ОВД. А ирония ваша не к месту, Сергей Николаевич. На то он и оборотень, чтобы нелегко было за руку схватить. В особенности, в стране, вроде нашей. И не надо на одни органы пенять, это неконструктивно, по меньшей мере. Все хороши. Вы вот, в компьютерной фирме трудитесь, если не ошибаюсь? Не для протокола вам вопрос: какую часть зарплаты получаете в запечатанном конверте? То-то и оно. Когда у нас кто-либо, любой чиновник, предприниматель или менеджер средней руки, приобретает себе преспокойно «Порше Кайенн», что, по обыкновению, говорят окружающие?

— Что он не дурак и хорошо устроился, — не колеблясь, ответил я.

— Совершенно правильно! — подхватил Терещенко. — Воровство, моральная нечистоплотность и тому подобные явления стали обыденностью. Вошли в кровь и плоть бытия, изуродовали нравственность и практически похоронили систему воспитания. А теперь ответьте, положа руку на сердце, Сергей Николаевич, легко ли ловить преступников в обществе, которое их не отторгает, потому что насквозь больно? Представьте себя на моем месте…

Я покачал головой. Мне и на своем месте — приходилось несладко.

— Сложность, в случае с Репой, — продолжил заместитель прокурора, возвращаясь к нашим пенатам, — заключалась еще и в том, что, после устранения Гамлета, подельники отказались от разбоя с целью завладения транспортными средствами. Вообще практически бросили заниматься запчастями, видимо, посчитав это дело чересчур хлопотным и малорентабельным…

Малорентабельным, — эхом прозвучало в голове. Ну да, конечно, мочишь приезжих, мочишь, не покладая рук, а в кармане одни гроши, стыдно кому признаться….

— Они вышли на Афяна, и он живо наставил их на путь истинный, верно? — сказал я, припомнив признания доктора, записанные на встроенный в мобильный телефон диктофон. Терещенко и Новиков обменялись взглядами, заместитель Калиновского прокурора, почесав подбородок, кивнул.

— Спекулировать почками оказалось выгоднее, да?

— И выгоднее, и безопаснее, — хмурясь, подтвердил Терещенко. — Репа поставлял Афяну жертв ДТП. Когда доктор с ними заканчивал, тела передавали родственникам со всеми необходимыми документами. Могли даже забальзамировать, перед отправкой по бывшему месту жительства, так сказать. Никто в таких случаях, за редчайшими исключениями, не проводит проверки, так что, мерзавцы ничем не рисковали. Беспроигрышный вариант…

— Рука руку моет? — вставил я машинально.

Прапорщик сдвинул брови.

— То, о чем тебе рассказал Станислав Казимирович, Журавлев, по сей день остается неподкрепленной фактами версией.

— Вот как, — пробормотал я.

— Во второй половине девяностых всплыли кое-какие обстоятельства, бросившие тень на капитана Репу, — сказал Терещенко. — В отношении его было начато негласное расследование, но…

— Но… — эхом отозвался я.

— Но, в январе одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года капитан Репа погиб…

Я уже настолько, насколько, конечно, возможно, свыкся с этой мыслью, даже почти не похолодел, услышав его слова. Спросил, наверное, защищаясь от волн тошнотворного безумия, раз за разом накатывавших на крошечный островок зыбкого песка, где я балансировал, ожидая, когда же меня смоет в пучину: