Всего на мгновение. Знаете, как бывает, когда ночью, по пути в туалет, заметишь собственное отражение, скользнувшее в зеркале. И, спросонья, успеваешь вздрогнуть до того, как соображаешь, что это такое. Едва первый испуг прошел, я понял, это не наша машина. Ведь я видел «Вектру» Пугачева далеко отсюда, в горах, еще на рассвете сегодняшнего дня. Спрашивается, кто бы ее пригнал, если я оставил на хуторе одних покойников. Кроме того, у нашей машины после переворота были помяты правый борт и крыша. Ту, что стояла в гараже, ударили сзади, вероятно, грузовиком, судя по масштабам повреждений.

Мое замешательство не ускользнуло от Терещенко. Он, похоже, вообще, все схватывал на лету. Подозвав завгара, заместитель прокурора осведомился, что за техника обслуживается в мастерских, и потребовал предъявить документы. Завгар, с физиономией, разукрасившейся пунцовыми пятнами, сообщил, что толком не знает, и, никаких документов у него, соответственно, нет.

— Как это, не знаете? — изумился Терещенко, полагаю, на этот раз — не совсем неискренне. И это понятно. Ведь ни для кого не секрет, при нынешних куцых официальных зарплатах начальство зачастую смотрит сквозь пальцы на халтурки, которыми балуются подчиненные, лишь бы отстегивали часть доходов. «Вектру», как, впрочем, и другие автомобили, находившиеся в гараже, вполне могли пригнать на ремонт совершенно нормальные, честные люди, которым не по карману обслуживать машину на сертифицированной СТО. Никаких документов при подобном раскладе не спрашивают, отношения, как бы это сказать, строятся исключительно на устных договоренностях. Ни фискальных чеков, ни гарантийных талонов, ни прочей аналогичной лабуды. Терещенко, конечно же, полагалось знать это не хуже меня, ведь не вчера же он на свет появился?

Пока завгар, вибрирующим от волнения языком почти слово в слово повторял вслух мои мысли о внеурочных работах, которыми грешат его подчиненные, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, я, сделав над собой усилие, двинулся к «Опелю». Обошел машину по кругу, и только затем решился — заглянул в салон через опущенное стекло, руки оставались скованными наручниками. Последние сомнения отпали: это была другая «Вектра», она никогда не принадлежала Пугачеву. Вернувшись, сообщил об этом прокурору, чем, кажется, его огорчил. Пораспекав еще немного завгара (для приличия, подумал я, хотя, как знать, быть может, и в надежде выявить другие машины с несладкой судьбой, выпавшей нашей «Вектре» и ее пассажирам), Терещенко направился к выходу. Мы потянулись за ним гуськом.

— А эта дверь куда ведет? — насторожился прокурор, указывая на калитку, проделанную в старых воротах, которыми явно давно не пользовались, судя по куче стального мусора, наваленного перед ними. — А ну-ка, откройте!

— Она не заперта, — поспешил заверить завгар.

Терещенко первым выглянул наружу, за ним в проем шагнул водитель Степан, прапорщик Новиков задержался у порога, пропуская вперед завгара и меня. Я сделал шаг, прищурился. После полумрака мастерских полуденное солнце показалось особенно ярким. Осмотрелся по сторонам и, остолбенел, до крови прокусив губу. Во рту появился противный медный привкус. В желудке образовался вакуум, мышцы ног обратились в вату. Ну, еще бы. Наш с Игорем и Ольгой ночной кошмар — армейский вездеход «ГАЗ-66», на котором покойный теперь Григорий Ханин время от времени выбирался на ночную рыбалку, удить заблудившихся туристов, вроде нас, словно ждал меня. Я сразу узнал машину, хоть она стояла последней, прячась за остовами старого Лаза и двух грузовиков, от которых сохранились одни лишь изглоданные коррозией скелеты. Впрочем, и «Газон», которым ч воспользовался, чтобы добраться в госпиталь, недалеко от них ушел. На нем, как видно, тоже уже давненько не ездили. Более того, похоже, машина побывала в аварии, судя по сплюснутой кабине, кувыркнулась несколько раз. Когда узнавание (я мог поклясться, что это он, поставив на кон и руку, и голову) натолкнулось на этот неоспоримый факт, как было не верить собственным глазам, а они демонстрировали ржавую рухлядь на спущенных скатах, мне сделалось дурно. Утратив над собой контроль, я начал оседать у стены. Стекать по ней, будто приговоренный, расстрелянный взводом солдат. Растянулся бы на асфальте, загаженном пятнами проливавшихся тут годами технических жидкостей, масел, красок и растворителей, если бы не прапорщик, предусмотрительно ухвативший меня за шиворот.

— Что с ним? — донесся сверху встревоженный голос Терещенко. Я будто упал в темный глубокий колодец, а он звал меня, склонившись к его раструбу.

— Им-им-им, — подхватило эхо, отражаясь от глухих закругленных стен.

— Ну и ну… — протянул водитель Степан.

— Черт его знает, что, — откликнулся прапорщик, каким-то странным образом удерживая меня за шиворот. Как никак, нас разделяла пропасть, судя по голосам, просачивавшимся ко мне с большим трудом

— Может, кого из докторов кликнуть? — предложил завгар — сама услужливость.

— Успеется, — молвил прокурор. — Принесите-ка лучше стакан воды.

Чего-чего, а воды-то на дне колодца, по идее должно было быть завалом — мелькнуло у меня. Мысли разбегались, я не мог поймать ни одну. Я был бессилен объяснить им, что чувствую, как, впрочем, и того, что сталось за три, четыре, даже, пускай все пять часов с грузовиком, доставившим меня в Калиновскую больницу. Если б я только мог, я бы запустил руки под черепную коробку, я бы держал рассудок в ладонях, потому что иначе он рисковал развалиться. Он уже распадался, я это знал.

— Хлебни-ка, парень, — предложил прапорщик, прижимая край грязного граненого стакана к моим шевелящимся губам. Заставил глотнуть. Вода оказалась под стать стакану, мутная, с убойным привкусом металлических окислов. Но, она привела меня в чувство. Я заставил себя разогнуть конечности, оперся ладонью о старую кирпичную кладку мастерских. Камни были шершавыми, я завидовал им, непоколебимым, спаянным раствором, опирающимся на надежный фундамент.

— Зря мы с ним возимся, — бросил прапорщик. — Человек болен. Это же очевидно. Его писульки не стоят ломаного гроша. Кто припадочному поверит? — в голосе Новикова прозвучала горечь, замешанная на крупном разочаровании, как мне показалось. — Короче, Станислав Казимирович, пускай его показания айболиты изучают…

Прокурор невесело вздохнул.

— Да, пожалуй, мы с тобой немного увлеклись, Сережа…

Я почувствовал, сейчас эти двое умоют руки, и я перейду в распоряжение психиатров, попаду в объятия смирительной рубашки, о которой уже говорил. Я решил, что должен попытаться объясниться, пока не поздно. Сказать им правду, даже в том случае, если мое новое откровение переполнит чашу терпения, станет той самой последней каплей, за которой появятся крепыши-санитары.

— Станислав Казимирович… — начал я.

— Слушаю? — Терещенко слегка наклонился ко мне.

— Я знаю, вы мне не верите. Вы думаете, я свихнулся. Но… — Я собрался с мужеством, ожидая любых последствий, — но, я приехал вот на этом грузовике.

Проследив за моей рукой, заместитель районного прокурора несколько раз с силой зачесал наверх волосы. Я понимал его реакцию и его, и всех остальных.

Завгар громко хмыкнул. Водитель Степа покачал головой.

— Я ж предупреждал, Станислав Казимирович, — буркнул прапорщик Новиков, разводя руками. В правой он сжимал граненый стакан, который забрал у меня.

— Я знаю, как это дико и нелепо звучит, но это — та машина! — выпалил я. — Проверьте хотя бы номера! Ольгу опросите, когда окончательно в себя придет. Она, хоть и женщина, тоже должна была их запомнить. Мы же за этим грузовиком долго на буксире болтались. Пока он в степь не свернул…

После этих слов, поверили они им, или нет, мы все подошли к грузовику. Остановились перед изуродованной, скомканной, будто фольга, кабиной. Нечего и говорить, вездеход выглядел совершенно недееспособным. Зеленая краска выгорела и облупилась, искореженный металл побурел во многих местах, кое-где прогнил до дыр, фары были выбиты, как и стекла кабины. Сидения посерели от грязи и пыли, скапливавшийся в салоне из года в год, слой за слоем, наносившимися дождями, ветрами, метелями. Прапорщик Новиков, сделав шаг вперед, выразительно постучал по колесу, спущенному, черт знает, когда. Мощная вездеходная резина растрескалась, будто лунная поверхность, грузовик, а точнее, то что осталось от него, стоял на ободах ржавых, деформированных дисков. Под весом машины они продавили старую резину и, буквально вросли в асфальт.