Изменить стиль страницы

— На какой адрес?

— Манхэттен, до востребования.

— Правильно.

— Хотите кофе? Что-нибудь выпить?

— Ничего не надо.

Паркер закрыл глаза. Он знал, что большинство людей нервничает перед делом, а нервничающие люди любят поговорить. Он не хотел разговаривать, и самый простой способ избежать этого — закрыть глаза. Когда у вас закрыты глаза, люди не решаются вас тревожить, даже если знают, что вы не спите.

Так он сидел, не думая ни о чем определенном; бессвязные мысли относились главным образом к Пуэрто-Рико и Клер. Он ждал.

Наконец Фуско сказал:

— Вот и мальчики.

Тогда он открыл глаза и встал.

У дома остановился микроавтобус. Из него вышли трое. Впереди шел Джек Кенгл, за ним следовал Билл Стоктон, высокий, тощий парень с черными волосами и разболтанной походкой. Замыкал шествие Филли Уэбб, владелец микроавтобуса; ему предстояло сегодня вечером сидеть за рулем. Он был маленького роста, коренастый, смуглый, с подбородком и руками штангиста, что делало его похожим на обезьяну.

Фуско открыл им дверь; все они были одеты, как Паркер, — белые рубашки, черные брюки, бесшумные мягкие подошвы.

— Это время я всегда ненавидел, — сказал Кенгл. — Перед делом, понимаете? Когда нужно только ждать.

— Наверное, здесь найдется колода карт, — сказал Уэбб.

— Конечно, — отозвался Фуско. — Мы можем играть на кухне. Я сейчас посмотрю.

Четверо уселись, чтобы убить время, играть в покер. Ставки делали небольшие; считалось, что игра на деньги, которые еще не украдены, может принести неудачу.

Паркер не играл. Он предпочел сидеть в гостиной, ничего не делая, снова и снова прокручивая в голове каждую деталь будущей операции, проверяя, не упустил ли он что-нибудь важное.

Элен вернулась домой в двадцать минут третьего.

Бросив взгляд на мужчин, играющих в карты за столом в кухне, она спросила Паркера:

— Долго вы еще намерены пробыть здесь?

— Уже недолго, — ответил он.

У Элен был вид человека, пришибленного горем. Молча походив по гостиной, она ушла в спальню. Паркер, нахмурившись, наблюдал за ней. Его тревожило ее поведение, не нравились внезапные и частые перемены в настроении.

Все началось со странного предложения, высказанного безразличным, без капли чувственности тоном. Тем не менее это было сексуальное предложение, но сделала она его словно против своей воли, подчиняясь импульсу, которого не понимала и сама.

Он ни на минуту не усомнился в характере ее предложения. До этого она два дня то смотрела на него кротко и покорно, то пыталась устраивать сцены, словом, вела себя так, как если бы считала, что он жаждет уложить ее в постель.

Потом это внезапно кончилось, и наступила новая фаза. От нее стала исходить ненависть, холодная, молчаливая, смертельная. Она была всегда рядом и бросала на него такие злобные и враждебные взгляды, что, казалось, ищет только предлога, чтобы броситься на него с ножом.

Но и это кончилось. Ему показалось, что изменения в ее настроении каким-то образом связаны с сеансами психотерапии: уходя в одном настроении, она приходила в другом. Фазу ненависти сменила фаза равнодушия; Элен стала полностью его игнорировать, будто его не существовало вовсе. Это было не высокомерие монаршей особы, когда игнорирование нижестоящего все же не означало неведения о его существовании. Нет, Паркер просто перестал существовать для нее, как если бы в ее глазах образовалось слепое пятно, в центр которого неизменно попадал он.

Такое ее поведение устраивало его более всего, но потом снова все изменилось — в последнее время в ее глазах появился панический страх разоблачения, который заставлял его нервничать в ее присутствии почти так же, как нервничала она сама. Паркер пытался выяснить у Деверса и Фуско, что бы это могло значить, но оба уверили его, что Элен не способна совершить ничего такого, что могло бы привести ее в такое состояние. Например, позвонить в полицию.

— Знаете, иногда на нее что-то находит, — сказал Деверс, а Фуско прибавил:

— Элен не станет стучать, это у нее просто месячные.

Паркеру пришлось поверить им на слово, но все это ему совсем не нравилось, и, когда она вертелась около него, он с трудом сдерживал раздражение.

Как бы там ни было, скоро все кончится. Сегодня вечером он уйдет из этого дома навсегда, и пусть Элен Фуско продолжает озадачивать окружающих, его уже это не будет касаться.

Но он не предвидел, что ему предстоит еще одна, последняя беседа с ней. Сразу же после трех она вошла в гостиную и села на противоположный от него конец софы. Она курила, время от времени нервно постукивая сигаретой по пепельнице.

По-видимому, она хотела что-то сказать, но никак не могла решиться. Паркер молча ждал.

Наконец, не глядя на него, Элен спросила:

— Что будет, если что-нибудь пойдет не так?

Он посмотрел на нее. Элен не спускала глаз со стоящей на кофейном столике пепельницы, нервно стряхивая в нее воображаемый пепел.

— Что именно? — спросил Паркер. Она конвульсивно передернула плечами.

— Не знаю. Всякое может случиться. Например, раньше времени поднимется тревога. Кто-нибудь начнет проверять документы. Или еще что-нибудь.

— Мы постарались все это учесть.

— Но ведь может произойти что-то непредвиденное!

— Не исключено.

— По-моему, за это не стоит браться. Паркер смотрел на Элен и ждал, что она скажет дальше. Она сидела съежившись, нервно постукивая сигаретой по пепельнице, крепко сжимая правой рукой левое плечо как бы в попытке унять дрожь; и, хотя она, по-видимому, сейчас не испытывала перед ним такого страха, как раньше, нервничала она сильнее прежнего. Элен напоминала старую машину с испорченным двигателем: капот вибрирует, а машина ни с места.

Так как он продолжал молчать, оставив ее последние слова без ответа, она, бросив на него быстрый взгляд — глаза ее были большие, круглые и полные отчаяния — и, сразу же отведя их, вновь обратив на пепельницу, сказала:

— Возможно, это к вам не относится. По-видимому, вам нравятся такие вещи. Но Стену они не подходят. И Марти тоже. А Стену уж точно!

— Он сам решал, — ответил Паркер.

— Я не хочу, чтобы вы его в это вовлекли.

— Поговорите с ним.

— Я говорила. Давно. Дело в том... — Она замолчала, покачала головой и, нахмурившись, уставилась на сигарету, не зная, что сказать дальше. Наконец продолжила: — Ведь что будет со Стеном, если что-нибудь не заладится? Он не профессионал, вдруг он не сумеет убежать. А для него это важно, разве вы не понимаете? Марти уже побывал в тюрьме, ему это не впервые. Джек Кенгл тоже сидел. Но Стен — другое дело. Попасть в тюрьму было бы для него ужасным потрясением.

Паркер подумал, неужели она действительно верит, что есть люди, для которых тюрьма — пустой звук. Но вслух сказал:

— Наверное, Стен уверен, что не попадет в тюрьму.

— Знаю. Он считает, что стоит рискнуть, вы все уверены, что такие деньги оправдывают всякий риск.

— Может быть, так и есть.

— Почему вы?.. — начала она и снова осеклась, отчаянно покачала головой, затянулась и выпустила изо рта облачко дыма.

— Что почему?

— Ничего, — сказала она, отвернувшись.

— Почему мы не отменим все это? Покачав головой, она вышла из гостиной. Он не сомневался, что она хотела сказать это, но, начав говорить, поняла бессмысленность своих уговоров: ведь в шкафу уже лежат костюмы, в комнате дочки — автоматы, у дома стоит автобус, партнеры играют в покер в кухне, — поэтому и прервала себя на полуслове. Но было совершенно очевидно, чего больше всего на свете ей хочется: чтобы ничего не было ни сегодня, ни когда-либо потом.

Паркер не встречал еще женщин, у которых настроение менялось бы так часто; по-видимому, вскоре и это состояние крайнего возбуждения сменит какое-нибудь другое. Как хорошо, что у него есть такая женщина, как Клер, надежная, сильная и достаточно умная, чтобы держаться в стороне от его дел. С какой радостью он вернется в Сан-Хуан, снова увидит ее, будет проводить с ней время на пляже, ходить в казино.