Изрядно потрепанный Блейри, пытаясь зажать ладонью рваную рану на предплечье, медленно пятился от наступавшей на него Солльхин.

Гуль скалился, как загнанная в угол крыса. Вся его самоуверенность и холодное совершенство пропали, безжалостно разодранные на клочки и разметанные по поляне. Рабирийка, пританцовывая, шла следом, игриво перебирая в воздухе согнутыми пальцами, но не атакуя. Ветер развевал пепельно-серебряные пряди ее волос, и женщина по-прежнему безмятежно улыбалась, словно не она только что чудом избежала верной гибели.

– Солльхин, Солльхин, – еле слышно шипел Блейри, продолжая отступать и явно выгадывая подходящий миг для бегства. – Неужели ты так быстро все забыла? Кто отнял жизнь у твоих детей, Солльхин? Напомнить? Тебе этого мало? Ты убиваешь собственных сородичей и готова отдать наш край на растерзание людям! Что сказали бы на это твои дети, Солльхин? Где они? Кто виновен в их смерти?

– Ты лжешь, – рабирийка замотала головой, словно пытаясь отогнать наваждение. Они топтались на самой границе былого магического круга, изрытого, растоптанного и превратившегося в белесое пятно.

– Не-ет, это ты не хочешь признать правды, – скрипуче засмеялся Блейри. – Правды, которая известна всем. Твоих ненаглядных детишек прикончили люди. Мальчика и девочку, если не ошибаюсь? И твой муж-человек бросил тебя, опасаясь за собственную жизнь…

– Замолчи! – с воплем, звеневшим, как осколки разбитого хрусталя, Солльхин бросилась вперед. Блейри чудом увернулся, наотмашь полоснув когтями мелькнувшую рядом тень, и не попал – размытый силуэт в резком прыжке взлетел над ним.

Их сражение походило на головокружительные попытки леопарда сгрести порхающую в воздухе летучую мышь.

Время застыло тягучей каплей черной смолы, в которой желтой искрой отразилась полная луна, а потом дрогнуло и сорвалось вниз, оставив расходящиеся на воде круги.

Очередной выпад Солльхин не достиг цели – рабирийка замерла в нелепой позе, запрокинув голову и словно переломившись в поясе. Руки беспомощно заколотили по воздуху, не находя опоры, и она с мягким шлепком упала на спину, ткнувшись головой в основание темно-красного валуна. Блейри, чуть наклонившись вперед, стоял над ней, словно не веря в свою победу и выжидая, когда соперница упруго вскочит, снова бросившись в бой.

Женщина не двигалась.

Присев рядом, гуль боязливо потрогал ее за плечо раскрытой ладонью. От толчка голова Солльхин грузно перекатилась набок и осталась лежать на подстилке из рассыпавшихся седых волос и зеленого бархатистого мха. Блейри сглотнул – сухой щелкающий звук отчетливо пролетел над поляной.

За спиной гуля, шагах в пяти, сдвинулся с места застывший доселе силуэт. Неторопливо, не привлекая излишнего внимания, поднялось вверх поблескивающее лезвие – длинное, с простой крестовиной. Меч находился в руках Лиессина, и Конни отлично представлял, что сейчас будет: при определенном везении Майлдаф с одного взмаха прикончит предводителя-дуэргар, рассчитавшись за все.

Мир качнулся, до краев переполнившись нарастающим шелестящим звоном осыпающихся звезд и мертвенно-голубоватым светом. Деревья застыли, превратившись в ряды лишенных жизни мраморных стволов. Темными, влажными пятнами чуть дымилась еще теплая пролитая кровь – человеческая и вытекшая из уроженцев Рабирийских холмов. Рассыпанные крупинки муки заблестели, как крохотные драгоценные камни. Стоявший на коленях Блейри поднял голову к бесстрастному небу и беззвучно закричал.

И вот тогда на Холм Одиночества пролился дождь.

Дождь, какого еще никогда не бывало – идущий снизу вверх. Сверкающие прозрачные капли срывались с каждой травинки, с вздрагивающих листьев, с тел погибших в скоротечной ночной схватке, зарождались на поверхности озер и рек, вырывались из затушенных костров и разведенных очагов. Они взлетали, объединяясь в тонкие струйки и устремляясь вверх, все выше и выше.

Колдовской ливень не приносил очищения и свежести, наоборот, внутри каждой капли скрывалось что-то жизненно важное, некая малая частичка Рабиров. В застывшей ночной тишине они соединялись воедино, образуя повисшее над левобережьем Хорота длинное, клокочущее облако…

В летописях Аргоса и Зингары позже появятся отрывистые и невнятные свидетельства очевидцев, утверждавших, будто в одну летнюю ночь полнолуния над Рабирами встала стена призрачного фиолетового огня высотой до самых небес. Когда пламя опало, разразилась небывалая по силе и ярости гроза, бушевавшая всю ночь и еще полдня после.

Глава пятая. Бедствие

20 день Первой летней луны.

В середине дня обрушившаяся на Рабирийские холмы гроза переместилась вверх по течению Хорота, задев своим разрушающим крылом Пуантен. Крупный град побил виноградники и оливковые рощи, усеяв землю под деревьями зелеными и черными шариками упавших плодов. Ураганной силы ветер смахивал черепицу с крыш, ломал деревья и взбаламутил реку. По вышедшей из берегов Алимане, застревая под опорами мостов, кружились вырванные с корнем древесные стволы, туши невезучих овец и сорванные с привязей лодки.

Замок Орволан избежал пристального внимания буйной стихии. Надрывно завывавший всю ночь ветер, сыпавшаяся из каминов зола, пара разбитых окон и ударившая в макушку одной из сторожевых башен молния в счет не шли. Владелец крепости больше тревожился за судьбу своих гостей, отправившихся в Рабиры. Пора бы им вернуться обратно или хотя бы дать знать, как обстоят дела. Добились они желаемого или потерпели неудачу? Может, им требуется помощь? И означает ли что-нибудь эта свирепая мимолетная буря, так не вовремя разразившаяся над холмами?

Ближе к закату, когда над замком поплыло туманное марево испаряющейся влаги, караульные надвратной башни заметили на дороге, ведущей к Рабирийскому мосту, приближающихся всадников. Числом их было пятеро, и гнали они так, будто удирали по меньшей мере от разъяренного огнедышащего дракона.

Раскатисто прогромыхав под аркой барбикена, незнакомцы влетели в нижний двор, где их стремительный бег завершился. Одна из загнанных лошадей поскользнулась на мокрых камнях и грузно шлепнулась, едва не переломав себе ноги.

Сбежавшиеся на шум и крики стражники немедля признали среди прибывших месьора Базенте из Риальсы, уже который год исполнявшего должность посредника между людьми и обитателями Рабиров. В ответ на невинный вопрос, от кого они спасаются, не от, спятивших ли гулей, Базенте, слывший человеком редкостной невозмутимости, яростно рявкнул на опешивших гвардейцев и потребовал немедленной встречи с его герцогской милостью.

Ему даже не пришлось дожидаться – Пуантенский Леопард как раз спустился во двор, желая лично узнать, кто приехал. Рассеянно выслушав быстрый, несколько сбивчивый и изложенный полушепотом рассказ своего доверенного лица, Просперо ограничился коротким кивком и ушел в жилую башню. С собой он прихватил второго гостя – встрепанного черноволосого юнца, выглядевшего так, будто тот недавно подрался с десятком бешеных кошек одновременно. Молодого человека в замке тоже вспомнили – ведь он совсем недавно проезжал через Орволан, сопровождая наследника короны Аквилонии.

Троих оставшихся всадников – судя по потрепанной форме, гвардейцев аквилонской полусотни – и Базенте немедля увели на кухню, строжайше запретив обитателям замка разговаривать с ними. Запрет немедля дал повод для сплетен, сходившихся в одном – похоже, минувшей ночью в Рабирах стряслось нечто пугающее.

Депеша, срочно доставленная Гиллемом Ларберой, состояла из нескольких строк, выведенных в несомненной спешке и заверенных смазанным оттиском кольца-печатки: двойная буква «К» под малой короной. Сам гонец сидел за столом, против хозяина замка, с жадностью допивая второй кубок разведенного вина.

«Я не могу вернуться – здесь большие неприятности, случившиеся по нашей (два последних слова зачеркнуты) по моей вине. Необходима помощь, и как можно быстрее. Срочно отыщи с десяток толковых лекарей, а лучше – приезжай сам. Подробности расскажет Ларбера. Жду».