Пока подозреваемый дрожащим голосом оправдывался, следователь трепетал от радости.

«Он слабеет, – думал господин Семюлле, – я это чувствую. Он сдает, он в моих руках!»

Но все надежды на немедленный успех улетучились, как только следователь увидел, что этот удивительный противник обуздал минутную слабость и выпрямился с новой, еще более неистовой энергией. Он понял, что одной атаки не достаточно, чтобы сломить столь закаленный характер. И тогда голосом, ставшим еще более суровым из-за обманутых ожиданий, он продолжил:

– Право, вы отрицаете саму очевидность.

Подозреваемый вновь окаменел. Вероятно, он горько жалел о своей минутной слабости, поскольку в его глазах сверкала адская отвага.

– Какую очевидность?.. – спросил он, нахмурив брови. – Роман, выдуманный полицией, похож на правду, я не отрицаю. Однако мне кажется, что настоящую правду так же легко доказать. Вы говорите мне о кучере, который взял двух маленьких белокурых женщин на улице Шевалере… Но кто докажет, что именно они находились в этом чертовом кабаре?..

– Полиция шла по их следам, оставленным на снегу.

– Ночью, по пустырям, через овраги, вдоль улицы, когда шел мелкий дождь и начиналась оттепель!.. Это уж слишком!..

Подозреваемый показал рукой на Лекока и голосом, полным презрения, добавил:

– Полицейский либо должен быть чрезмерно самоуверенным, либо хотеть любым путем продвинуться по службе, чтобы требовать головы человека, основываясь на таких несуразных доказательствах!

Водя пером по бумаге, улыбающийся секретарь наблюдал за происходящим.

«Метко сказано!.. В темноте!..» – думал он.

Упрек действительно был жестоким. Он потряс молодого полицейского до глубины души. Он был до того задет за живое, что, забыв, в каком месте находится, в ярости вскочил.

– Это обстоятельство действительно ничего не значило бы, – сказал Лекок, – если бы не было звеньев длинной цепи…

– Терпение, господин полицейский, – прервал его следователь.

Обращаясь к подозреваемому, он продолжил:

– Правосудие всегда использует улики, собранные полицией, лишь после того, как тщательно проверит их и оценит.

– Что за важность!.. – пробормотал подозреваемый. – Я хочу видеть этого кучера!..

– Не беспокойтесь, он повторит свои показания в вашем присутствии.

– Ладно!.. Тогда я буду доволен. Я спрошу его, как это он умудряется рассматривать людей в кромешной темноте. Наверно, этот составитель описаний принадлежит к той породе кошек, которые видят ночью лучше, чем днем.

Подозреваемый прервался и хлопнул себя по лбу, словно на него внезапно снизошло озарение.

– Какой же я глупый!.. – воскликнул он. – Я порчу себе кровь из-за женщин, в то время как вы знаете, кто они. Ведь вы знаете, правда, господин следователь, поскольку кучер довез их до дома?

Господин Семюлле почувствовал, что его обвели вкруг пальца. Он понимал, что подозреваемый пытается напустить туман именно в том месте, которое следствие во что бы то ни стало хотело прояснить.

Несравненный актер, подозреваемый произнес эту фразу с искренним простодушием. Однако в его голосе слышалась ирония. И если он насмехался, значит, знал, что ему нечего было опасаться.

– Точно так же, – продолжал следователь, – вы отрицаете, что вам помогал сообщник… товарищ.

– К чему отрицать, господин следователь, если вы мне не верите? Недавно вы назвали моего патрона, господина Симпсона, вымышленным персонажем. В таком случае что я могу сказать о так называемом сообщнике? А!.. Полицейские, придумавшие сообщника, сделали его славным парнем. Недовольный тем, что он сбежал от них в первый раз, он добровольно бросился в их лапы. Эти господа утверждают, что он договаривался со мной и с хозяйкой кабаре. И как же ему это удалось?.. Вероятно, они вытащили его из каталажки, где находился я, и подсадили к старухе…

Секретарь Гоге, записывая показания, восхищался подозреваемым.

«А этот, – думал он, – парень бойкий на язык. Ему не понадобится адвокат, чтобы болтать в Суде присяжных».

– Ну, – продолжал подозреваемый, – что у вас есть против меня?.. Фамилия Лашнёр, произнесенная умирающим, следы на тающем снегу, заявление кучера, смутные подозрения по поводу пьяницы. И все?.. Это ничто…

– Хватит! – прервал его господин Семюлле. – Теперь вы держитесь уверенно, но совсем недавно вы пребывали в огромном смятении. По какой же причине?..

– По какой причине?.. – гневно воскликнул убийца. – По какой причине? Значит, вы, господин следователь, не понимаете, что жестоко, безжалостно терзаете меня. Меня, невиновного, который защищает свою жизнь. Вот уже несколько часов вы изучаете меня со всех сторон. Я чувствую себя словно на гильотине. При каждом слове, которое я произношу, я спрашиваю себя, не приведет ли оно в действие механизм. Вас удивляет моя растерянность! Да я раз двадцать чувствовал холод лезвия, опускающегося на мою шею!.. Послушайте!.. Такой пытки я не пожелал бы даже своему заклятому врагу.

Вероятно, подозреваемый действительно жестоко страдал, поскольку принадлежал к числу тех физических феноменов, которые неподвластны самой непреклонной воле. Его волосы стали влажными от пота. Крупные капли, которые он стирал рукавом, время от времени текли по его побледневшему лицу.

– Я не враг вам, – мягко заметил господин Семюлле, который отнес слова подозреваемого на свой счет. – Следователь не является ни другом, ни врагом подозреваемого. Он друг правды и законов. Я не ищу ни виновного, ни невиновного. Я хочу найти то, что есть на самом деле. Мне необходимо знать, кто вы… И я это узнаю.

– Э!.. Да я готов до посинения твердить: я Май!

– Нет.

– Тогда кто же я?.. Переодетый вельможа?.. О, хотел бы я им быть. В таком случае у меня были бы документы, я показал бы их вам, и вы меня бы отпустили… поскольку вы знаете, мой славный господин, что я такой же невиновный, как и вы.

Следователь встал из-за стола и прислонился к камину в двух шагах от подозреваемого.

– Не стоит продолжать, – сказал он.

И тут же, изменив тон и манеры, он добавил с совершенной учтивостью светского человека, который обращается к одному из равных себе.

– Окажите мне честь, сударь, и поверьте, что я наделен достаточной проницательностью, чтобы разглядеть, несмотря на вашу трудную роль, которую вы играете с обескураживающим талантом, высшего человека, человека, наделенного редкими способностями…

Лекок заметил, что это резкое изменение тона сбило с толку убийцу. Убийца попытался рассмеяться. Но из его груди вырвался мрачный, как рыдание, смех, а на глазах блеснули слезы.

– Я не буду вас больше мучить, сударь, – продолжал следователь. – Впрочем, сейчас, вступив на зыбкую почву, я проиграю, в чем со всей скромностью признаюсь. Я вернусь к рассмотрению вашего дела, когда у меня на руках будет достаточно доказательств, чтобы раздавить вас…

Следователь собрался с мыслями, а потом медленно, делая ударение на каждом слове, добавил:

– Только не ждите от меня поблажек, которые я сейчас охотно даю вам. Правосудие гуманно, сударь, то есть оно снисходительно относится к некоторым преступлениям. Оно измеряет глубину пропасти, в которую может скатиться порядочный человек, оказавшийся во власти страстей. Я обещаю щадить вас, если это не будет противоречить моему долгу… Скажите, сударь… Должен ли я попросить присутствующего здесь полицейского выйти? Хотите ли вы, чтобы я дал какое-нибудь поручение своему секретарю?..

Следователь замолчал. Он ждал, какое впечатление произведет это последнее усилие.

Убийца бросил на следователя один из тех взглядов, которые стараются проникнуть в глубины души. Его губы зашевелились. Можно было подумать, что он вот-вот заговорит… Но нет. Сложив руки на груди, он прошептал:

– Вы честны со мной, сударь. К сожалению, я всего лишь жалкий тип, как я вам и сказал: Май, артист, зазывающий публику, приветствующий ее…

– Воля ваша, – печально произнес следователь. – Господин секретарь зачитает протокол вашего допроса… Слушайте.