Жан Левек прятался в подъезде соседнего магазина, нетерпеливо постукивая каблуками по каменным плитам. И перед ним лился все нарастающий поток теней. Это был усталый, торопливый поток, безостановочно текущий к вечернему отдыху. Он катился издалека, со всех концов предместья, сливаясь воедино на площади Сент-Анри, а здесь снова разделялся. Каменщики, выбеленные известкой, столяры со своими чемоданчиками, хозяйки, спешившие попасть домой до прихода мужей, рабочие в кепках, с сумками для завтрака, прядильщицы, работницы табачных фабрик, прокатчики, пудлинговщики, сторожа, мастера, продавцы, лавочники: в этом шестичасовом потоке шли не только рабочие предместья Сент-Анри, но и те, кто возвращался из Виль-Сен-Пьер, из Лашина, из Сен-Жозефа, из Сент-Кюнегонд и даже из Ошелаги, и те, кто жил на другом конце города и кому предстояло бесконечное путешествие в трамвае.

То и дело с улицы Нотр-Дам доносились звонки проходившего мимо трамвая. Сквозь заиндевелые окна Жан видел поднятые руки, развернутые газеты, согнутые спины, нагромождение усталых тел и порой в этой массе различал чей-то взгляд — печальный, удрученный взгляд, как бы воплощавший в себе взгляд всей этой толпы и надолго остававшийся в памяти.

Наблюдая за подъездом «Пятнадцати центов», Жан начинал терять терпение. «Уж не пропустил ли я ее?» — подумал он с досадой. Но как раз в ту минуту, когда он осознал свое опасение, тяжелую дверь магазина открыла маленькая рука без перчатки, и Флорентина показалась на пороге — одна, как он и надеялся.

Жан дернул свое кашне жестом, который показался бы смешным ему самому, будь он сейчас способен думать об этом, и быстро пошел ей навстречу.

— А, Флорентина!

Он хотел, чтобы эта встреча казалась случайной, но Флорентина ни на секунду не обманулась.

— Ах, это вы, в такое время, — сказала она с презрительной усмешкой. — Часто же вы тут бродите!

Жан невозмутимо улыбнулся.

— Я хотел тебе сказать, Флорентина, что вчера вечером…

— Не стоит вам утруждать себя и приходить, чтобы извиняться, — оборвала его Флорентина.

Она нервно прижала к себе сумочку. Ее маленький прямой нос вздрагивал. Она часто дышала, и ее тонкие, посиневшие от холода ноздри раздувались.

— За кого вы меня принимаете? Вы что, думаете, будто я поверила и собиралась идти на свидание с вами? Ну уж нет!

— Правда?

Он осторожно взял ее за руку и широко улыбнулся.

— Значит, ты заставила бы меня ждать на морозе, Флорентина! Вот уж не думал, что ты такая. Двое друзей, которые прямо созданы для того, чтобы понимать друг друга…

Он слегка сжал ее руку; видимо, почувствовав в этом пожатии властность, Флорентина резко попыталась высвободиться.

— Во всяком случае, я не хочу больше вас видеть, — сказала она.

— Ну, ты же не бросишь человека скучать в одиночестве, — с упреком произнес Жан. — Знаешь что, давай пообедаем сегодня вечером в городе — ладно?

Ее глаза под вуалеткой сверкали негодованием: когда ее взгляд скрестился со смелым взглядом Жана, где-то в самой их глубине вспыхнул недоверчивый огонек.

— Это… это уже переходит всякие границы, — сказала она.

Ее острые белые зубки нервно покусывали нижнюю губу. Наглость Жана выводила ее из себя. Но в то же время его приглашение вызывало у нее и другое чувство — нараставшее волнение — и льстило ее самолюбию. К тому же было очень холодно: она вся дрожала и была не в силах раздумывать.

— Я не в таком платье, чтобы идти в город, — с детской досадой проговорила она.

И, сразу же поняв, что эти слова выдали ее, она капризно вскинула голову, хотя уже почти сдалась.

Жан повел ее к трамвайной остановке.

— Пустяки, Флорентина. Ты очень хорошо выглядишь! Что может изменить пудра и помада?

Подошел трамвай. Флорентина нерешительно взглянула на Жана.

— Я бы лучше пошла не сегодня, — наивно сказала она.

Все начали входить в трамвай; ее подхватил поток прижатых друг к другу людей, и через минуту она уже сидела в вагоне.

Флорентина подумала: «Может быть, вчера надо было подождать его подольше. Может быть, он все-таки пришел». Жан стоял, держась за кожаную петлю, и рассматривал ее. Она заметила его взгляд, увидела себя в нем, как в зеркале, и ее руки потянулись поправить шляпку. Мысли ее стремительно мчались. Конечно, она часто представляла себе, как в один прекрасный день пойдет куда-нибудь с Жаном, но, разумеется, в своем лучшем наряде. И сейчас она с тоской, с настоящей тоской вспоминала о прелестном новом платье, которое так хорошо на ней сидело и придавало округлость маленькой груди и узким бедрам. У нее сжималось сердце, когда она мысленно перебирала все украшения в своем ларчике, где она могла бы выбрать красивую заколку для волос, четыре или пять браслетов, которые позвякивали бы на ее руке, а может быть, и брошь. Как досадно, думала она, идти в город в этом дешевом платье и без всяких украшений!

Внезапно к ее огорчению добавилось еще и беспокойство. Есть ли у нее с собой хотя бы губная помада? Нервно открыв сумочку из поддельной кожи, она дрожащими руками принялась шарить среди лежавших там вещиц. Ее пальцы нащупали расческу, коробочку румян, серебряные монеты. Она торопливо извлекла все это из сумочки и отложила в сторонку. Губы ее нервно подергивались, взгляд беспокойно блуждал, ничего не видя вокруг. Наконец ее пальцы наткнулись на металлическую трубочку; она радостно сжала ее в руке и почувствовала облегчение, огромное облегчение. Она чуть было не вынула ее из сумки, чтобы тут же подкрасить губы, но постеснялась Жана.

И все же она чувствовала себя увереннее — ведь у нее была с собой губная помада. Как только Жан отведет глаза, она вынет маленькую трубочку, которую все время держит наготове в руке, опущенной в сумку. Можно и подождать, это не так срочно. Она изобразила на лице улыбку и скрестила ноги. Но вдруг у края задравшейся на колене юбки она заметила спущенную петлю чулка, и лицо ее снова вытянулось. Стоит ехать в город в самом плохом платье и в рваном чулке! А ведь дома в комоде у нее лежит совсем новая дорогая пара чулок. Самых тонких! Конечно, было неблагоразумно покупать такие чулки — она заплатила за них два доллара, — но зато они были шелковые, тонкие, как паутинка, и точно в тон ее бледной кожи.

Жан слегка покачивался над ней при каждом толчке. На лице у него играла насмешливая улыбка.

— Если ты немного одернешь юбку или снимешь одну ногу с другой, никто не увидит спущенной петли, — сказал он совсем тихо, наклонившись к ее уху.

Задыхаясь от негодования, она тщетно придумывала какой-нибудь колкий ответ. Мысли ее путались. Сыроватое тепло трамвая, дыхание множества легких, втягивающих и выбрасывающих один и тот же тяжелый воздух, неумолчный шум — все это ввергло ее в оцепенение. С Жаном всегда выходило не так, как она рассчитывала. Ох, как это ее злило!

Впрочем, она перестала напрасно терзаться и сидела притихшая, молчаливая; голова ее от толчков трамвая слегка покачивалась из стороны в сторону, и время от времени глаза устало закрывались. Пока они ехали, она вся была в каком-то оцепенении и ощущала только влажное тепло. Когда они, сойдя с трамвая, бежали к остановке автобуса, ее снова охватил холод. Но скоро они опять ехали в приятном тепле под ровное гудение. Она ощущала только волну холода, волну жары, волны приглушенных голосов, волны ветра, сомнений, надежды — до той минуты, пока они не вошли в залитый мягким светом зал небольшого ресторана, где перед ней вдруг замелькали белоснежность скатертей и переливчатый блеск хрусталя. И тогда все стало для нее сказкой, и она храбро вступила в сказку, чтобы сыграть в ней свою роль. И в то же время вся напряглась в мучительном усилии оказаться в этой сказке на высоте.

— О-о, — воскликнула она, очнувшись от полузабытья на пороге ресторана. — Я еще никогда здесь не бывала. А тут шикарно!

Флорентина чувствовала себя бесконечно счастливой, она уже забыла о своем дешевом шерстяном платье, о спущенной петле на чулке. Она смотрела на Жана в полном упоении.