И вот раз ночью, незадолго до рассвета, донеслись до меня несколько едва слышных нот, полных такой безнадежной тоски, что сердце перевернулось в груди. Я кинулся в комнату с зажженной лампой и в первый момент подумал, будто клетка опустела, но потом увидел на плетеном полу то, что ожидал найти в расставленной под деревом ловушке - крошечное тельце соловья. Она была мертва. Этот камень отмечает ее могилу, - Кролик прикоснулся лапкой к граниту. - Клетку я оставил, чтобы она напоминала о моем безрассудстве - безрассудстве попытки изловить песню, безрассудстве попытки полюбить.

Кролик снял очки и стал протирать их покрытым мехом запястьем. Долго сидел он молча, сгорбившись над очками, будто всецело поглощенный полировкой, но внезапно зарылся головой в лапы, горько рыдая.

Пико опустился рядом на колени, осторожно поглаживая его шею и уши.

- Пожалуйста, господин Кролик. Не убивайся так, пожалуйста, - проговорил он.

- Прости, - поднял голову Кролик. - Я так долго жил с этой невысказанной болью, с тоской о случившемся.

- Быть может, другой соловей залетит сюда, - с надеждой сказал Пико.

- Ни до, ни после не слышал я такой песни, и больше не надеюсь услышать.

- Но у тебя остается память, ты можешь сидеть у ее могилы.

- Да. Что мне еще остается? - Кролик печально поднял глаза к небу, затем обернулся к Пико. - Ты не... ты не останешься со мной, юный путник? Я одинок, а ты такой славный собеседник.

Мгновение Пико колебался, не прервать ли свое путешествие и не остаться ли жить в кроличьей норе. Тихая, мирная жизнь со своими радостями, так похожая на жизнь в библиотеке. Но тут же печально покачал головой.

- И я попал в тиски безрассудной любви, - произнес он. - История твоя лишь укрепила меня в решимости довести до конца мою историю, и я должен идти, - он поднялся.

- Сию минуту?

- Время дорого.

На это Кролик бросился к ногам Пико, обхватил его колени.

- Останься со мной, - взмолился он. - Останься со мной! - И так же резко встал, отряхнулся и водрузил на место очки.

- Нет, - сказал он. - Не буду тебя останавливать. Я пытался удержать птицу, и она умерла. Тебя я удерживать не стану.

Следы наши - те же семена; они - слова, и каждый - точно давшее корни зерно, что прорастает множеством побегов или умирает там, где упало. Тропинки, которыми идем мы, подобны засеянным бороздам; им ведомы сады, леса и поля, которые вырастают за нами и которые мы можем увидеть через многие годы и не узнать свое же порождение. Гляди, как далеко разлетаются семена по пашне, по песку взморья. И каждый след - как дитя своего предшественника, не способный стереть предыдущий, но с безраздельной властью над следующим; ему дана свобода выбора направления, но не места. Так история движется вперед через лес страниц.

Неделю Пико уходил дальше и дальше, рассказывая и пересказывая истории, услышанные за время путешествия. Как-то заметив, что дышится тяжелее, он понял, что дорога пошла вверх, и к полудню следующего дня местность стала труднопроходимой. Он взбирался на холмы и спускался в низины, где журчали ручейки - обычно не шире его ступни, но бывало, приходилось их перепрыгивать или идти вброд, закатав штаны до колен и с башмаками в руке.

Возле ручьев он разбивал стоянку, тихое журчанье воды приятно сопутствовало чтению у костра, а открыв тетрадь для записей, он отыскивал слова в говоре струй.

Глава 5

ТОРГОВКА СНАМИ

Следующей, кого встретил Пико на своем пути, оказалась торговка снами. Непроглядная ночная тьма была как накидка, наброшенная на плечи деревьев, сотканная из плотной шерсти цвета индиго, в складках которой терялся любой свет.

И вдруг раздался крик.

Пико был вырван из пучин сна воем, полным такой безутешной тоски, что мгновение спустя он уже мчался на звук, налетая на ветви, спотыкаясь о корни; и столь глубоким было отчаяние в долетавших стенаниях, что и сам он рыдал, когда добрался до кучки едва пламенеющих углей. Возле них стояла на коленях женщина - тонкое шелковое одеяние изорвано в клочья, грудь в кровоточащих ранах от ногтей. Даже сквозь рыдания, искажавшие ее лицо, было видно, что она очень красива

- Не плачь, - сказал он ей. - Не плачь.

В ответ она замолотила кулаками по его груди. Он поймал ее запястья и крепко удерживал, пока она билась; наконец она привалилась к нему в полном изнеможении. Он сидел рядом с ней, пока от ночной прохлады ее не стала бить дрожь - тогда он накинул ей на плечи свою куртку и обнял, читая все стихи, что приходили ему на память. Как же странно было вновь держать в объятиях женщину.

Когда стало светать, он принес со своей стоянки рюкзак. Под кустом расстелил свою подстилку, уложил ее и укрыл одеялом и все утро просидел рядом, читая из тетради, пока она спала. Он пытался прочитать по губам обрывки ее сокровенных снов, понять, отчего ее кожа горела румянцем и билась жилка на шее.

Сны - душа нашего воображения, хрупкие и неуловимые тени раковин, что становятся нашими обиталищами. Мы возводим наши раковины из песка собственных ребер, скрепляем их своей кровью, воображая, что отгораживаемся от снов, а на деле же удерживая их внутри. Лишь избранные, равно редкие и прекрасные, сохраняют по-детски пылкое восприятие снов; их можно узнать по смеху, по легкости, с которой они способны расплакаться, по своему безотчетному стремлению находиться рядом с ними.

Проснувшись в середине дня, женщина вновь разрыдалась, и Пико не знал, была то тоска ее сна или пробуждения.

- Не плачь, - сказал он. - Не плачь.

Она затихла и разглядывала его, пока он носовым платком, смоченным водой из фляжки, стирал кровь, засохшую на ее груди и руках. Он дал ей свой гребень и одну из рубашек, а сам, взяв лук и колчан, отправился за дичью.

Когда часом позже он вернулся с освежеванным кроликом, пучком дикого чеснока и веточкой тмина, на ней была его рубашка, а волосы, собранные в пучок на затылке, довершили преображение безумия в красоту. Длинные глаза с тяжелыми веками следили за его движениями. Губы были такими полными, припухлшими от укусов. Пока она разводила костер, Пико болтал о библиотеке в городе у моря, о любимых книгах, столько раз перечитанных, что он уже мог с замиранием сердца предвкушать, когда за перевернутой страницей вдруг откроется картинка с мрачным драконом на фоне полумесяца, или смаковать удовольствие, с которым станет перелистывать последние страницы другой книги, столь занимательной, что чтение больше походило на визит к старому другу. Никто из встреченных им по пути через лес не увлекался чтением историй, но за разговором о книгах он чувствовал себя увереннее, и так ему было легче выдерживать горящий взгляд странной женщины, которой он искренне сочувствовал.

Он разрезал кролика и потушил с тмином, добавив в самом конце, чтобы не перебить аромат, чеснок и приправив солью и перцем из своих запасов. Они ели руками, высасывая костный мозг и по очереди обмакивая куски в жир.

За время еды и потом, до наступления темноты, она так и не произнесла ни слова Пико гадал, не безумие ли отняло у нее речь, но решил, что это следствие многих недель или месяцев горестного одиночества. Ему самому, беседуя с другими после долгого затворничества, случалось чувствовать, что слова не идут с языка.

После ужина он подбросил в костер хворосту, открыл книгу и попытался углубиться в чтение, но угрюмый взгляд спутницы мешал сосредоточиться, и он стал читать вслух:

«Давным-давно, на берегу бескрайнего моря, в хижине из обтянутых акульей кожей китовых костей жил рыбак с пятью дочерьми и единственным сыном. День за днем поднимался он за час до рассвета, направлял свою лодку в открытое море и закидывал сети. Когда улыбалась удача, он приплывал вечером назад с добрым уловом, в других случаях семье приходилось довольствоваться холодным супом из водорослей.

Вся надежда была на то, что единственный сын научится рыбацкому промыслу, но мальчик рос недотепой, подолгу залеживался в постели и часами прохлаждался после обеда. Как сестры ни щипали его, ни кричали, ни лупили палками, он никак не мог вовремя подняться с отцом на рыбалку, зато с невинной улыбкой пристраивался вздремнуть на пятачке нагретого солнцем песка - на животе пестрый кот, возле ушей ракушки или покрытые точечками щитки морских ежей, будто тихие хранители снов.