Если бы Бри откинула листы календаря назад, ей бы сразу бросились в глаза большие истертые цифры старого года: 2117. Три года назад, судя по всему. Я говорю себе, что она просто слишком поглощена своей радостью, чтобы что-то проверять. Я на это надеюсь. Однако в последнее время какая-то часть меня начала подозревать, что на самом деле она все знает, но предпочитает верить в свою выдумку. Я не могу винить ее в этом.
Конечно, действующего календаря у нас нет уже много лет. Как и мобильного телефона, компьютера, телевизора, радио, Интернета и вообще любых технологий, не говоря уже об электричестве или водопроводе. И все же как-то нам удается выживать в таких условиях вдвоем уже третий год. Летом все довольно сносно, голодных дней немного. Мы хотя бы можем рыбачить – кажется, в горных речках лосось никогда не переведется. Есть еще ягоды и даже сады с яблонями и грушами, которые после стольких лет все еще плодоносят. Иногда нам даже удается поймать кролика.
А вот зимы невыносимы. Все замерзает или умирает, и каждый год я уверена, что эта зима станет для нас последней. А нынешняя зима – худшая из всех. Я продолжаю убеждать себя, что все образуется, но зима только началась, а нам уже совсем нечего есть в иные дни. Мы обе ослабли от голода, а Бри заболела. Ни к чему хорошему это не приведет.
С трудом пробираясь по склону горы тем же путем, которым я шла вчера в поисках еды, не увенчавшихся успехом, я начинаю думать, что удача отвернулась от нас. Лишь мысль о больной Бри, которая ждет меня дома, подгоняет меня. Я перестаю жалеть себя, вместо этого я мысленно представляю себе её лицо. Я знаю, что найти лекарств не смогу, но надеюсь, что у неё обычная простуда, и все, что нужно для ее лечения – это лишь хорошее питание и тепло.
На самом же деле ей нужен огонь. Я стараюсь не растапливать камин: это большой риск, ведь дым и запах ясно указывают на наше убежище охотникам за головами. Однако сегодня я сделаю ей сюрприз и разожгу огонь хотя бы ненадолго. Бри грезит огнём и это её воодушевит. А если бы мне ещё удалось раздобыть немного еды – хотя бы одного кролика – она бы точно выздоровела. И не только физически. Я заметила, что последнее время она начала терять надежду – это ясно читается в ее глазах – а мне нужно, чтобы она оставалась сильной. Я не буду просто сидеть и смотреть, как она угасает, как это делала мама.
Новый порыв ветра больно хлещет меня по щеке, на этот раз такой долгий и яростный, что мне приходится опустить голову и ждать, пока он не прекратится. В ушах стоит рев ветра, и я бы всё отдала за зимнюю куртку. Сейчас на мне надета лишь рваная толстовка, найденная несколько лет назад на обочине. Она, должно быть, мужская, но это хорошо, ведь рукава достаточно длинные, чтобы закрыть мои руки, и почти заменяют перчатки. Наверное, прежний ее владелец был высок, ведь и я совсем не низкая, а скорее среднего роста. Иногда я думаю, как он относится к тому, что я ношу его одежду. Но потом я осознаю, что он скорее всего мертв. Как и все остальные.
Мои штаны ненамного лучше. Как это ни грустно, но я все еще донашиваю те, в которых была, когда мы бежали из города несколько лет назад. Если есть что-то, о чем я жалею, так это то, что мы бежали в такой спешке. Наверное, я думала, что найду одежду здесь, что где-то еще могут быть магазины или вообще надеялась на Армию Спасения. Это было глупо: конечно же, все магазины с одеждой разграбили давным-давно. Как будто мир, в котором есть все, за одну ночь превратился в мир, в котором царит пустота. Мне все же удалось найти кое-какую одежду, которая валялась в комоде в папином доме. Её я отдала Бри. Я была рада, что хотя бы термобелье и носки папы будут греть её.
Ветер наконец прекращается. Я поднимаю голову и тороплюсь вперед, пока меня не настиг новый порыв. До плато я добегаю почти в два раза быстрее, чем обычно.
Наконец я достигаю вершины со сбитым дыханием и горящими от боли ногами и медленно оглядываюсь. Лес здесь не такой густой, а невдалеке виднеется небольшое горное озеро. Оно замерзшее, как и все вокруг, а отражающиеся от него солнечные лучи слепят мне глаза.
Первым делом я проверяю свою удочку, которую я оставила здесь за день до этого, закрепив между двумя валунами. Она торчит над озером, а длинная леска свисает с нее в маленькое отверстие во льду. Если удочка согнута – значит у нас с Бри сегодня есть ужин. Я быстро прохожу между деревьев по снегу и бросаю взгляд на удочку.
Она прямая. Разумеется…
Сердце у меня обрывается. Я задумываюсь, не пройти ли по льду, чтобы своим маленьким топориком прорубить в нём ещё одну лунку. Но я прекрасно понимаю, что никакой разницы между двумя лунками не будет. Проблема не в расположении лунки – проблема в самом озере. Земля слишком замерзла и я не могу накопать червей, да я даже и не знаю, где их искать. Из меня никудышный охотник и зверолов. Если бы я знала, что окажусь здесь, я бы провела все свое детство в школе выживания. Однако этого не случилось и я считаю себя бесполезной практически во всем. Я не знаю, как ставить ловушки, а на мою леску едва ли можно что-нибудь поймать.
Даже то единственное умение, в котором я, дочь своего отца, дочь морского пехотинца, хороша – умение драться, здесь совершенно бесполезно. Я беспомощна против представителей царства животных, справиться я могу только с двуногими. С самого детства, нравилось мне это или нет, папа настаивал на том, чтобы я была «его дочкой» и гордилась этим. Он хотел, чтобы я стала ему сыном, которого у него никогда не было. Он водил меня на бокс, борьбу, бои без правил… Он давал мне бесконечные уроки по использованию ножа, учил стрелять из ружья, находить болевые точки на теле человека, обучал искусству «грязной» драки. Больше всего он настаивал на том, чтобы я была упорной, никогда не показывала страха и никогда не плакала.
По иронии судьбы, за всю жизнь мне ни разу не представился случай использовать хотя бы что-то из того, чему он учил меня, а здесь, при полном отсутствии людей, эти знания не могут быть более бесполезными. Что мне действительно нужно, так это знать, как добывать еду, а не как бить кого-то. Если мне и встретится кто-нибудь, я не буду с ним драться, а попрошу о помощи.
Я мучительно размышляю и наконец вспоминаю, что здесь есть еще одно озеро поменьше – я видела его однажды, когда забиралась летом высоко в горы в поисках приключений. Чтобы добраться до этого озерца, нужно еще около полукилометра карабкаться вверх, и я не пыталась забраться туда с тех самых пор.
Я смотрю наверх и вздыхаю. Солнце уже заходит, мрачный зимний закат отливает красным, а я уже ослабла, устала и замерзла. Для того, чтобы вернуться назад, мне придется собрать все силы, поэтому лезть еще дальше – последнее, чего бы я хотела. Однако тихий внутренний голос гонит меня наверх. Последние несколько дней, чем больше времени я провожу в одиночестве, тем громче становится голос папы в моей голове. Я негодую и пытаюсь заглушить его, но ничего не получается.
Хватит ныть, давай соберись, Мур!
Папа всегда любил называть меня моим вторым именем. Мур. Меня это раздражало, но он об этом мало заботился.
Если я сейчас пойду назад, Бри сегодня вечером будет нечего есть. Это озеро наверху – лучшее, что я могу придумать, это наш единственный потенциальный источник пищи. К тому же я хочу развести огонь для Бри, а все дерево здесь сырое. Выше в горах ветер дует сильнее и, возможно, там найдутся ветки достаточно сухие, чтобы их можно было разжечь. Посмотрев еще раз на гору, я решаю, что надо лезть. Я опускаю голову и начинаю взбираться, прихватив с собой удочку.
Каждый шаг доставляет мне страдания, миллионы острых иголок пульсируют в моих ногах, ледяной воздух обжигает легкие. Ветер усиливается и снег хлещет как наждачная бумага по моему лицу. Птицы каркают где-то высоко, как будто потешаясь надо мной. Я выхожу на следующее плато как раз в тот момент, когда понимаю, что не смогу сделать больше ни шага.
Расположенное так высоко над землей, это плато отличается от других: здесь густо растут сосны и дальше, чем на три метра, ничего не видно. Сквозь их густые кроны не просвечивает небо, а снег под деревьями покрыт зелеными иголками. А еще мощные стволы останавливают ветер. Кажется, что я вошла в маленькое потаённое королевство, скрытое от всего мира.