Разумеется, прийти к этому убеждению ему помогли еще и философы — и те, сочинения которых он потом опровергал, и еще больше те, которые стали его духовными отцами.

Но уже в коллеже «свечу» задували так усердно, что один из лучших его учеников вынес оттуда не только сомнения в правоте католицизма и в самом существовании бога, но и сомнения в справедливости устройства общества. Потом он поставит рядом бога и короля, отвергая обоих. И этому помогли уроки богословов.

Каков был он в коллеже? Мы знаем об этом немного. Но вот одна история, со слов Дидро рассказанная его дочерью мадам Вандель.

Однажды он написал сочинение за товарища. Нужно было латинскими стихами передать разговор искусителя-змея с праматерью Евой.

Преподаватель риторики, едва заглянув в сочинение, сразу догадался, что его написал Дидро. Никто другой в классе так написать бы не смог.

Это был только первый из чужих уроков, приготовленных Дени Дидро. Во всяком случае, первый, о котором мы знаем.

С тех пор он готовил много «чужих уроков», негласно и безвозмездно соавторствуя в большинстве статей «Энциклопедии», щедро и бескорыстно помогая даже таким людям, как Руссо, Гольбах, Гельвеций, Гримм, в главных их сочинениях.

К великому сожалению, до нас не дошли не только исторические факты той поры жизни Дени Дидро, но почти не сохранились даже анекдоты, о которых Вольтер говорил, что это колоски, остающиеся на поле истории после уборки урожая.

Дошел туманный слух об его первой любовной интрижке, которую он завел в Лангре, приехав туда на летние каникулы. Было ли это тогда, когда он учился в классе риторики, или позже, когда он перешел уже в класс философии? Кто знает? Несомненно одно: на свидания он бегал в сутане и с тонзурой. Духовное платье Дени снял, только распрощавшись с коллежем.

И совсем уже точно известно: успехи его были таковы, что 2 сентября 1732 года он получил в парижском университете Сорбонне звание магистра искусств.

Образование Дени, казалось бы, завершено. Через месяц ему исполнится девятнадцать.

О духовной карьере для него, повторяю, речи уже нет. Значит, он должен выбрать светскую профессию. В роду Дидро были, как мы знаем, не только священники, но и адвокаты.

Метр Дидье снова приезжает в Париж, и между ним и сыном происходит примерно такой разговор.

— Ну что, мой сын, вы теперь собираетесь делать?

— Продолжать свои занятия греческим и латынью.

— А что еще?

— Я хочу совершенствоваться и в других науках.

— Что именно вы имеете в виду?

— Изучить английский и итальянский.

— Однако!

— И вообще все то, чего мне еще недостает.

— Но, мой сын, я хотел бы с вами поговорить о вашей будущей профессии.

— Я вас слушаю, отец.

— Что вы думаете об юриспруденции?

— Я испытываю к ней отвращение. Но если это необходимо, если ничто, кроме пандектов, не в состоянии меня прокормить, я поступлю к прокурору.

Заручившись, хотя и вынужденным, согласием сына, метр Дидье принимается за поиски патрона для него. Нужно найти такого, который обладал бы наибольшими достоинствами и сумел бы преодолеть неприязнь юноши к праву. Выбор ножовщика останавливается на его старом приятеле и земляке, метре Клемане де Ри.

VI Блудный сын

Снова метр Дидье возвращается в Лангр, к своим ланцетам и виноградникам, а Дени остается в Париже. Два года юноша проводит в учении у метра Клемана. Дурно ли ему тут живется? У Дени отдельная комната, завтрак, обед, ужин, даже деньги на карманные расходы. И кто осмелился бы назвать сьера Ри и его домашних дурными людьми?

И все-таки Дени недоволен. Его неприязнь, чтобы не сказать — ненависть, к юриспруденции так же велика, как его любовь к языкам, литературе, математике и философии.

Метру Клеману не остается ничего другого, как написать в Лангр своему другу ножовщику, что с обучением его сына праву дело обстоит из рук вон плохо. Дени, попросту говоря, бьет баклуши. Много ли толку в том, что он по-английски читает сочинения каких-то сумасбродов — Локка, Гоббса, Ньютона, или приобрел четыре тома «Истории Англии в картинах» Кливленда? Это чтение ни куска хлеба, ни положения в обществе ему не принесет. А сколько тратит он на эти пустые книги! И метр Клеман не хочет даром получать деньги у метра Дидье.

В ответ из Лангра летят письма метру де Ри, самому Дени. Они полны если еще не угроз, то настоятельных увещеваний. Не хочет быть юристом, пусть поступит в ученики к врачу!

Казалось бы, увещевания подействовали. Дени делает над собой усилие и пытается углубиться в пандекты, выполняет поручения своего патрона, жертвуя тем, что для него всего дороже.

И снова ничего не выходит. И, вероятно, получилось бы то же, если бы он от прокурора перешел к врачу. Медицина и юриспруденция! Обе привлекали его нисколько не больше, чем мастерская ножовщика или церковный алтарь.

Снова полное увещеваний и настойчивых пожеланий взяться за ум письмо отца. Чтобы выиграть время, Дени отвечает, что подумает. Но все идет по-прежнему.

Терпение метра Дидье лопается. Он поручает метру де Ри серьезно поговорить с его непутевым учеником.

Патрон припирает Дени к стенке, предлагая, наконец, сделать выбор между карьерой юриста и карьерой врача.

На этот раз юноша заявляет, что он не хочет быть юристом и заниматься чужими делами. Он не хочет быть врачом и убивать людей. Весьма благодарен!

— Кем же вы собираетесь в конце концов стать? — Метр Клеман просто его не понимает.

— Если вас интересуют мои намерения, извольте, я отвечу. Никем, решительно никем. Я люблю то, чем занимаюсь, и не хочу ничего другого.

Разговаривать больше не о чем.

Но кто в девятнадцать лет не легкомыслен и не полон надежд? К тому же Дени еще» и француз и уроженец Шампани.

«Не дадут же они мне умереть с голоду!» — опрометчиво решает он и, собрав свои нехитрые пожитки, несколько рубашек, сшитых ему еще матерью, две или три пары чулок, еще кое-какую одежду и белье, толстую пачку книг, навсегда прощается с метром Клеманом де Ри и с пандектами.

Покинув дом прокурора, он тут же снимает первую попавшуюся меблированную комнату и перебирается в нее.

С этой минуты для Дени начинается то, что его биографы неточно называют жизнью богемы времен Людовика XV.

Впоследствии сам Дидро, охотно вспоминая Лангр и его жителей, отца, сестру Денизу, брата Дидье Пьера, родственников и друзей семьи, не любил распространяться о годах между уходом его от метра Клемана и женитьбой. Претило ли ему То, что он считал заблуждениями своей юности, или слишком тяжелы были эти воспоминания, другие ли были причины, но он мало рассказывал о десятилетии, прошедшем в горькой нужде и изнурительных развлечениях, в поделках для заработка и продиктованном честностью и долгом отказе от самых выгодных уроков, преходящими любовными увлечениями и непреходящей страстью к науке. Кое о чем упоминает он в «Племяннике Рамо», но насколько это точно, не приправлено ли фантазией художника? Кое-что рассказывает дочери и Нэжону.

Что же знаем мы о том, как жил Дени Дидро до самой встречи его в 1741-м с Анной Туанетой Шампьон, в 1743-м ставшей его женой?

Мы оставили Дени в убогой меблированной комнате. Кошелек его был тощ. Но только когда кошелек его опустел совсем, юноша написал отцу.

Ответ был столь же краток, сколь суров. Немедленно выбрать профессию! В противном случае Дени не получит ничего. Ни одного су, ни одного денье!

Мы уже знаем твердый характер метра Дидье. Но и сын не уступал ему в упорстве. Что бы там ни было, он не изменит своего решения.

Сердце матери мягче. Так бывает всегда, так было и в этой семье. Но что могла матушка Анжелика сделать для своего непутевого сына? Очень немного. Трижды приходила в Париж старая служанка Дидро, Элен Брюле, та самая, которая упомянута в завещании. Тайком от метра Дидье приносила она Дени несколько ливров, сбереженных мадам. Шестьдесят лье пешком туда и шестьдесят обратно! Какое для этого нужно было здоровье и какое доброе сердце?!