Преподавал он математику, любя ее еще со времен лангрского коллежа, хотя в «Племяннике Рамо» и говорится, что, давая уроки, он сам еще ее не знал и учился, уча других, и его друг Даламбер подтрунивал над математическими занятиями Дидро.

Позже Дени преподавал и английский язык.

Представьте себе Дидро, приходящего на урок в неизменном плисовом сером рединготе, к тому же весьма потертом. Можно даже назвать эпохой серого редингота тогдашнюю его жизнь, в которой было столько мрачного. Но и светлого, несмотря на лишения, в этой жизни в мансардах Латинского квартала было не меньше. В «Племяннике Рамо» Дидро вспоминает не только о сером рединготе, но и о белых чулках, грубо заштопанных черными нитками.

Родители его учеников далеко не всегда платили ему так, как он заслуживал. Нередко эти сытые буржуа пользовались тем, что, кроме денег, бедняга нуждался еще и в обыкновеннейшем стуле, чтобы сидеть, занавесках на окно, рубашке, книгах. (Книги Дидро любил больше всего.) Они и расплачивались с ним мебелью, чаще пришедшей в негодность, а не доставленной из магазина, бельем, книгами. Из таких «подачек» и составлялось его скромное хозяйство. Правда, книги он покупал и сам, как только в кошельке заводилось несколько франков.

Но зато чем труднее жилось в те годы Дидро, тем больше закалялся его характер, тем больше в нем вырабатывалось энергии и стойкости.

Как-то, когда Дени пришлось совсем худо, он от кого-то услышал, что Рандон де Массан, секретарь короля и крупный финансовый чиновник ищет репетитора для своих детей. Дидро попросил рекомендовать его Рандону.

— Каковы ваши условия, мосье Дидро? — спросил финансист.

— Квартира и питание. И еще полтораста ливров.

— Мы договорились. Ваша комната будет готова сегодня. Уроки можете начать завтра утром. Но я хочу, чтобы вы наблюдали также за туалетом моих сыновей, за их отдыхом, их прогулками, не оставляя их ни на минуту.

Деловой человек считал, что, если он платит, он может и спрашивать.

Дидро не мог отказаться. Кошелек его был совсем пуст, а он еще и задолжал несколько экю в гостиницу.

В тот же день Дени переехал из весьма скромного «отеля», где снимал комнату, в роскошный отель, как называли тогда особняки, финансиста на улице Ришелье возле фонтана.

Теперь он был и тюремщиком и заключенным. С этой минуты пришлось отказаться от бездумного фланирования по Парижу, от забав в грошовых притонах на площади Мобер, прогулок с гризетками, эскапад с молодыми людьми вольного нрава. Больше не будет ночных чтений и долгих часов в книжных лавках, самыми привлекательными из них были для него букинистические.

К тому же дети финансиста: и сыновья-Рандон де Аненкур и Рандон де Люсене — и дочь не обещали чему-нибудь научиться, так мало были они одарены от природы. Ученики относились к учителю почтительно и с явной симпатией, но он ничего не мог с собой поделать — они внушали ему просто отвращение. Однако три месяца он прожил у Рандона, не жалея для учеников своего времени, никогда не глядя на часы.

Но больше Дидро не мог выдержать. По окончании триместра он пришел к финансисту.

— Ищите мне заместителя, мосье! — сказал Дидро без всяких предисловий.

— Вы находите, что жалованье мало? Я его удвою. Вы плохо устроены? Выбирайте себе любые апартаменты. Стол нехорош? Заказывайте повару все, что вам только вздумается. Мне ничего не жаль, чтобы сохранить вас при моих детях.

— Мосье! — воскликнул Дидро со всей свойственной ему горячностью. — Лимон не так желт, как мое лицо. Я делая все, чтобы сделать ваших детей людьми. Но с ними я и сам превращаюсь в несмышленого ребенка. Я в тысячу раз богаче и благополучнее в вашем отеле, чем был до того, как в него переехал, чем буду завтра, когда съеду от вас. И все-таки я не могу вас не покинуть.

И так он поступал всегда. Если ученики оказывались способными, он занимался с ними дни и ночи, но если ему попадались тупицы, он отказывался от урока, как бы тощ ни был его кошелек и пуст желудок.

Не для того же, чтобы плодить бездарностей, он вместо пандектов и справочников по хирургии читал Тацита и Локка, Гоббса и Ньютона!

Но сколько бы он ни изучал этих духовных своих отцов, пока они обеспечивали его жильем и пропитанием нисколько не больше, чем его родной отец, зажиточный буржуа из Лангра.

Впрочем, Дени находил способы извлекать средства, если не непосредственно из кошелька метра Дидье, то из его репутации.

Самые значительные «преступления», которые совершил, чтобы не умереть с голода, Дидро в эти годы, были посягательства на мошну его земляков. Время от времени он встречал их на парижских улицах. Они приезжали в столицу то, чтобы подрядить слугу, то, чтобы продать рога животных своего стада. Других причин, пожалуй, у них не бывало. Это были добродушные, но туповатые буржуа, не имевшие даже чести знать, что за человек тот, кого они выручали,

Зато они прекрасно знали его отца и не имели никаких оснований сомневаться в том, что метр Дидье беспрекословно уплатит долги сына.

VII Брат Ангел

Вот самая забавная и самая изобретательная из проделок Дени с его земляками.

У метра Дидье был в Париже родственник-кармелит, брат Ангел, тоже родом из Лангра. Ножовщик попросил монаха время от времени встречаться с Дени, негласно наблюдая за поведением его непутевого сына. Дошли слухи, что подобные услуги брат Ангел оказывал не одному ножовщику Дидро, но еще нескольким лангрским буржуа, чьи сыновья тоже жили в Париже, и поведение их беспокоило родителей. Дени Дидро не забыл брата Ангела. Вы встретите кармелита под таким именем в его знаменитом диалоге «Жак-фаталист» и заметку о брате Ангеле в «Записках» для Екатерины II.

Уже в первый свой визит к брату Ангелу Дени понял, что главное в этом человеке — плохо прикрытое монашеским платьем и постной улыбкой желание разбогатеть. Пронырливый кармелит искал способа превратить свой монастырь в коммерческое предприятие, которым руководил бы он сам, в направлении, разумеется, не духовном, а мирском, житейском.

Поняв это, Дени тут же сообразил, что сможет использовать корыстные устремления кармелита для собственной выгоды. Он зачастил к брату Ангелу. В первое свое посещение Дени беседовал с кармелитом на общие темы, преследуя единственное намерение— вызвать его доверие и расположить монаха к себе.

Только когда Дени убедился, что эта цель достигнута, он позволил себе признаться брату Ангелу — ему наскучила рассеянная жизнь, которую он вел до сих пор, и он серьезно задумывается над тем, как бы ему удалиться от света.

Увидев, что кармелит на «удочку» клюнул, Дени с той же искренностью и задушевностью продолжал размышлять дальше. Он только не знает, какой бы ему выбрать монастырь. Хотелось бы вступить в такой орден, который наверняка обеспечит ему вечное блаженство, и выбор должен быть его безошибочен и бесповоротен.

Что говорит в ответ брат Ангел? Само собой разумеется, начинает безудержно превозносить свой монастырь, произносит настоящий панегирик ордену босоногих кармелитов.

Дени останавливает монаха. Брат Ангел его убедил. Он почти готов стать кармелитом. Но есть некоторые обстоятельства, которые он счел бы себя не вправе скрыть от своего наставника на пути к вечному блаженству. Во-первых, у него есть долги. Смеет ли он распрощаться со светом, не уплатив их? Во-вторых, до сих пор он был грешником. Теперь же он должен распрощаться с женщиной не слишком строгих правил, с которой был в связи, но может ли он это сделать, не предоставив ей некоторой денежной компенсации за утраченную любовь?

Это признание нравится брату Ангелу куда меньше. Для него было бы весьма затруднительно уплатить долги своего юного друга да еще и дать ему денег для женщины, которую тот собирается оставить.

Дени жестом показывает, что в противном случае он не сможет осуществить своих благих намерений. Он собирается уходить, хотя и очень удручен этим.