Изменить стиль страницы

После этой ночи наступила вторая, еще более жуткая ночь. Никто из нас не спал от страха. Узницы в ужасе ожидали повторения вчерашнего. Вдруг по коридору послышались шаги. Убийцы появились вновь, чтобы опять совершить свое очередное злодейское преступление. Мы услышали шум и крики из камеры N 10. Усташские звери в ту ночь зарезали Гину Гайич, Виолу Флейшер, Милену Ребрич, Любицу Тукерич.

На третью ночь они вновь пришли. Вызвав Милицу Теофилович, Олгу Стейнер, Милицу Краснич, Йозефину Ледецки, Маргиту Деметер, Бьянцу Ледерер, убийцы тут же прикончили свои жертвы.

Не прошло и десяти дней, как убийцы вновь принялись за свое черное дело. Они увели многих наших товарищей: Босильку Ступар, Драгицу Джекич, Йованку Джекич, Джурджицу Зоркич, Шарику Алкалай, Вукицу Миланович. В убийстве участвовала и усташка, убийца Божица Обрадович.

1 февраля в гости к коменданту, убийце Босаку, приехали его немецкие друзья. Они устроили пьянку, которая, по установившемуся обычаю, завершилась кровопролитием. Пьяные усташи ворвались в камеры, зажгли свет и стали подбирать себе жертвы – молодых узниц. Остановившись посреди камеры, один из них спросил:

– Ну, какую?

Другой:

– Вот эту, черноглазую.

Женщины молчали, пытались укрыться с головой одеялами, но это не помогло. Усташи выбрали красивых молодых женщин: Радмилу Радованович, Босу Капор, Босу Николич, Виду Коларевич, Матильду Алтарац и увели их в камеру N 18. Там их долго мучили, насиловали и, наконец, убили топором.

На другое утро узницы увидели следы этой кровавой ночи.

Камера N 18 представляла собой страшную картину: пол и стены были забрызганы кровью, на полу валялся топор и пряди волос погибших женщин.

Так в течение четырех ночей было убито 22 узницы".

СЛАВИЦА ПАВЛОВИЧ-БРДАР:

"Меня усташи схватили 7 мая 1942 года в селе Кривай. В этом селе я родилась 27 февраля 1923 года. По матери я хорватка, и меня направили в "хорватский лагерь".

До лагеря я находилась под следствием в тюрьме в Новске, где меня пытали всевозможными способами. Но я понимала, что никакое признание меня не спасет, а наоборот, окончательно погубит, и я упорно твердила, что ничего не знаю. Наконец, через три недели меня отправили в лагерь в Стара-Градишку. Попав туда, я, как и все остальные узники, думала, что мы оттуда живыми никогда не выйдем.

Я попытаюсь описать нашу жизнь в лагере, все те ужасы, через которые мы прошли, но хочу подчеркнуть, что никто не сможет написать так, чтобы можно было в полной мере представить, насколько тяжелой была участь тех, кто испытал на себе все тяготы этой жизни.

Постоянный голод сопровождался постоянным страхом. В любую минуту мы ожидали самого худшего: мы испытывали это каждый раз, когда узниц через маленькую дверь уводили в усташские казармы, где после зверских пыток их убивали.

Все заключенные, убитые таким образом, перед смертью подвергались самым ужасным мучениям. Это следует знать и нельзя забывать. Усташи убивали за любую мелочь, за малейшее нарушение установленных ими правил.

Однажды, уходя вместе с другими женщинами на работу, мы увидели, что в лагерь привезли группу евреек. Их, как всегда, обыскали, чтобы они чегонибудь не утаили. Личный досмотр проводила самая свирепая усташка Майя Буджон. Обнаружив у одной еврейки кольцо, она, выхватив пистолет, тут же застрелила ее. Подобные случаи повторялись ежедневно.

Как-то мы возвращались с работы (я работала в швейной мастерской), мимо строем шли мужчины. Среди них я узнала двух моих односельчан, которые также были в лагере. Я обрадовалась этой неожиданной встрече, улыбнулась и кивнула им головой. Это заметила усташка Нада Лубурич. Она кинулась к нашей колонне по направлению ко мне. Она была на определенном расстоянии от нашей колонны, и у меня имелось несколько секунд, чтобы решиться на то, на что бы я в любой другой ситуации ни за что не отважилась: пригнувшись как можно ниже, я побежала вдоль рядов и затерялась в колонне, так что ей не удалось отыскать меня. Иначе это стоило бы мне жизни.

Из всех усташек-надзирательниц моей камеры как самые безжалостные в моей памяти остались Майя Буджон и Нада Лубурич. После войны они предстали перед судом и были приговорены к смертной казни. Они часто напивались, кутили по ночам, а потом приходили в лагерь и отводили душу, давая волю своей извращенной фантазии. Я вспоминаю, как из мужского лагеря убежала большая группа заключенных, которые были заняты на тяжелых работах. Не знаю, скольким из них удалось скрыться, знаю только, что была погоня и многих убили. Мы, женщины, как раз в это время возвращались строем с работы, попали под эту стрельбу, но ни одна из нас не пострадала. Мужчин усташи бросили в камеры-одиночки. Они жестоко мучили их, но никто не смел к ним приблизиться. Было жутко слышать их крики, которые, постепенно стихая, в конце концов совсем прекратились. Усташи намеренно совершали убийства поблизости, чтобы мы могли все слышать. Это должно было служить своего рода предостережением всем узникам, что то же самое ожидает каждого, кто осмелится на побег.

Поскольку наш лагерь находился вблизи "башни", куда партиями привозили сербских крестьян и евреев, то, когда мы приходили туда за водой, имели возможность наблюдать, что там творится. У нас в лагере поддерживалась по крайней мере видимость порядка, так как нас считали политическими заключенными. "Башня" же предназначалась для тех, кто должен был умереть или быть угнан в Германию. Нетрудоспособных убивали целыми группами или умерщвляли их голодом и болезнями. Детей отнимали у таких родителей и размещали в отдельных помещениях. Нас заставляли дежурить возле них, хотя наше дежурство было бесполезным, поскольку детям ничего, кроме подобия чая, усташи не давали. Больные, до предела истощенные, сущие скелеты, дети лежали на полу и умирали один за другим. Однажды меня назначили дежурной по 6 комнатам, в которых было размещено несколько сот детей. Эту картину я не могу описать словами. Но об этом знать необходимо и никогда нельзя забывать. В ту ночь я вынесла 16 маленьких трупов. Мне было приказано вынести их на улицу, помню, что там были картофельные грядки.

На следующий день пришли евреи-могильщики и закопали трупы. Это осталось у меня в памяти как самое тяжелое воспоминание о пребывании в лагере. Плач, стон, крики матерей, бабушек, отцов и сейчас стоят у меня в ушах, и поэтому я просто не в силах оправдать ни одного усташа, человеческий разум не в состоянии сделать это.

Через несколько дней после моего дежурства остальных детей, около 2 тыс., согнали в помещение, которое усташи наполнили газом. Но не всех детей удалось убить газом; тех, кто проявлял признаки жизни, один из усташей добивал штыком. Я помню, что мы просто онемели, когда он вышел из этого помещения с окровавленными по локоть руками.

Мы тогда не надеялись на то, что когда-нибудь выйдем оттуда живыми. Поэтому сегодня я, к сожалению, не могу назвать фамилии, все забыла, помню только подобные, особенно потрясшие меня моменты.

То, что я написала, лишь частица нашего вклада в то, чего мы добились сегодня. Пусть это будет вечным напоминанием людям, чтобы они знали, чего стоит свобода, плодами которой мы сейчас пользуемся".