Скоро стало известно, что бежали трое заключенных из лагеря Ябланац. Они перевозили на лодке усташей. Возвращаясь обратно, они сбросили в воду усташа-конвоира и бежали. Всех оставшихся заключенных, православных, кроме надзирателя Марияна, загребского спекулянта, убийцу и бандита, и его заместителя, усташи убили в нескольких шагах от того места, где мы работали. Только двоих им никак не удавалось прикончить. Четверо усташей наносили им удары ножами, а усташ Циго кричал:

– Дайте я их добью, хочу сам прикончить!

Всюду валялись трупы. Только вечером их сбросили в Саву. Два изуродованных трупа остались лежать до утра в мусорной яме. Мариян тоже принимал участие в убийствах заключенных.

Следующие два дня мы работали вместе с мужчинами. Это были в основном крестьяне, молодые, сильные, работоспособные люди. Работу закончили днем и должны были возвращаться в Млаку.

Вечером 2 декабря во время общей поверки усташский бандит Рбатович сказал, что до дальнейших распоряжений никто не смеет выходить из помещений. Мы насторожились, нам казалось, усташи что-то замышляют. Около 8 часов мы заметили, как они, стараясь не поднимать особого шума, окружают бараки, в которых размещались мужчины. Нам все стало ясно. Вдруг все заглушила пулеметная стрельба, продолжавшаяся 20 минут. Нам же казалось, что она длится целую вечность. Мы были уверены, что близится и наш черед. Но все стихло, и мы услышали голос Рбатовича. Он звонил по телефону в Млаку и орал так, что нам было слышно:

– Млака, Млака! Не беспокойтесь, это не нападение, кто может на нас напасть. Так, ерунда. Наши заключенные взбунтовались и хотели бежать, вот мы их всех и перебили. Нет, никто не убежал. Женщины ведут себя тихо, спят, наверняка ничего не слышали.

Когда все успокоилось, вдруг снова послышались вдалеке какие-то крики. Сначала слова были невнятными, потом до нашего уха ясно донеслось:

– Партизаны, партизаны, товарищи, дорогие, спасите, нас всех убьют, партизаны, партизаны, товарищи…

Слова перемежались стонами. Послышался отчаянный крик человека, которого уже начали убивать. И опять какой-то шум, затем снова тишина.

На следующий день нас не повезли в Млаку, не пришел пароход. Нам дали хлеба. Лишь через день сказали, что пароход скоро придет. Мы готовили в усташской кухне, так как нашу затопила вода. В кухню вошел усташский бандит. Я сразу же вышла. Открыла дверь и отскочила назад. Я не могла проронить ни слова. Нечто вроде человека двигалось в сторону кухни. Как будто бы человек и вроде нет. Это окровавленное, все в синяках существо с кровоточащей раной на лбу и перерубленным пополам подбородком никак нельзя было принять за лицо человека. Он вошел в кухню и остановился у плиты. Он весь трясся. Тоже растерявшийся усташ спросил:

– Кто ты, откуда?

Он посмотрел на него умоляющим взглядом:

– Разве ты не узнаешь меня? Я – Никола, свинарь…

Действительно, это был свинарь Никола, узник из нашего лагеря, толстощекий шестнадцатилетний паренек. В таком ужасном состоянии, израненный, он провел 48 часов в воде и вернулся, чтобы его убили, так как у него самого уже не было сил для этого. Чуть позже раздался выстрел усташа – и все было кончено.

Мы узнали и о судьбе второго узника, звавшего на помощь партизан. Это был Бранко из Сараева, мы называли его Тракторист, так как он работал на тракторе. Раненый, он плыл в декабрьской воде Савы, а когда выбился из сил, взобрался на торчащий из воды ствол ивы и стал звать партизан. Усташи подплыли к нему на лодке, схватили и привезли назад. Несмотря на то, что замерз и был ранен, он чуть не задушил одного из усташей. Они с трудом связали его, а потом, избив, прикончили.

Те несколько заключенных, которые остались в живых в Млаке, поскольку они в тот момент были нужны для выполнения хозяйственных работ, увидев, что на пароходе возвращаются одни женщины, не стали ни о чем спрашивать: все было ясно без слов.

Четыре года Млака была кровавым филиалом Ясеноваца. Рассказанное – лишь небольшая часть того, что происходило в ней в течение этих долгих четырех лет.

А теперь эти убийцы просят пощады, говорят, что они не виноваты. За то, что они совершили, мы никогда не сможем им отомстить, но мы обязаны их уничтожить, чтобы они никогда не смогли повторить сделанного. Им не должно быть пощады, этого требует от нас Родина, об этом к нам взывают наши павшие товарищи, братья, сестры, родители. Это наш долг перед грядущими поколениями, которые могут и должны быть более счастливы, чем были мы".

ЙОВАНКА ЗАСТАВНИКОВИЧ:

"Я, Йованка Заставникович, из села Голеши, в настоящее время живу в селе Бенковац под фамилией мужа Павич, родилась 5 января 1935 года в селе Радженовичи и до ареста и массового угона в лагеря 20 мая 1942 года жила с отцом, матерью и братом Йоцо.

В наше село Радженовичи пришли усташи, и всех, кого застали дома, схватили и отправили в лагерь в Стара-Градишку. Я была маленькая, но хорошо помню, что были и отец, и мать, и брат Йоцо. Когда нас выгрузили из машины, отца я уже не видела, остались только я и мама с братом Йоцо. Насколько я помню, нас тогда загнали в подвал "башни". В подвале нам бросилось в глаза, что всюду была вода, из корыт несло тухлой капустой: матери, чтобы их дети не промокли, поставили их в корыта. Они служили нам и простыней и одеялом. Мать сняла с себя одежду, чтобы укрыть нас ею от холода. Хоть я и была маленькой, но помню, что нам давали какую-то еду, похожую на разведенный крахмал, без крошки хлеба. Мать наливала похлебку в фартук, а мы с братом брали ее пальцами и ели. Не прошло и трех дней, как от этой еды наши губы обсыпали болячки. Поскольку нам разрешали выходить во двор "башни", я, заметив картофельные грядки, стала руками разрывать землю, пытаясь найти картошку. Но мне не посчастливилось. Подошел усташ и ударил меня чем-то вроде плетки. Я потеряла сознание и пришла в себя только тогда, когда кто-то отнес меня в подвал. Я увидела плачущую мать и попросила воды. Мать повела меня к колодцу. Стоявший там усташ ударил меня хлыстом, но воды не дал. Мы с мамой со слезами на глазах упрашивали его, но это на него не подействовало.

Вспоминаю, что через некоторое время в лагере появились военные, в другой форме, не усташи. На фуражке вместо буквы "у" был какой-то мотылек. Я спросила маму, кто они?

– Молчи, это немцы.

Потом пришли усташи и погнали всех нас, и маму, и меня, стричься наголо. Я помню, что там был сад, в котором росла вишня, и мы ее всю объели. Заметив это, усташи выгнали нас из сада.

Я увидела стоящие грузовики. Усташи заталкивали группу за группой в эти грузовики. Нас повезли в Окучани. По приезде туда усташи сразу же погрузили нас в закрытые вагоны. Я вспоминаю, что на вокзале было много народу. Через маленькие вагонные окошечки люди бросали заключенным еду. Но нам с мамой не от кого было получить хоть крошку хлеба. Мы остались голодными и ничего не ели до тех пор, пока не прибыли в какой-то большой город. Я спросила маму, что это за село, она ответила: город Загреб. Теперь, наконец, стали разносить еду по вагонам и давать ее всем.

Потом поезд поехал дальше. Я спрашивала маму, куда мы едем, а она молчала, так как точно не знала. Вдруг поезд остановился, в вагоны вошли усташи, вытолкали нас наружу, а потом повели в большое здание. Когда мы разместились, нам дали поесть. Я вспоминаю, что мы и ночевали в этом здании. Утром пришли какие-то военные и нас, детей, забрали от матерей. Матерей отогнали на одну сторону, нас, детей – на другую. С того дня мы больше никогда не виделись со своими матерями".

ДАНИЦА ШОШТАРИЧ:

"Усташские палачи в лагере Стара-Градишка Майя Буджон, Вукович, Руньящ и некто по кличке Учитель однажды январской ночью 1944 года по приказу коменданта лагеря, известного бандита и убийцы Степана Босака, совершали обход камер "башни". Вызвали несколько узниц и, чтобы оправдать свой необычный поздний обход, стали у них допытываться, имеют ли они связи с мужским лагерем. После этого некоторых отпустили, других же куда-то увели. Куда? Никто не знал. Это было не в первый раз. "Башня" помнила много подобных ночных случаев. Так увели тысячи узниц, которые никогда больше не вернулись назад.