Наконец мы достигли двери, украшенной львиным оскалом. Настенный светильник почти оживлял зверя оливковым пламенем, так что глаза и клыки бронзового хищника грозно сверкали.

— Теперь, доблестные мои гости, вздохните поглубже, — хитро проговорил наместник Халдии, — ибо я не сомневаюсь, что сердца ваши надолго остановятся.

Он хлопнул в ладоши, и дверь стала сама, как по волшебству, раскрываться.

— Прошу вас, проходите первыми, — вкрадчиво добавил великий кефал, — ибо я не имею права загородить от вас хотя бы кусочек того, что вы сможете увидеть.

В то же мгновение из-за двери стали доноситься прелестные звуки струн, и навстречу потянулся аромат изысканных благовоний.

Как и полагается доблестным воинам, мы вошли в покои решительным шагом, а, войдя, замерли, как вкопанные, потеряв дар речи и дыхания, что и предсказывал любитель хитроумных ловушек грек Лев Кавасит. Окажись на нашем месте хоть султан Рума, и тот остолбенел бы, открыв в этой горной гробнице такую бездну роскоши и райской неги.

Помню, я даже испугался, не стал ли жертвой нового приступа наваждений, и схватил за руку брата Эда. Страх отступил, как только сам рыцарь Эд растерянно прошептал рядом со мной:

— Вот так наваждение, тысяча прокаженных дьяволов!

Перед нашими глазами раскрылись настоящие императорские покои. Кругом сверкали золотые блюда. Поражали взор диковинными узорами высокие вазы, привезенные не иначе, как из Индии и Китая. Тяжелые парчовые занавеси спускались с серебряных струн, натянутых у потолка, и, собранные в складки, обнажали неописуемой красоты мозаики, коими изобиловали как стены, так и потолки. На одной стороне мы видели дионисийские празднества и танцующих нимф, на другой — гордо вышагивавшего по лесной поляне единорога, над которым стаями порхали разноцветные птахи. Потолок же был усеян золотыми звездами, среди которых парили, неся свои длинные трубы, златокудрые ангелы. К той невиданной красоте надо добавить и пол, выложенный прекрасно отшлифованным серпентином, лаконийским зеленым мрамором, и несколько тонких колонн, что поддерживали свод и были выточены из розового камня. Удивителен был и небольшой водоем, помещенный в оправу из голубого порфира: в нем нежились и сверкали боками серебристые рыбки.

Но посреди всего этого великолепия нас ожидал стол, описывать который уже нет никакой возможности, ибо мне пришлось бы потратить понапрасну — ведь тех изысканных блюд уже не поставишь против своего желудка — весь пергамент и все имеющиеся у меня в запасе чернила. Скажу только, что больше всего мне запомнились печеные яйца горных куропаток, фаршированные кусочками форели, вымоченной в винном соусе.

Но и того показалось нашему искусителю недостаточно, ибо рядом со столом на небольшом возвышении восседали три довольно смазливые девы, одетые нимфами, и услаждали наш слух тихими звуками арф.

В восполнение всех радостей жизни здесь было попросту тепло и сухо. Мне казалось, что подземный жар поднимается снизу, проникая через мои ступни.

— Каково, мой доблестный Тезей? — раздался вкрадчивый голос грека за нашими плечами. — Ты был здесь последний раз восемь лет назад. Я заставил расцвести эти голые камни. Разве я не демиург?

В то мгновение я вдруг подумал о полных искусительной отравы садах Старца Горы и о плодах, что приносили те роскошные сады, о кровавых жертвах, зревших на их райских ветвях. Какая-то грозная тяжесть, подобная подземным драконам, зашевелилась в глубинах моей запретной памяти, и взгляды веселых дев показались мне полными смертельной отравы. Рыцарь Эд разом развеял налетевшие на меня страхи своим недоуменным вопросом, который я скорее ожидал бы услышать от купца Вардана, нежели от рыцаря Храма.

— Невероятное волшебство, достопочтенный кефал, но на какие средства?

— Во всем остальном я веду довольно умеренную жизнь, — признался наместник Халдии Лев Кавасит. — К тому же я свободен от городской суеты и волен не тратиться по мелочам. В горах немало людей, просящих моей защиты и не всегда неблагодарных. Всю жизнь я мечтал быть первым в своем маленьком Риме и нашел для него самое лучшее место, скрытое от завистливых глаз. Однако давно пора перейти от слов к делу. Стол накрыт, мои самые драгоценные гости. Посему, возблагодарив Господа за ниспосланную с небес манну, приступим к трапезе. И заметьте, друзья мои, что вокруг нет всяких вонючих жаровен. Я провел черепичные желоба под полом и подаю в них горячую воду от топок. Вы еще понежитесь, как дельфины, в моем водоеме.

Полученные при не менее благоприятных обстоятельствах уроки научили меня сдерживать варварские порывы желудка, и я заставил себя чинно прикасаться к блюдам и брать по маленьким кусочкам, тщательно их прожевывая и опасливо прислушиваясь к себе, не возникнет ли ощущения какого-то уж слишком беспечного блаженства.

— С трудом верится, что славный молодой человек происходит из простого рыцарского рода, — проговорил наместник, держа в руке сверкавшую жиром баранью ляжку. — Его жесты легко выдают в нем по меньшей мере владетельного герцога или, страшно подумать, принца крови. Что-то ты скрываешь от меня, мой Геркулес.

— Скрываю, — ничуть не смутившись, кивнул рыцарь Эд, налив в блюдо своего любимого апулийского и теперь макая в него кусочки форели.

— Тем лучше, — добродушно усмехнулся Лев Кавасит. — Тайна будет обострять наши чувства, как хорошее вино.

Потом наместник Халдии поглощал неимоверные количества «манны небесной» и с не меньшим удовольствием повествовал нам об интригах при императорском дворе Трапезунда, о юном василевсе Алексее Комнине, о его неопытности в государственных делах, восполняемых здравым рассудком и добрым сердцем. Он расписывал также достоинства его красавицы-супруги, дочери грузинского царя, затем перешел к ужасным козням, исходящим не от какого-нибудь повелителя неверных, а, можно сказать, из самых что ни на есть родственных земель, из Константинополя, от хитрого, как сирийский торговец, императора Андроника Палеолога.

— Увы, легко мне здесь тешить себя разными выдумками и устраивать всякие забавные ловушки, — вздыхал наместник, — которые кочевник-туркмен принимает за козни самого шайтана. Там же теперь развлекаются такими ловушками, в любую из которых я угодил бы сам, как желторотый птенец.

Так говорил великий кефал Халдии Лев Кавасит, все чаще поглядывая на меня и улыбаясь, когда я отпивал вино крохотными глоточками.

— Досточтимый сир Робер, — наконец обратился он ко мне напрямую, — позвольте мне быть искренним и раскрыть перед вами свои чувства.

— Почту за высокую честь, — ответил я, невольно переглянувшись с рыцарем Эдом, который сохранил совершенно невозмутимое выражение лица.

— Теперь я могу сказать определенно, кого вы мне напоминаете, сир, и будите во мне много дорогих мне воспоминаний, — продолжил Лев Кавасит. — Вашему провожатому на этих землях, славному рыцарю Эду, увы, не привелось встретиться с этим человеком. Судьба развела их всего на пару миль и годов.

— Мне кажется, я могу угадать, о ком ты поведешь речь, дорогой Лев, — сказал рыцарь Эд, уже заметно раскрасневшись от апулийского, которое он применял в самых разных видах: и как питье, и как подливу, и даже как воду для обмывания пальцев. — Не о том ли печальном рыцаре Милоне Безродном?

— Именно о нем, — подтвердил наместник. — Я опасаюсь, правда, что только одно его прозвище может как-то задеть честь нашего дорогого посланника.

— Пусть вас не беспокоит такая чепуха, достопочтенный хозяин, — сказал я к явному удовольствию наместника. — Рассказывайте. Мне крайне любопытно услышать любую весть о человеке, которого я как-то напоминаю своими чертами.

Здесь я ничуть не покривил душою.

— Минуло много лет, — задумчиво проговорил наместник. — Так что, пожалуй, рассказ займет и тебя, славный мой Гектор, поскольку тебе станет известно кое-что, о чем я раньше предпочитал молчать.

И предварив свою оказавшуюся, однако, довольно краткой историю, столь загадочным предисловием, наместник Халдии, допил до дна свой бокал из алого венецианского стекла.