Елена Александрова

СЕСТРЫ

Повесть

I

Холодным мартовским утром 1943 года Ольга Алексеевна Чикильдина выехала из Родниковой Рощи и направилась дорогой, лежавшей вдоль Кубани. Легковой автомобиль, на котором она ехала, изрядно поизносился. Верх у него был изорван, как старый цыганский шатер. В непогоду, под дождями полотно вымокло и выцвело, давно приобрело грязновато-рыжую окраску. Крылья и бока кузова были погнуты, а капот поклеван пулями — видно, довелось бедняге погулять и по фронтовым дорогам. И хотя машина по всем признакам была старенькая, вид имела неказистый, но бегала на редкость проворно. Ей ничего не стоило свернуть на целину или помчаться напрямик по рытвинам и бурьянам, а потом вынырнуть где-нибудь на пригорке и спуститься прямо в полевой стан.

Пока Ольга Алексеевна разговаривает с колхозниками, ее шофер, миловидная девушка Зина, в стеганой куртке и в шапке-ушанке, ходит вокруг машины и тряпкой обтирает пыль. В такие минуты Зина любит насвистывать песенку. Молодые ее губы свернуты таким смешным калачиком, а в голубых глазах столько озорства, что всякий, проходя мимо и глядя на нее, скажет: «Лихачка! По глазам видно — черт, а не девка».

Зина хорошо знала проселочные дороги. Стоило сесть рядом с ней и сказать: «Ну, Зинуша, теперь мы поедем в Беломечетинскую МТС», и Зинуша знала, где и в каком место можно ехать напрямик, чтобы сократить время, а в каком надо сделать круг, какая дорога удобней зимой, а какая летом.

Выехав за станицу, Зинуша увеличила скорость. Среди степного простора замаячил пепельно-рыжий тент, напоминая одинокий парус в море. Прошел час или полтора, затормозили задние колеса и с разбегу поползли по мокрой земле. Зина заглушила мотор и, поворачивая к Чикильдиной свою маленькую голову в большой шапке-ушанке, с улыбкой сказала:

— Тетя Оля, вот мы и приехали!

Ремонтные мастерские Беломечетинской МТС были сожжены немцами. Уцелевший тракторный парк свезли в здание ссыпного пункта «Заготзерно». Давно выветрился отсюда запах свежей, только что привезенной с поля пшеницы. Там, где когда-то стояли закрома, переполненные зерном, теперь дымились горны и звенели наковальни. Чикильдиной казалось, что вот она войдет в знакомую, гостеприимно распахнутую дверь и перед ней встанут, как, бывало, до войны, вороха зерна, пахнущего свежестью поля. Она привыкла видеть огромное, на сотни тонн зернохранилище, засыпанное отборной пшеницей. В воображении ее вставали картины летней страды на Кубани: то комбайны на жнивье, то бесконечные вереницы подвод, снующих по пыльным дорогам, то караваны автомашин, то людской разноголосый говор.

Вместо запаха зерна на нее повеяло густой гарью курного угля, пламеневшего в горнах. По всему зернохранилищу, там, где стояли закрома, в беспорядке разбросаны тракторы. Одни были собраны и радовали взгляд новенькими шипами, другие еще стояли без моторов, а у третьих были вынуты и разложены тут же все внутренности. Вокруг тракторов копошились люди. По платкам и шерстяным полушалкам, намотанным на головы, по голым выше чулка коленям не трудно было догадаться, что ремонтируют тракторы сами трактористки. Многих из них Чикильдина знала в лицо, и ей было приятно видеть, с каким старанием они выполняют трудную, не женскую работу.

Встретил Чикильдину Григорий Цыганков, с худым, смуглым лицом, в поношенной шинели и в военной фуражке. Чикильдина знала нового механика МТС. Она сама направляла его на работу, когда он выписался из госпиталя и пришел в райисполком. В тот день Григория Цыганков показался ей не таким худым и не таким болезненным, как теперь. Возможно, оттого, что в помещении с низкой крышей мало было света, лицо его, местами испачканное маслом, было уж слишком иссиня-желтым.

— Ольга Алексеевна, — заговорил он, вытирая замасленные руки паклей. — Вот хорошо, что вы сами приехали. А то я хотел посылать к вам гонца.

— Что случилось?

— Как же мы будем подымать танк? — Григорий бросил под ноги паклю. — Решили вы насчет трофейного крана? Без него мы танк не подымем.

— Решили, Гриша. Еще вчера решили на исполкоме передать кран на мельницу. Там надо котлы устанавливать. Тоже дело важное. Район без муки.

— А как же мы? — на лице Григория выразился испуг. — Как же теперь?

— А у вас есть свой подъемник? Вот этот.

— Не выдерживает. Мы пробовали. Цепи рвутся. Танк — это же махина! Пойдемте, посмотрите.

Григорий Цыганков повел Чикильдину в другой конец мастерской. Танк стоял в углу с еще не закрашенными черными крестами. Башня была пробита тремя или четырьмя снарядами, колпак ее свален набок, точно набекрень посаженный картуз. Дуло пушки надвое расщеплено, будто его кто разрубил топором, и металл уже покрылся красноватой ржавчиной. Чикильдина никогда еще не видела вражеский танк так близко, как теперь, и ей захотелось посмотреть его и внутри. Поставив ногу на гусеницу, она легко взобралась наверх, заглянула в люк и отшатнулась. Внутри танка было темно.

— А вы не бойтесь, — с улыбкой сказал стоявший рядом Григорий. — Теперь эта штучка ручная. С тех пор как свернули ей шапочку и вынули из люка до смерти перепуганных вояк, ее бояться нечего. Вдобавок и вооружение, бывшее в танке, уже снято. Одно разбитое дуло торчит. И его убрали бы, да вытащить невозможно.

Слушая Григория, Чикильдина думала: «А зачем оружие? Пахать можно и без оружия». Вспомнила день, когда она приехала из эвакуации в район, в еще дымившуюся пожарами Родниковую Рощу, и на митинге, устроенном на площади в честь освобождения станицы, командир артиллерийского полка произносил речь. «Бабочки! Сестры наши родные! — говорил он простуженным голосом. — Казачки-колхозницы! Вы теперь у нас главные хозяйки. За станицей стоит подбитый нами в бою немецкий танк. Воевать на нем нельзя, но мотор в нем в полной сохранности и пахать землю на этой вражине вполне можно. Берите этот трофей и обрабатывайте поля».

— Послушай, Гриша, — обратилась Чикильдина к Цыганкову, продолжая думать о командире артиллерийского полка. — Скажи, Гриша, сколько этот танк может поднять гектаров легкой пахоты?

— Трудно сказать. — Григорий задумался. — На танках мне пахать не приходилось. Но думаю, что тысячу гектаров возьмет. Мотор в нем сильный, так что с тысчонку…

— А не много?

— Точно может сказать наш бригадир. Эй, Ирина, иди-ка сюда! — позвал он.

К танку подошла Ирина Коломийцева, та самая женщина, которая лежала на спине под трактором. Круглолицая, с смеющимися губами, закутанная шалью, она казалась гордой и неприступной.

— Ирина, — сказал Григорий, — ты вчера была в МТС. Сколько там запланировано на танк легкой пахоты?

— Тысячу сто сорок, — уверенно ответила Ирина, поправляя выбившиеся из-под платка светло-русые волосы. — Только я не знаю, как же тут планировать, когда ходовая часть в танке не в порядке, а поднять эту махину мы не можем. Цепи тонкие, трещат. Беда! — Ирина посмотрела на Чикильдину, и взгляд ее серых, чуточку сожмуренных глаз как бы искал сочувствия. — Посудите сами, Ольга Алексеевна. Танк дали мне в бригаду. План пахоты директор утвердил, а ремонтировать танк мы не можем. Это ж такой парубок, что его, чертяку, на руки не возьмешь, не приголубишь!

— Так ты говоришь, он подымет больше тысячи гектаров? — Чикильдина сошла с танка и вынула из кармана пальто записную книжку.

— Он-то подымет, да мы его не подымем.

Ирина рассмеялась, довольная своей шуткой. Засмеялась и Чикильдина, но не оттого, что ей было смешно, а оттого, что она любовалась здоровьем бригадирши, ее лицом, ставшим от смеха еще красивее.

— Тысячу сто сорок, — уже задумчиво проговорила Чикильдина, прислонившись плечом к броне танка и что-то записывая. — Слушай, Ирина, кран мы вам дадим. Тысячу сто сорок гектаров — это хорошо! — И, кончив писать, обратилась к Григорию: — С этой запиской поезжай на мельницу и забери кран. На время, на недельку.