Никита Никитич пристыженно молчал, но по лицу его, красневшему пятнами, было видно, что он злится.

— Где находится «Власть Советов»? — спросил Сергей.

— Там. — Никита Никитич указал рукой.

— Поедем к Родионову. Верховых отправь в станицу, пусть они там помогают Ненашеву строить трансформаторную будку.

Был послеобеденный час отдыха. Строители спали. Над ними царила тишина — ни ветерка, ни песни жаворонка, — только слышалось тяжелое дыхание, как в большом общежитии среди ночи, да изредка позвякивали уздечками лошади, стоявшие у корыт. Казалось, люди упали на землю, где кто стоял.

Сергей и Никита Никитич пошли, осторожно переступая через спящих, боясь потревожить их покой. А люди спали таким крепким сном, что хоть пали из пушки — не проснутся! Кто спрятал голову под бричку, в тень, широко раскинув ноги; кто поудобней устроился возле колеса, на влажной и прохладной земле, прикрыв от солнца лицо платком или картузом; кто соорудил из рядна подобие шатра и сунул туда голову. Вот трое мужчин растянулись посреди дороги: они лежали навзничь, широко, по-богатырски раскинув сильные руки; под самодельным шатром спали девушки, спрятав в холодок лишь молодые, опаленные солнцем лица и подогнув едва прикрытые юбкой колени; вокруг столба гурьбой лежали мальчуганы-подростки, — сон их был так сладок, что и жара им была нипочем; невдалеке от них ничком лежала женщина, и волосы ее, широко распустившись, покрывали голые, под цвет меди, плечи.

Не спал только Иван Родионов. Он сидел под бричкой, без рубашки, в галифе с алыми лампасами, все такой же краснощекий, с пышными и красивыми русыми усами. На коленях у него лежала толстая книга. Он читал ее, задумчиво поглаживая усы. Увидев Сергея и Никиту Никитича, Родионов сунул книгу между спицами и крикнул:

— Сюда! Эй, сюда!

— Удивляюсь, Иван Герасимович, — сказал Сергей, подавая Родионову руку, — как ты можешь не спать, когда вокруг тебя такой богатырский сон.

— А вот так и могу. Тут секрет простой: ни черта, брат, не спится. Еще никогда меня так не мучила бессонница. Веришь, на фронте и то со мной этого не случалось, спал нормально.

— Отчего ж теперь не спишь? — спросил Сергей, усаживаясь в тени.

— Думки беспокоят.

— О чем же те думки, если не секрет?

— Все о том же. Столбы стоят перед очами.

— Так ты ж еще мало их поставил?

— Да не в том дело, мало или много. — Родионов притронулся пальцем к усам, задумался, как бы решая, погладить их или уже ответить Сергею, а тогда заняться и усами. — Столбы поставим, не в этом мое беспокойство. А вот сама теория меня смущает. Ведь это же не шуточное дело — в станицу идет электричество! В любой отрасли хозяйства будет электромотор, техника! А ты спроса так, для интереса, любого председателя колхоза, что он смыслит в электричестве. Ну, допустим, меня спроси. Или вот Никиту Никитича.

— Я уже старый, пусть молодежь этому обучается, — буркнул Никита Никитич.

— Ишь ты! Нашел оправдание! — Родионов черкнул ладонью по усам. — Руководить станицей не старый, на вдовушек небось засматриваешься, а технику изучать — года мешают? Это никуда не годится. — Родионов достал книгу. — Вот она, большая наука! Но я читаю, читаю, зубрю, зубрю, будто все и понятно, а полностью уяснить себе не могу.

— Да, Иван Герасимович, — проговорил Сергей, — это не только твоя печаль. Будем все проходить курсы.

— И правильно, — подтвердил Родионов. — Иного выхода я не вижу, а то что же может получиться? Электричество будет, а обращаться мы, руководители, с ним не сможем — это же позор!

Родионов взял гимнастерку, достал из кармана часы.

— Ого! Пора подымать людей.

Глава XXXV

Сергей безвыездно находился в поле, и то напряжение в труде, которое он видел изо дня в день, почему-то напоминало ему фронт. Может, это происходило оттого, что и здесь, как на фронте, рождались, вырастали способные вожаки — люди волевые и стойкие. Сергея радовала и активность строителей, и то, что всюду — и на полях и в станицах — маячили столбы, а на станичных площадях вырастали трансформаторные подстанции, и то, что приближался заветный день — пуск гидростанции, а особенно что за эти месяцы, постоянно живя с людьми, он узнал их так, как бы не мог в обычной обстановке узнать и за год.

Часто вспоминая свои военные годы, Сергей рядом с фронтовыми друзьями ставил Стефана Петровича Рагулина, Прохора Ненашева, Глашу Несмашную, Савву Остроухова, Ивана Родионова, Никиту Мальцева, — да разве мало еще кого! Но сколько он об этом ни думал, а сказать себе не мог: кто же — старые или новые друзья — теперь ему дороже, кто же из них помог ему стать тем, кем он стал. Лишь одно было очевидным: как там, на фронте, так и здесь, в своем районе, Сергей видел себя всего лишь маленькой и неотделимой частицей большого коллектива, и интересы людей там и здесь, вся их трудная и напряженная жизнь с ее радостями и печалями были и его интересами и его жизнью.

«Что сталось бы со мной, — думал он, — если бы все было иначе, если бы выпала мне другая дорога?»

Прошел апрель, и наступил май. В нарядную зелень приоделась степь, запестрела цветами, зазвенела птичьими голосами. Всюду, куда ни взгляни, поля были одинаково красочны и ярки, и только в тех местах, где пролегала электрическая магистраль, вид их сделался необычно новым. Если раньше какая-нибудь степная балка Куркульчиха была обычной сенокосной балкой и славилась лишь густотой трав да заросшим осокой родником, то теперь эту Куркульчиху нельзя было узнать. И причиной тому было то, что совсем нежданно сюда пришли столбы-великаны, встали в ряд и сказали: «Вот так мы и будем стоять здесь вечно!» И оттого, что через всю балку тянулись провода, а от столбов на пышной траве лежала тень, Куркульчиха, казалось, расширилась и зазеленела пуще прежнего. Кто бы тут ни проезжал, кто бы ни проходил, всякий остановится и скажет: «Вот тебе и Куркульская балка! Погляди ты на нее, как преобразилась!»

Или взять, к примеру, гравийную дорогу, стрелой убегающую от Рощенской до Белой Мечети. Давным-давно перекинулась она через всю степь; сколько по ней прошумело машин и прогремело подвод, и никто, бывало, не останавливался на бугре. Теперь же вдоль дороги протянулась линия электрических проводов: по одну и по другую сторону стояли высоченные столбы, как буквы «П», — вид степи и сама дорога казались такими новыми, что каждый невольно восклицал: «Так вот какая картина!»

Самые значительные перемены произошли вблизи Усть-Невинской. В низине, под кручей, пламенем горела цинковая крыша хорошо всем знакомого кирпичного здания с серой водонапорной трубой, с белыми и желтыми гроздьями изоляторов. От этого здания во все стороны разбежались столбы, горя на солнце проводами, — как нити к узелку, тянулись они к этой пламенно-яркой крыше, а сама Усть-Невинская теперь казалась не станицей, а городом.

Как-то в эти дни Тимофей Ильич Тутаринов, взойдя на гору (он ходил в соседний хутор к своему куму), присел на камень и долго не сводил глаз со станицы.

— Вся в проводах, — задумчиво проговорил он. — И кто мог подумать, что такое чудо может совершиться с Усть-Невинской? Непривычно, а все ж таки красиво! А что будет, когда засветятся огни? — Старик задумался. — Только что-то они долго не светятся.

Да, беспокойство Тимофея Ильича было не напрасным. Прошел и май, а пуск станции все откладывался и откладывался. Только в середине июня работы наконец были завершены. И в тот день, когда строители уже мыли руки и собирались ехать в станицы, а Сергей в хорошем настроении спешил в Рощенскую, чтобы посоветоваться с Кондратьевым и установить точную дату пуска гидростанции, с утра на востоке поднялась лилово-белая туча, похожая на раскинутый по ветру башлык. Концы этого гигантского башлыка свисали почти к горизонту, а капюшон поднялся над солнцем и уже накрыл его. На какой-то час солнце успело подняться выше, паля землю с небывалой силой, но туча-башлык, то синея, то чернея, расползлась по небу и стала походить на огромную, с острыми плечами бурку.