Изменить стиль страницы

Роберт Йёрстад

Проснулся я на диване, одетый. Из коридора доносились голоса, Бетти и Хуго негромко разговаривали между собой. Хуго, похоже, злился. Хлопнула входная дверь, они вышли на улицу. Все стихло. Я поднял с пола конфетную коробку, присел на корточки, подобрал парочку конфет, только уложить их в гнезда не смог — руки дрожали. Опять сел на диван. Вот так бы сидел и ждал, но все же поднялся и побрел в уборную. Запер дверь, отыскал ведро, сел на толчок, наклонился вперед: что будет, то и будет. Потом открыл окно, опять сел, мокрой, холодной тряпкой утер потный лоб. Накатила тошнота, я нечаянно сшиб ногой ведро, а в результате заблевал все вокруг да еще и на коленки рухнул. Такая вот у меня теперь жизнь. Сплошные мерзости, одна впритирку за другой, поэтому что-нибудь мало-мальски хорошее казалось ненормальным. Немного погодя я кое-как прибрал за собой, вымыл пол. Потом сел, перевел дух, попробовал прикинуть, что предпринять. Гостиница и пансионат отпадают — денег у меня нет. Да там и без того переполнено. Можно, конечно, устроиться в школе, в одной классной комнате с двумя десятками других, найти какой-нибудь сарай или соорудить шалаш из елового лапника.

Я прошел на кухню.

Юнни сидел за столом, что-то писал. Я шагнул ближе, глянул на листок. Это было заявление о приеме на работу. Перед ним лежала газета, развернутая на полосе с объявлениями. Он ходатайствовал насчет работы в фирме под названием «Асфальтсервис АО». Им требовался разнорабочий на ремонт после паводка. В заявлении Юнни написал: «Я сильный, выносливый и не опаздываю. На меня можно положиться, и горячего асфальта я не боюсь. Я немой».

— Почему ты ищешь работу? — спросил я.

Он взял другой листок и написал, что ему надоело сидеть сложа руки. «Надоело жить на социальное пособие. Хочу зарабатывать деньги».

Что ж, вполне логично. Вместе с тем я ощутил какую-то ползучую тревогу. Иногда, с похмелья, в мыслях у меня царит редкостная ясность. Мозги как стеклышко, насквозь просвечивают. Все ясно, все четко. Я сознавал, что дело тут не только в моей нечистой совести. Я злился. Был вне себя от злости, что Юнни немой, а ходит по улице, в психушку его не сажают, но и среди обычных людей ему нет места. Ведь это несправедливо. Но кто виноват? Кого винить в том, что у него такие странные волосы и детское лицо и что из горла у него вылетают обезьяньи звуки? Кто ответит за то, что я жалел парнишку, обманывал его и еще больше жалел, а ничего хорошего все равно не делал? Да, кой-чего мне недостает — способности организовывать, начинать, осуществлять и добиваться результата. Я взял Юннин листок, перечитал написанное, исправил ручкой несколько ошибок, объяснил, как пишется слово «заявление» и велел переписать заново. «Откуда ты знаешь, как надо писать?» — накарябал он на листке. Я сел, положил голову на руки и сказал:

— На курсах выучился. Есть такие двухнедельные курсы, где людей учат, как надо писать всякие заявления и ходатайства. Мы, брат, живем в Норвегии, и если тебе нужен совет, никогда не уходи с работы и не обращайся в контору по трудоустройству или в социальное ведомство. Тетки, которые сидят там и лыбятся, и не таким, как ты, бесхребетным, хребты ломают.

Я поднял голову. Юнни начал писать новое заявление. Я как наяву видел его в оранжевом комбинезоне, с лопатой, которой он, шагая за асфальтоукладчиком, разбрасывает горячий асфальт. Дописав заявление, он протянул листок мне, и тут вошла Бетти.

— Там какие-то люди пришли, хотят поговорить с Гретой.

— Она, вероятно, в комнате, с Ниной, — сказал я.

— По-моему, тебе стоит выйти к ним.

Я был не в силах ни с кем встречаться.

— А где Хуго?

— Уехал на забой.

Следом за Бетти я вышел в коридор. Она взялась за ручку двери.

— Не мешало бы сперва немножко привести себя в порядок, — сказала она.

Во дворе стоял худой мужчина с жидкими длинными волосами, в круглых очках. В руке он держал газету. Вокруг толпилось десять — двенадцать подростков-монголоидов. Я спустился с крыльца, поневоле опираясь на перила. Подростки, косоглазые, с одутловатыми лицами, казались испуганными. Мужчину звали Хьерстад, он был художник-любитель и часто сидел у реки, писал акварели с прёйсеновскими[11] домиками, водопадами, сеновалами.

Хьерстад взмахнул газетой.

— В жизни не видывал такой бесчеловечности! — воскликнул он и обернулся к подросткам. — Да-да, такой беспардонной наглости и бесчеловечности! — Он посмотрел на меня.

— А зачем вы сюда-то явились? — спросил я.

— Зачем явился? — повторил он и опять обернулся к монголоидам. — Он наверняка хочет, чтобы я ушел. Так мне уйти?

— Да-а-а, — промычала одна из девчонок.

— Не-е-ет! — крикнул невысокий парнишка.

Хьерстад опять воззрился на меня.

— Ярлыки любите навешивать, да? Решили отнять у тех, кто живет в «Брейдаблике», всю порядочность и человечность? Навредить им хотите? — Он жестом обвел подростков. — Кой-чего вы явно недопонимаете. Они не животные. Они люди. Посмотри на них — это люди, а не звери и не вещи. Они не дадут топтать себя ногами. — Он стукнул свернутой газетой по ладони.

Девчонка вдруг завыла. Остальные уставились на нее, переминаясь с ноги на ногу, похоже, и сами вот-вот завоют. Девчонка, запрокинув голову, голосила: «У-у-у-о-о-у-у…» Хьерстад обнял ее за плечи, но она не унималась. Черт, просто невероятно.

— Видите, что вы наделали? — воскликнул Хьерстад.

Он тихонько покачивал девчонку, и мало-помалу она утихла, закрыла рот, опустила голову, глядя в траву. Я уверен, Хьерстад заранее велел ей устроить этот спектакль, но это не имело значения, ведь я пока не выяснил, зачем они явились. Так я и сказал. Хьерстад оставил девчонку, опять подошел ко мне и взмахнул газетой.

— Что это, по-вашему, а?

— Сегодняшний номер «Курьера», — ответил я.

Он сунул мне газету.

— Откройте семнадцатую страницу.

На первой полосе красовалась большущая фотография Стейна Уве Санна: скосив глаза, он обнимал за плечи какую-то молодую особу с лошадиными зубами. Он спас в Рёлдале утопающего, о чем и сообщалось в хвалебных выражениях. «Местный полицейский рисковал жизнью». Я быстро перелистал газету, открыл семнадцатую страницу — читательские письма.

СКВЕРНАЯ ОБСТАНОВКА НА НУРДРЕ-ГАТЕ

В последнее время старожилы Нурдре-гате весьма раздосадованы тем, что происходит в этом некогда вполне респектабельном районе города Мелхуса. Раньше здесь кипела жизнь — веломастерская, цветочный магазин, химчистка, уютный пансионат, пожарная часть, игровая площадка, где, весело смеясь, играла детвора, — теперь же улица превратилась в унылое, пустынное пространство, где никому из старожилов совершенно не хочется находиться. Причину такого положения обходили молчанием, по крайней мере до сих пор. Пришло время наконец прямо сказать обо всем. Мы, знакомые с этой улицей в ее лучшие времена, хорошо знаем, что все изменилось к худшему после того, как в старом ленсманском доме по Нурдре-гате, 47, разместили интернат «Брейдаблик». Случилось это шесть лет назад, и за шесть лет обитатели данного учреждения полностью завладели всей улицей. Уютная спокойная атмосфера давно сменилась жуткими воплями интернатских, и дети, которые раньше могли свободно гулять по округе, теперь изо дня в день прячутся по домам, напуганные неадекватным, а то и угрожающим поведением неполноценных подростков. Одно дело, когда по соседству живут один или двое таких, и совсем другое — когда их два десятка. Словом, пора навести здесь порядок, чтобы старожилы вновь могли обрести приятную атмосферу и покой, какими некогда отличались будни этой достойной городской улицы. Семья Йёрстад / Грета Йёрстад

Я сложил газету. Они стояли вокруг, таращились на меня. Один утирал сопли. Девчонка жевала верхнюю губу. Маленький парнишка топтался в траве, урча как моторчик.

вернуться

11

Прёйсен Алф (1914–1970) — норвежский поэт и прозаик.