— Кто-то да найдется!..

— Тогда зови свою зверушку, Огнезор, — презрительно поджала она губы. — Дрожит уже у моего порога…

— Не слишком ты добра к девочке! — заметил он с любопытством.

— Я опытней тебя, и вижу пока что больше, — буркнула Иша загадочно, и умолкла, застыв на шкурах мрачным белым изваянием.

— Мила! — выглянул на улицу Гильдмастер.

Продрогшая девчонка не заставила себя ждать: протиснулась осторожно в шатер, заморгала в дымном полумраке, по-звериному втянула носом воздух. Напряженно застыла пред хозяйкой.

— Смешай ей сонный чай из кровь-травы, Огнезор, — угрюмо приказала Иша, не спеша проявлять гостеприимство.

Со вздохом отошел мужчина к очагу, потянулся за пучком высушенной, ломкой зелени.

— А ты не стой! — вовсю за его спиной напустилась старуха на Милу. — Снимай свое тряпье да укладывайся вон там, на шкуры! Все снимай, чего застыла? Думаешь, если слепая, так не узнаю? И нечего на парня коситься! Больно нужно ему твои шрамы разглядывать!.. Это хорошо, что голодна и устала — крепче заснешь, меньше станешь обряду противиться! Ваши бездари и так с тобой наворотили… Куда руки потянула? Я тебе амулеты брать не позволяла! Не ерзай! Знаю, что больно, но здесь никак по-другому…

Остуженное в снегу варево приняла измученная девочка с покорной обреченностью умирающего пса. Потянулась за кружкой всем телом, от боли позабыв о стеснении; выпила большими глотками — и тут же упала на постель, чтоб провалиться спустя пару минут в тяжелый, крепкий сон.

— Много ты с ней работал? — хмуро спросила у мастера Иша, водя над спящей Милой руками.

— Всю дорогу сюда, но без успехов, как видишь… Одни язвы исцелил, другие появились…

— Ее тело — как ветхий лоскут. Латай, не латай — ползут нити; штопай не штопай — дыры повсюду… Не соберешь в одно, пока к прочной ткани не пришьешь… — Хранительница брезгливо поморщилась, пробормотала, раздражаясь и мрачнея. — Я завершу ваш ритуал за две ночи, хоть мне и противна эта мерзость. Но оставить сейчас тебя в стойбище, уж прости, Огнезор, не могу. Люди неспокойны, Леор и Лаина родня готовы порвать тебя на части…

— Я понимаю, — согласился Гильдмастер. — И побуду эти дни в своем лагере… Но вскоре тебе все ж доведется задобрить на мой счет соплеменников! И без того нужна мне будет вся изворотливость, чтоб убедить Совет принять ваши метки! Но вряд ли господа проявят понимание, узнав, что охраняемое нами племя враждебно ко мне лично, и к Гильдии!

— С ахарами я справлюсь, не волнуйся, — отрезала старуха с достоинством. — Не о них тебе сейчас надо думать, и, тем паче, не о склочном Совете! Безымянный Жрец куда хуже, раз уж влезли вы с Лаей в его игры…

— Кто в чьи игры влез — это мы посмотрим! — хмуро пообещал Огнезор.

— Слишком уж ты в себе уверен! — даже от Милы оторвалась она.

— Я знаю. Но и он самоуверен сверх меры! К тому же, если в байках ваших есть чуть-чуть правды, возраст его весьма преклонен… А за тысячу лет — да в одиночестве! — кто угодно повредился бы рассудком!..

— Рискуешь ты, мальчишка, рискуешь… — пробормотала Иша осуждающе. — Без спутниц своих в Храм не ходи, послушай хоть в этом старуху!

— Это уж от жреца зависит! — еще больше Гильдмастер нахмурился. — Не думаю, что он будет откровенен, если я не один явлюсь…

— Есть у меня пара амулетов, — загадочно улыбнулась женщина. — Те самые, что прошлой зимой ты всё пытался сплести…

— Неужто, «невидимки»? — так и подался к ней Огнезор. — Сама ведь говорила: сделать невозможно!

— Вполне возможно, но бессмысленно! Тяжелые они, силы много требуют, в толпе сбиваются и совсем не действуют… Так что в твоих целях бесполезны! Я каждый по два месяца заряжала, а хватит их всего-то часов на шесть…

— Да, права ты, бесполезны… — разочаровано вздохнул мужчина.

— Но даже Жрец за ними скрытых не почует! — перебила старуха со значением. — Возьми в Храм своих спутниц, Огнезор!.. Что бы ни искал ты там, один не ходи!

— Хорошо, — кивнул он серьезно. — Я сделаю, как ты просишь.

Принято почему-то верить, что призраки не чувствуют времени. Нелепая, смешная выдумка! Каждый миг своего посмертия ощущала Лая напряженно и остро. Вновь и вновь приходилось вступать ей в тяжелую, сводящую с ума битву, в борьбу за саму себя. Умерев, разлетелась она тысячью осколков, смешалась с бесконечностью других — ей подобных, но чужих и бездушных, давным-давно пустых и беспамятных. Как всякий после гибели, потеряла она себя, только крохотной искрой прежнего существа зацепившись за утраченную жизнь да за того, с кем была все еще связана. И теперь с терпением и упорством строила жившую когда-то Лаю заново: воспоминание за воспоминанием, чувство за чувством, мысль за мыслью. Хватать прочь водой текущие паутинки собственной души — таким стало ее настоящее…

И — боги! — каких сил ей это стоило! Как хотелось порой погрузиться в забытье, вновь расплывшись бесконечным маревом, растворившись в траурной серой пустоте, навсегда заменившей ей мир!

Но Лая держалась — цепко и зло, с каждым биением родного, хоть и не ее, пульса, выгрызая у вечности все больший кусочек самой себя. И она не собиралась сдаваться — даже если связь с Эданом, единственное ее окошко к жизни, по какой-то беде вдруг закроется. Потому и тянулась девушка теперь, глухой ночью, пока всё вокруг тихо дремлет, к горящему для нее ледяным пламенем силы, звенящему призрачными бубенцами Ишиному шатру.

Найти Хранительницу было несложно: средь дюжин тусклых огоньков только двое горели так ярко — но уж Эдана из прочих выделить Лая могла меж тысячью! Второй была, несомненно, наставница — и сейчас ее помощь охотнице требовалась, как никогда.

«Эй!», — позвала Лая робко.

Иша хранила ледяное спокойствие. Казалось, она не слышит. Или просто не желает говорить…

«Упрямая старушенция!» — сердито зашелестела девушка.

— Что тебе нужно, Лая? — все-таки обозвалась та.

«О! Так ты, и вправду, опять говоришь со мной! — взвилась охотница обиженным ребенком. — Помнится, когда я еще дышала, мне было в этой чести отказано! Ты даже не соизволила попрощаться…»

— Я попрощалась с тобой в тот вечер, когда поняла, что нить твоей жизни скоро прервется. Я смотрела на тебя — и видела смерть. Ты стала для меня лишь призраком…

«Значит, Эдан, как всегда, был прав… Ты знала — и не сказала ни слова…»

— Не о чем было говорить! — гневно отрезала Иша. — Я не вижу грядущего, лишь чувствую прощания и встречи, конец или начало новой жизни… Спроси у своего мастера: предвидел ли он то, что ждет тебя? Ты удивишься его ответу!

«Эдана… мучили сны», — нехотя признала Лая.

— И был ли от них толк?.. — заиграл старый голос горечью. — Так зачем ты пришла, девочка?

«Просить помощи», — после всех упреков шепот вышел почти неловким.

— Чем же я могу помочь… теперь?

«Я боюсь, Иша! — заставила себя говорить она. — Боюсь остаться в пустоте и одиночестве, если связь наша с Эданом прервется. Боюсь не выдержать, потерять рассудок — и потянуть любимого за собой… Боюсь еще сотни вещей, в которых и себе-то не могу признаться — не то, что ЕМУ!.. Ты слепа уже много лет, но все же без труда «видишь»! Старость притупила твой слух, но ты «слышишь» каждого в этой долине… Научи меня, Иша! Научи ощущать мир так, как ты — одной лишь силой своего дара! Это ведь единственное, что мне осталось…»

— Не так уж это сложно, глупая девчонка! — отозвалась старуха, скрывая за ворчанием печаль. — Ты ведь нашла меня среди прочих? Всякая душа и даже всякая вещь чувствуется нами по-своему, нужно лишь уловить ее суть. А чтоб разум не растерять среди чудовищных, незнакомых форм, чуждое своди к простому и понятному: к образам из прошлой жизни, к воспоминанию о запахе и звуке… Скажешь, что не делала этого прежде?

И впрямь, замечала уже Лая, как по-разному чувствуются люди вокруг.

Черноглазая убийца жглась и жалилась, как злая кладбищенская крапива.

Эдан был серым траурным шелком, порою нежным и безмерно печальным, но чаще — ледяным и ровным, скрывающим за скользящей гладью ядовитую острую сталь.