Эта страстная речь не тронула Клавдию. Она неподвижно и невозмутимо сидела в кресле. Перед ней повторялась старая попытка… новое нападение, может быть, последнее, со стороны отчаявшегося любовника.

Затаив дыхание, пылая взором, взволнованный дон Беницио ждал чудесного действия своих слов. Но Клавдия разочаровала его.

— Ничего нового ты не сказал, — произнесла она холодно. — Я давно знаю, что с моим господином кардиналом борются бесчестные и неумолимые враги. Знаю я также, что ты и твои друзья разжигают ненависть ко мне в народе. Даже те, кто находит слова снисхождения для Эммануила, осыпают меня ложью и клеветой. Твои личные дела интересуют меня мало. Постоянство твоих чувств воистину замечательно, но я не испытываю желания помочь осуществиться тому, что ты называешь своей мечтой. В Тренте одни называют меня колдуньей, другие куртизанкой. Но я никогда не занималась волшебством и всегда была верна одному человеку, которого люблю. Не многие замужние женщины могут похвастаться тем же. Ты пытаешься соблазнить меня, но я не так глупа, как те дурочки, которые приходят к тебе на исповедь. Ты предлагаешь заключить со мной мир, после того как овладеешь мною бесчестными средствами. Ты молишь о поцелуе прощения и в глубине души готовишь новую месть… Нет, нет, дон Беницио. Знай это раз навсегда. Клавдия Партичелла слишком горда, чтобы искать чьего бы то ни было покровительства.

— Я предлагаю тебе из двух зол наименьшее.

— Ты предлагаешь мне спастись ценой моей чести. Я не могу этого принять!

— Кто же спасет тебя от народного гнева? — со сдержанной яростью спросил дон Беницио. — Ты хочешь, чтобы вспыхнул пожар?

— Зажигай его, если можешь.

— Он неминуем, Клавдия.

— Ну что ж, я любила, я сумела взять от жизни все, что она может дать. Я еще молода. Но я сумею встретить смерть.

— Ослепленная яростью чернь протащит по улицам твое тело, вываляет в грязи, выставит на позор.

— Ничего! Мой позор, может быть, будет моим торжеством. Чернь слепа. И в ненависти слепа, и в любви. Она терзает жертвы для того, чтобы потом обожать их и чтить их память, когда зверь в человеке засыпает.

Дон Беницио понял, что борьба проиграна, и пустил в ход последнее оружие.

— Ты отвергаешь меня, синьора, и вижу, навсегда. Но недолго будешь ты праздновать свое торжество. Стены этого замка тебя не спасут. На тебе лежит кровь девушки, имя которой станет знаменем восстания.

— Чья кровь? — спросила Клавдия, вдруг теряя самообладание. — Какой девушки?

— Филиберты!

— Что с ней случилось?

— Она умерла в монастыре.

Клавдия побледнела. Дон Беницио поспешно прибавил:

— Никто не знает о смерти Филиберты. Она была погребена ночью, без отпевания, без почестей, в монастырском склепе. Она умерла два месяца назад. Но вчера тайна раскрылась. Граф Кастельнуово замышляет месть. Народ восстанет… Ах, Клавдия, зачем губить себя, когда я предлагаю тебе спасение, когда я предлагаю защитить тебя? Подумай, синьора, и поступи благоразумно.

— Бесполезно продолжать нашу беседу. Никто из честных людей не может считать меня виновной в смерти Филиберты. Если же судьба заставит меня искупить чужой грех, я встречу смерть без страха и упреков. Я отказываюсь от твоего покровительства. Я предпочитаю видеть в тебе открытого врага, а не корыстного друга.

— В таком случае, от имени Священной Коллегии, во имя интересов Церкви и Княжества, я требую, чтобы ты немедленно покинула Трент. Слишком долго была ты источником позора и бедствий. Ради спасения своей души ты должна повиноваться Церкви. Уезжай прежде, чем карающая рука Господа опустится на твою голову!

При этих словах Клавдия встала. Глаза ее и щеки пылали. Повелительным жестом она указала на дверь:

— Иди, вероломный советник! Вернись в Трент и передай членам Священной Коллегии, что Клавдия Партичелла повинуется только одному человеку на земле: Эммануилу Мадруццо, князю и епископу Трентинскому.

Неудача дона Беницио не могла быть более страшной. Клавдия отказывалась подчиниться требованиям Священной Коллегии и отвергла сделку с ее послом. Прелат поднялся с кресла. Он был бледен и дрожал. Морщины на высоком лбу углубились, глаза наполнились слезами.

Дон Беницио разрыдался, как ребенок. И, как ребенок, упал на колени к ногам Клавдии! Прерывая слова рыданиями, давившими горло, клянясь и умоляя, он в страстном отчаянии просил о любви, прощении, милости. Слова неслись безумным, порывистым потоком. Дон Беницио потерял голову, чувствуя, что теряет женщину, которой никогда не имел, которая была для него выше вечного спасения.

— Не толкай меня в пропасть… Не заставляй меня испить чашу мести. Освети лаской мою темную душу… Я воздвигну тебе алтарь в недрах сердца. Ты будешь Мадонной во храме, построенном моей любовью. Я стану рабом твоим. Задуши меня, разорви на части, вели казнить, открой кинжалом мои вены, но будь со мною, отдайся мне, позволь любить тебя и погибнуть с тобой!

Но красноречие дона Беницио не тронуло Клавдию. Горе и отчаяние ослепили прелата, жажда мести внезапно наполнила сердце.

— Ага, ты не слушаешь меня, бесстыдная куртизанка, потаскуха! Ладно, я возьму тебя вот в этом самом замке. А потом отдам на потеху черни, пусть тешатся твоим грешным телом. Я отдам тебя на позор и на посмешище. Тело твое предадут земле без христианского отпевания. Тебя бросят полуживой на поле Бадия, отдадут псам и воронам. И когда наступит последний час, когда ты с мольбой поднимешь к небу глаза, исполненные теперь презрения ко мне, я сам потешусь над тобой, я отравлю тебе последние мгновения перед смертью.

— Уходи! Уходи! Если настоящее огорчает тебя, утешайся мыслью о будущем… Рахиль! Рахиль! — позвала Клавдия.

Преданная служанка появилась в двери. Дон Беницио быстро встал, привел в порядок смявшееся платье и принял прежний, полный достоинства вид. Последним взглядом окинул он Клавдию, опершуюся о спинку кресла. Не простившись, он повернулся и пошел в конюшни.

Нужно было что-то предпринять, чтобы успокоить расходившиеся нервы, дать выход ярости. Схватив хлыст, он в бешенстве принялся стегать коня. От первого удара конь отпрянул, с немым страданием и изумлением глядя на обезумевшего господина. При втором ударе животное прижало уши, оскалило желтые зубы и вытянуло морду, чтобы укусить палача, Хлыст продолжал свистеть в воздухе, кровавыми полосами покрывая конские бока. Остальные кони перестали жевать сено и испуганно захрипели.

Конюх, неподвижно застыв на пороге, озадаченно и молчаливо наблюдал за вышедшим из себя прелатом. Дон Беницио заметил его и устыдился. Выпустив хлыст из руки, он подошел к испуганно дрожавшему коню и, потрепав по шее, сам вывел его под уздцы из конюшни.

Быстрым, сердитым движением он вскочил в седло и оглянулся. В окне виднелся силуэт Клавдии, разговаривающей с Рахилью.

Дон Беницио с мрачной улыбкой послал ей прощальный жест. Красавица не удостоила его ответом.

Она слышала, как подковы коня простучали по каменным плитам двора. Выехав на дорогу, прелат пустился вскачь. Встречные крестьяне испуганно шарахались в сторону. Черный всадник, казалось, бежал из ада, безумной скачкой стараясь обогнать судьбу.

Глава V

Солнце стояло уже высоко. Дон Беницио остановился в деревне, чтобы съесть полуденный завтрак. Привязав коня к железной решетке окна, он вошел в харчевню. Большая комната была пуста. Обычные посетители ушли на работу — в поля и в леса.

У потухшего очага двое ребят пыхтели, возясь в золе. В глубине, за высоким столом, сидела пожилая женщина и шила одеяло из старых цветных лоскутьев.

Дон Беницио опустился на скамью в темном углу, чтобы обдумать в тишине план действий после испытанного только поражения. Вокруг было так тихо, что слышно было, как пролетали мухи. Время от времени по дороге проносился скрип колес и умирал вдали. В харчевню зашли два или три крестьянина и с удивлением уставились на незнакомого гостя.