Ножевых ран фон Вембахер насчитал сорок семь. Не считая отрезанных гениталий, изящно засунутых в рот Стефана.

Дед, рассказываючи, рассеянно грыз семечки. Ему тоже досталось – для круглого счёта, небось, для пятидесяти.

– Придурок, – говорил дед. – Ведь придурок. Первый врезал. Недоумок какой-то.

– Ты бы в медпункт сходил, отец, – оборвал фон Вембахер.

– Чтоб последнюю кровь высосали? Или ещё порезали? Я как эти… в Индии. Слышал, должно быть – по битому стеклу ходят, на гвоздях спят… Шкура – бронированная. Не то что нынешние.

Никто уже не слушал деда. Приметы убивцев он так и так не скажет – охота ещё у врат рая потусоваться. Фон Вембахер закрыл шурину глаза, запахнул дерюгу, взялся за один её конец и велел Конраду подхватить другой. Покойник, несмотря на стройное телосложение, оказался тяжеленным, да плюс новенький костюм Конрада безбожно перепачкался в крови. Анна тем временем ловить такси пошла.

– В армии мне два ребра сломали, – шамкал дед им вслед. – в общаге по пьяни нос своротили. Баба однажды за хуй укусила. А вот ещё на шоссе, это… ну там один сел… подвези, командир… Ну вот это, едем, значит…

Анна и Конрад задержались в столице ещё на три дня.

23. Дым Отечества

Воротясь на Остров, Анна и Конрад не обнаружили существенных перемен. Хотя на участке, да и в доме, закрытом на все засовы, явно кто-то побывал. Этот «кто-то» переставил на кухне табуретки (только кухня не запиралась на ключ), оставил бычки не той марки, которую курил Конрад, а главное – на скамейке ножом было аккуратно вырезано «ДО СКОРЫХ ВСТРЕЧЬ».

Под руководством Анны Конрад тщательно закрасил надпись, табуретки были передвинуты на законные места, а бычки выброшены в мусор (Конрад даже в периоды наименьшего энергоресурса всегда пользовался пепельницей или баночкой). После этого Анна принялась готовить сад к лету, а Конрад – ждать «скорых встреч». Только не так, как прежде – лёжа на диване; нет, он облюбовал себе одну из времянок и оборудовал там химическую лабораторию. Анна ни в чём его не заподозрила или не захотела заподозрить.

Конрад снуёт вокруг бутылей и пузырьков, реторт и колб. Повсюду книжки по химии на разных языках, густо исчерканные карандашом. Алхимик наших дней носит защитные очки вроде водолазных, резиновые рукавицы и ни от чего не спасающий застиранный халат – нашёлся и таковой на Острове. Он что-то бубнит себе под нос, озабоченно кусает губы и хмурит брови. Он в ажитации и в экзальтации, почти что в экстазе. Он бдит и осторожничает, но в меру спешит. Он должен получить нужную субстанцию прежде, чем рухнет мир.

Нет священней и благословенней работы, чем работа разрушения. Ибо без неё немыслимо истинное созидание. Недаром самый престижный научный премиум на планете носит имя великого пиротехника. А тут ещё кругом – страна сплошной эсхатологии.

Жидкость сливается с жидкостью, гранулы ложатся к гранулам, порошок сыплется к порошку. Пару раз возникал небольшой пожар – к счастью, под руками наготове огнетушитель. Всякий экстаз хорош, когда он локализован. До поры до времени.

А в начале мая в глухом лесу, верстах в двух от Острова грянул средней мощности пробный взрыв, и образовалась воронка метра три в диаметре. Впрочем, взрывы уже перестали в этих краях быть редкостью. Местное население даже не почесалось.

Лишь через пару недель не преминул заслышаться шум мотора. Это приехал Поручик. Он был слегка пьян, но зато при полном параде: в эполетах и аксельбантах. От него веяло праздником и благодушием.

Конрад как раз возлежал на крыльце, грелся и любовался молодой зеленью.

– Добрый день, господин Мартинсен.

– Так точно, добрый, господин поручик.

– Как же вы так; старый солдат – а знаки различия всё никак не усвоит.

– Виноват, господин штабс-капитан. Поздравляю с повышением.

– Спасибо, господин Мартинсен. Заодно уж поздравьте с переводом.

– Покидаете нас? На кого же?

– Свято место пусто не бывает.

– Да угадаю с одного раза – на Дитера.

– И попадёте пальцем в небо. Дитер и его команда скоро будут переброшены в губернский центр. Там неслабая заваруха предвидится. К городу движутся отряды кого-то, кто выдаёт себя за Землемера. А также – по непроверенным данным – отряды самого Землемера. Им нужно противопоставить молодой задор и юношеский азарт.

– И Натали с ними?

– Жена в тяжёлую годину должна быть при муже. Вдохновлять и воодушевлять.

– Так кто же остаётся за главного?

– Эх, геноссе Мартинсен. Какой же вы недогадливый... Мы так бедны квалифицированными кадрами! Главным назначаетесь – вы.

Конрад непроизвольно погладил себя по штатскому брюху.

– То есть как это – я?.. Но ведь...

– Никаких «но», дорогой камрад Мартинсен. Слишком уж вы привыкли перекладывать ответственность на чужие плечи. Это не есть хорошо. Пора, пора наконец повзрослеть, заняться серьёзным мужским делом... Кстати, в последнее своё посещение места моей бывшей работы... и вашей будущей работы... вы обронили главный документ, удостоверяющий вашу неповторимую личность. Нельзя, нельзя быть таким растеряшей.

И Штабс-капитан протянул Конраду выброшенное им в конце марта удостоверение. Кто-то тщательно оттёр его от грязи, закрасил замазкой надпись «секретный сотрудник» и сверху каллиграфически вывел: «комиссар».

– Да, кстати учти, – Петцольд вдруг резко перешёл на «ты». – Где-то у вас хуякнуло, не слыхал? Воронка там солидная, за вашим участком.

– Не. – Конрад был готов на месте расколоться. Но Штабс-капитан тут же заговорил снова:

– Я так и думал, Торстен пиздун порядочный – котлован какой заброшенный… Ты мне расскажи лучше, как там без меня столица? Как шеф? Ты, я слышал, с будущим моим шефом познакомился.

Конрад нехотя сообщил некоторые факты о недавнем своём вояже. Штабс-капитан слушал его, как всегда, вполуха и давал собственные, довольно пространные комментарии. Разумеется, о будущем шефе он знал куда больше, нежели Конрад. Заодно он открыл некоторые секреты работы Органов и их закулисья – готовил преемника к новой работе.

– А где же мне теперь жить? – спросил Конрад. – До отделения же чапать и чапать.

– А где жил, там жить и будешь. В отделении молодёжный клуб откроется. Личный состав Органов весь убыл на борьбу с супостатом, а в подчинённых у тебя остаются лишь двое подраненных, негодных к строевой, плюс Торстен – как самый непьющий из поселковых. Так что кукуй себе и дальше на возлюбленном Острове. Пока кукуется.

Конрада эти слова больно резанули: ну никак не мог знать его предшественник на посту полицай-комиссара о том, что он в разговорах с собой называл клировский участок «Островом». А кроме того…

Штабс-капитан прибыл не один. Была ещё «инвалидка», которой управлял одноногий ветеран гражданской войны. С ним был Торстен. Заднее сидение и багажник «инвалидки» были плотно набиты наспех перевязанными стопками бумаг.

– Сейчас мы к тебе всю документацию перетащим – изучишь на досуге, – сказал Штабс-капитан.

И втроём – он, Торстен и Конрад – принялись перетаскивать стопки бумаг в дом Клиров. Конрад, хоть и качался последнее время, от таких нагрузок чуточку отвык. В неподходящий момент он споткнулся, растянулся на земле и выронил несколько папок в грязь. «Руководитель хуев», – вполне внятно прокомментировал Торстен прямо у него над ухом. Конрад отряхнулся и бровью не повёл.

Его комната сильно потеряла в объёме и стала напоминать отдел доставки какого-нибудь почтового ведомства. Умаявшийся после перетаскивания бумаг, он восседал посредь неё как завзятая архивная крыса.

Торстен, открыто не скрывавший своего недовольства, ушёл к себе на участок. «Завалит он меня, – равнодушно думал Конрад, – дабы занять моё место». Инвалид уехал. Штабс-капитан же пошёл прощаться с Анной. Прощание длилось до невероятия долго. Уже вечерело, а комиссарский джип всё ещё стоял напротив калитки.